Но никто еще не влюбился ни из-за одного камня, ни даже из-за тысячи камней, перешедших из мужских рук в женские. И Сале Малик не влюбилась в Тео Шоу из-за подаренного им раритета. Конечно, до того, как она погрузилась в туман влюбленности в него, она даже и не осознала, что существует слово из шести букв, объясняющее возникновение мягкой пучины, в которой тонуло ее сердце; жар ее ладоней; теплоту, идущую из горла; такую легкость тела, словно тела и не было вовсе. Все эти ощущения накатывались на нее, когда Тео оказывался рядом или когда она слышала его голос.
– Подстилка белого мужика, – донимал ее Муханнад, и она слышала шипение, похожее на шипение змеи, в его словах. – Ты заплатишь. Заплатишь так, как платят шлюхи.
Но она не думала об этом, не думала, не думала.
Она подняла голову и посмотрела на лежащий перед ней лист бумаги, посмотрела на карандаш, на бусины, на набросок эскиза, который и эскизом-то не был, потому что ничто в ней не могло подтолкнуть к созданию композиции или хотя бы к такому взаимному расположению элементов в рисунок, который успокаивал бы волнение и радовал взгляд. Сейчас она чувствовала себя пропащей. Она уже платила, платила за все. Ведь тогда в ней пробудилось желание; оно не укладывалось в узкие рамки жизни, которой ей предстояло жить, и она начала платить за это желание еще за несколько месяцев до того, как Хайтам появился среди них.
Хайтам оказался ее спасителем. Он был наделен благородным качеством – сочувствием к другим, – и это качество отодвигало на задний план его собственные чувства и амбиции. Поэтому он и оказался способным на такое великодушие, которое не укладывалось в рамки ее понимания. Он обрадовался новости о ее беременности, задав единственный вопрос, который начисто отмел и ее страхи, и чувство вины:
– Неужели ты молча и тайно ото всех носила в себе это ужасное бремя в течение этих двух месяцев, моя Сале?
До этого момента она не плакала. Они тогда сидели в саду на деревянной скамье, задние ножки которой глубоко вошли в грунт. Они касались друг друга плечами – и больше ничем – все то время, пока она рассказывала ему то, что произошло. Рассказывая, она не могла поднять на него глаза, понимая, как много зависит от этих нескольких минут разговора. Она не могла поверить, что он возьмет ее в жены, узнав, что она носит ребенка другого мужчины. Но ведь и она с трудом могла представить, как она выйдет за него замуж и как будут восприняты роды здорового ребенка, появившегося на свет на два месяца раньше положенного срока. К тому же, он не намеревался вступить в брак немедленно, а ее родители были уверены, что его неторопливость в этом вопросе объясняется не нежеланием исполнить свои обязательства по брачному контракту, а решением мудрого человека получше узнать женщину, которая станет его женой… прежде, чем она станет его женой. Но у Сале не было времени на долгое добрачное знакомство с Хайтамом.
Поэтому она должна была поговорить с ним. Однако следовало торопиться, ведь ее будущее и честь ее семьи вручались человеку, которого она знала меньше недели.
– Неужели ты молча и тайно ото всех носила в себе это ужасное бремя в течение этих двух месяцев, моя Сале?
После этих слов рука Хайтама обвила ее плечи. Сале поняла, что она спасена.
Ей хотелось спросить его, как он может взять ее в жены в таком положении: обесчещенной другим, беременной ребенком от другого, опозоренной мужчиной, который никогда не будет ее мужем. Я согрешила, и я поплатилась за свой грех, хотела сказать она. Но не сказала ничего, а только чуть слышно плакала, ожидая от него решения своей судьбы.
– Что ж, мы женимся скорее, чем я планировал, – сказал он, словно размышляя вслух. – Если, конечно, Сале… Если ты не хочешь выходить замуж за того, кто является отцом ребенка.
Она с силой сжала ладони коленями. Ее слова были резкими и решительными:
– Нет. Не могу.
– Потому что родители?..
– Я сама не могу. А родители… если они узнают, это убьет их. Они выгонят меня… – Больше она не могла сказать ничего, потому что ее горе и страх – так долго сдерживаемые – наконец-то отступили.
А Хайтам и не требовал от нее никаких других объяснений. Он лишь повторил свой вопрос: как она носила в себе это ужасное бремя? Он понял, через что она прошла, и искал способа разделить с ней тяжесть этого бремени и успокоить ее.
Или так она восприняла это, думала сейчас Сале. Ведь Хайтам был мусульманином, религиозным и всем сердцем прикипевшим к традициям, а поэтому его, должно быть, до глубины души оскорбило то, что какой-то другой мужчина прикасался к женщине, назначенной ему в жены. Он, верно, искал встречи с этим мужчиной, и раз Рейчел внесла в его душу смуту, рассказав о золотом браслете, о том самом золотом браслете, о подарке в знак любви…
Все совершенно ясно, и сейчас Сале могла мысленно представить себе их встречу: Хайтам просил о встрече, а Тео с готовностью согласился.
– Дай мне время, – наверняка сказал бы он, узнав о том, что она собирается выйти замуж за человека из Пакистана, выбранного родителями ей в мужья. – Ради бога, Сале, дай мне немного времени.
И он сумел бы найти способ добыть это необходимое ему время, уничтожив человека, стоявшего между ними, и этим предотвратить то, чему не в силах был воспрепятствовать: ее женитьбе.
Теперь у нее сколько угодно времени – и вместе с тем совершенно нет времени. Избыток времени потому, что нет уже рядом мужчины, готового спасти ее от позора, спасти так, чтобы она в результате этого спасения не потеряла своей семьи. А нет времени, потому что в ее теле развивается новая жизнь, которая разрушит все, к чему она привыкла, что ей дорого, с чем она связана. Если не действовать решительно и без промедлений.
Дверь за ее спиной открылась. Повернув голову, Сале встретилась глазами с матерью, входившей в комнату. На Вардах был скромный головной убор. Несмотря на палящий зной, все ее тело было закрыто одеждой, оставлявшей открытыми лишь руки и лицо. Она по привычке одевалась в черное, словно находилась в постоянном трауре по кому-то, о ком никогда не говорила.
Подойдя к столу, она коснулась плеча дочери, молча сняла с головы Сале дупатту, расплела косу и, взяв с комода щетку для волос, начала расчесывать волосы дочери. Сале не видела лица матери, но чувствовала любовь в прикосновении ее пальцев и нежность в каждом движении щетки.
– Ты не зашла на кухню, – сказала Вардах. – А мне без тебя скучно. Сперва я подумала, что тебя еще нет дома, но Юмн слышала, как ты пришла.
Да, от Юмн ничего не скроешь, подумала Сале. Она со злобной готовностью докладывает свекрови обо всех упущениях Сале.
– Я поднялась к себе на несколько минут, – ответила Сале. – Прости меня, амми. Ты уже начала готовить обед?
– Только поставила варить чечевицу.
– Тогда я…
Вардах, слегка надавив на плечо порывавшейся встать Сале и снова усадив ее на стул, сказала:
– Сале, я могу приготовить обед и с завязанными глазами. Но без тебя мне скучно, вот и все.
Она намотала конец длинной пряди волос Сале на палец и стала водить по ней щеткой. Откинув расчесанную прядь на спину дочери, принялась расчесывать другую.
– Мы сможем поговорить друг с другом?
Эти слова матери болью отозвались у нее внутри, словно тяжелый кулак нанес внезапный удар по сердцу. Сколько раз после того, как прошло детство, она слышала от Вардах эти обращенные к себе слова? Тысячи раз? Сотни тысяч раз? Они звучали как призыв откровенно рассказать обо всех секретах, о мечтах, о трудных вопросах, о беспокоящих чувствах, о сокровенных надеждах. И этот призыв всегда подразумевал твердую договоренность о том, что все, сказанное матерью и дочерью, останется между ними.
– Расскажи мне, что бывает между мужчиной и женщиной? – И Сале, бывало, слушала – с испугом и благоговейным страхом – рассказы Вардах о том, что происходит между мужчиной и женщиной, связавших себя узами брака.
– А откуда родителям известно, что выбранный ими человек годится в супруги кому-то из их детей? – И Вардах неторопливо и спокойно описывала все способы, к которым прибегают отец и мать для того, чтобы выяснить, что творится в сердцах и в душах их детей.
– А ты, амми? Ты боялась выходить замуж за того, кого не знала?
– Я больше боялась переезда в Англию, – ответила Вардах. Но она верила, что Акрам сделает для нее все возможное, так же как верила тому, что ее отец выбрал ей в мужья человека, который будет заботиться о ней на протяжении всей жизни.
– Неужели ты никогда в жизни ничего не боялась? Даже встречи с Аби-джаном?
– Разумеется, боялась, – ответила мать. Но она знала свои обязанности, и когда ей представили Акрама Малика, она разглядела в нем доброго человека, с которым она могла бы устроить свою жизнь.
К этому мы, женщины, должны стремиться, внушала ей Вардах в те тихие минуты, когда лежала рядом с дочерью на ее кровати перед тем, как Сале засыпала. Мы, как женщины, получаем полное удовлетворение, в точности исполняя желания наших мужей и детей, а также выдавая наших детей замуж за тех, кто подходит им по жизни. Истинная удовлетворенность, Сале, вырастает из наших традиций. А традиции связывают нас воедино и делают народом.
Тогда, во время этих вечерних разговоров, полумрак, царивший в комнате, скрывал их лица и располагал их сердца к откровенности. А теперь… Сале задумалась о возможности поговорить с матерью. Ей так этого хотелось. Она изнемогала от желания раскрыть свое сердце Вардах, получить желаемое успокоение, ощутить себя в безопасности – ведь так было всегда, когда мать находилась рядом. Но для этого ей необходимо было рассказать правду, которая без сомнения навсегда погубила бы саму возможность обрести желаемые успокоение и безопасность.
И она тихим голосом сказала только то, что могла сказать:
– Амми, сегодня полиция приходила на фабрику.
– Да, твой папа сказал мне об этом по телефону, – ответила Вардах.