– Я хотела бы воспользоваться вашим знанием ислама, – обратилась к нему Барбара.
– Баш на баш, – ответил Ажар. – В обмен на…?
– Ажар, в эту игру мы играть не будем. Я могу говорить вам только то, что позволяет мне говорить руководитель следственной группы Барлоу.
– Так вам удобнее.
– Нет. На этих условиях я допущена к участию в расследовании. – Барбара глубоко затянулась и прикинула, как лучше использовать его согласие сотрудничать. Выдохнув дым, она сказала: – Как мне видится ситуация, мое участие в расследовании выгодно всем. У меня нет никаких корыстных целей и никакого личного интереса в том, что кто-то будет либо обвинен, либо оправдан. Если вы думаете, что те, кто проводит расследование, руководствуются каким бы то ни было предвзятым мнением, то скажу вам откровенно: самое лучшее, что вы можете сделать, это выбросить подобные мысли из головы.
– А это предвзятое мнение существует? – спросил он.
– Откуда мне знать? Ажар, я здесь всего двадцать четыре часа. Хотелось бы думать, что я все делаю хорошо, но сомневаюсь в том, что это действительно хорошо. Так что давайте объединим наши усилия, согласны?
Теперь настала его очередь призадуматься, и он, казалось, пытался выяснить по ее лицу, какая доля правды присутствует в ее словах.
– Ведь вам же известно, как была сломана его шея, – наконец спросил он.
– Да. Нам известно. А как еще, по-вашему, мы можем заключить, что это было явным убийством?
– И это в самом деле убийство?
– Да, и мы это знаем. – Она стряхнула пепел на плиты пола и снова затянулась сигаретой. – Скажите, Ажар, – обратилась она к нему, – как гомосексуализм уживается с исламом?
Она видела, что ее вопрос удивил его донельзя. Когда она сказала, что хочет поговорить об исламе, он был уверен, что речь снова пойдет о браках по договоренности; возможно, она уточнит что-нибудь, о чем они говорили утром. А тут совершенно неожиданный поворот… Но и он соображает достаточно для того, чтобы выяснить, какое отношение имеет этот вопрос к расследованию.
– Хайтам Кураши? – спросил Ажар.
Она пожала плечами.
– Пока что у нас есть только показания, указывающие на возможность этого. Репутация человека, давшего эти показания, отнюдь не безупречна, поэтому мы и хотим тщательно их проверить, так что, возможно, это просто «пустышка». Но мне необходимо знать, как относятся мусульмане к гомосексуализму, и мне бы не хотелось обращаться за этим в Лондон.
– Эти показания дал кто-то из подозреваемых, – задумчиво произнес Ажар. – Этот подозреваемый англичанин?
Барбара вздохнула и выпустила изрядный клуб дыма.
– Ажар, мы можем не въезжать глубоко в эту тему? Какая разница, англичанин он или азиат? Вы хотите, чтобы это убийство было раскрыто, независимо от того, кто убийца? Или только в том случае, если убийца – англичанин? Кстати, один из подозреваемых – англичанин. И вывел нас на него тоже англичанин. Если они говорили правду, то у нас цепочка из трех элементов, и все они англичане. Так, может быть, оставим эту тему и вы ответите на мой вопрос?
Он улыбнулся и вдавил свою сигарету в пепельницу.
– Если бы вы, Барбара, продемонстрировали такую горячность во время нашей сегодняшней встречи, то тревога и опасения моего кузена наверняка бы рассеялись. Так почему вы были такой сдержанно холодной во время встречи?
– Да потому, если уж говорить начистоту, что мне по большому счету наплевать на тревоги и опасения вашего кузена. Да скажи я ему, что у нас три дюжины англичан подозреваемых, он вряд ли поверит моим словам и будет настаивать на том, чтобы узнать их имена. Ведь так?
– Вполне возможно. – Ажар сделал глоток из своего стакана и снова сумел поставить его точно на тот же влажный круг на столешнице.
– Ну? – Барбара вопросительно посмотрела на него.
Таймулла чуть повременил с ответом. В течение этой молчаливой паузы до слуха Барбары донеслось кудахтанье Базила Тревеса – хозяина отеля развеселила чья-то шутка. Его смех был настолько деланым и ненатуральным, что Ажар невольно поморщился.
– Гомосексуализм строго и категорически запрещен, – ответил он.
– А что бывает, если мужчина гомосексуалист?
– Он должен держать это строго в себе.
– Потому что?..
Ажар держал в руке ферзя, взятого у дочери. Его темные пальцы перекатывали фигуру по ладони, от запястья к большому пальцу и обратно.
– Если он станет открыто проявлять свою гомосексуальность, это будет означать, что он не верит мусульманскому вероучению. Это святотатство. За это – в конечном счете, за свой гомосексуализм – он будет изгнан из семьи, а также и отлучен ото всех мусульман.
– Из этого следует, – задумчиво заключила Барбара, – что ему нужно вершить свои дела потихоньку. Возможно, он даже захочет жениться, чтобы создать над собой завесу и отвести подозрения.
– Это серьезное обвинение, Барбара. Будьте осторожны, сделайте все, чтобы не осквернить память такого человека, как Хайтам. Очерняя его, вы тем самым наносите оскорбление семье, с которой он был связан несостоявшимся браком по договоренности.
– Я пока никого и ни в чем не обвинила, – ответила Барбара. – Но если кто-то или что-то наводит на новые обстоятельства, дело полиции их расследовать. Это наша работа. А о каком оскорблении семьи может идти речь, если Хайтам оказался гомосексуалистом? Ведь он согласился на брак, скрыв правду о себе, не так ли? А если человек поступает таким образом по отношению к такому семейству, как Малики, то какого наказания он заслуживает?
– Женитьба – это своего рода контракт между двумя семьями, а не только между двумя людьми.
– Господи боже мой, Ажар. Только не говорите мне, что семья Кураши попросту направила бы другого брата в мужья Сале Малик, словно она горячая, только что испеченная булочка, ожидающая, когда в нее положат подходящую сосиску.
Ажар улыбнулся, но, как показалось Барбаре, через силу.
– Вы проявляете чудеса героизма, сержант, защищая свой пол.
– Что вы говорите? Ну, спасибо. Итак…
– Я имею в виду вот что, – перебил ее Ажар. – Обман Хайтама навсегда рассорил бы обе семьи. И эта ссора – а значит, и ее причина – стали бы известны всей общине.
– То есть, в дополнение к изгнанию из семьи он лишил бы ее еще и шансов на иммиграцию, так? Потому что, как мне думается, никто не горел бы желанием породниться с ними после того, как они, образно говоря, пытались сбыть гнилой товар, выдавая его за качественный.
– Все правильно, – согласился Ажар.
Барбара почувствовала, что они наконец-то сдвинулись с мертвой точки.
– Так значит, у него было больше чем достаточно причин не раскрывать себя, если он был гомиком?
– Если был, то да – подтвердил Ажар.
Погасив окурок, Барбара стала пристраивать этот новый элемент в составную картинку убийства Кураши, пытаясь определить его место. Когда мысль выводила ее на что-то, она задавала Ажару новый вопрос.
– А если кому-то стало известно, что именно он скрывает, – наверняка известно, поскольку он наблюдал Кураши в такой ситуации, которая исключает двусмысленность в его поведении… и если этот человек вступил с ним в контакт и сказал, что ему известно… и если этот человек предъявил ему некоторые требования…
– Вы говорите, – перебил ее Ажар, – о человеке, который первым заподозрил Хайтама в гомосексуализме?
Барбару насторожил тон, которым был задан вопрос; в нем слышалась и тревога, и готовность к спору. Она поняла, что ее размышления заводят их обоих туда, куда Ажар и его кузен мечтают ее завести, а поэтому со всей горячностью бросилась спасать положение:
– Это особый англичанин, Ажар, англичанин, которому известны все особенности мусульманского гомосексуализма. И в частности, все особенности того гомосексуализма, который мы сейчас обсуждаем.
– Но вы же говорите, что об этом знал азиат.
– Я ничего не говорю.
По тому, как Таймулла повел взглядом вокруг и задержал его на стакане, она поняла, что он думает. И его размышления вывели его на единственного азиата, кроме членов его собственной семьи, упоминавшихся полицией в связи с делом Хайтама Кураши.
– Кумар, – сказал он. – Вы считаете, что этот самый Фахд Кумар причастен к смерти Хайтама.
– Я этого не говорила, – ответила Барбара.
– Но вы ведь не высосали эту мысль из воздуха, – возразил он. – Ведь кто-то сообщил вам об отношениях Хайтама с этим человеком, верно?
– Ажар…
– А может, что-то… Что-то навело вас на мысль. И если вы говорите о требованиях, которые удобно предъявить при сложившихся обстоятельствах, требованиях, предъявленных Фахдом Кумаром Хайтаму Кураши, то вы, следовательно, подразумеваете шантаж.
– Вы слишком уж забегаете вперед, – покачала головой Барбара. – Ведь я сказала лишь то, что если кто-то видел, как Кураши делает то, что не должен делать, то это мог видеть и еще кто-то. Ну все, проехали.
– И вы полагаете, что этот «еще кто-то» и есть Фахд Кумар, – снова заключил Ажар.
– Послушайте. – Барбара чувствовала все нарастающее раздражение, вызванное отчасти тем, с какой легкостью Таймулла читал ее мысли, а отчасти и тем, что прочтение ее мыслей может внести путаницу в расследование и завести его кузена туда, где он не хотел бы оказаться. – Ну какая вам разница, был ли это Фахд Кумар или королева…
– Вот и я, вот и я, вот и я! – Громкое пение стоявшей в дверях Хадии прервало их беседу. Она махала им акварелями, зажатыми в одной руке, во второй руке держала жестяную баночку, накрытую белой крышкой. – Барбара, я принесла только два рисунка, потому что третий, на котором море, мне не нравится. Посмотрите, кого я поймала! Она сидела на кусте роз на газоне. На кухне мне дали баночку, и она залетела прямо в нее.
Она протянула Барбаре баночку. В сумеречном свете Барбара увидела перепуганную пчелу, мечущуюся в тесной банке в безнадежных попытках вырваться на волю из стеклянного плена.
– Я положила ей еду. Смотрите. Видите? Я про