– О том, чтобы вывести от угнетателей?
Ажар кивнул.
– Но его интерес не связан с тем, чтобы найти свое место в «городе, котором все люди угнетатели», как думает мой кузен. Он хотел уяснить для себя значение слова слабые.
– Уяснить значение слова слабые? И для этого все время звонить в Пакистан? Это же бессмысленно.
– Барбара, Хайтам знал, что значит слабые. Он хотел более четко выяснить значение и смысл этого слова. Коран наставляет мусульман на то, чтобы бороться за облегчение судьбы тех, кто среди людей почитаются слабыми. Он хотел уяснить для себя то, каким способом того или иного человека относят к слабым, и когда его таковым не считают.
– Он хотел бороться за кого-то? – спросила Барбара, отойдя от окна. Она села на стул, потянулась к пепельнице, вдавила в нее сигарету и, не обращаясь к Ажару, как бы про себя произнесла: – Ну и дела. И на что же он решился?
– Следующий звонок был муфтию, – продолжал Ажар, словно не слыша ее вопроса. – Муфтий – это знаток исламских законов.
– Иными словами, юрист?
– Нечто похожее. Муфтий – это священнослужитель, толкующий применение исламских законов в повседневной жизни. Он является знатоком в том, что мы называем фатуа.
– И что же это?
– Это как бы практика применения этих законов.
– Ну и что же он хотел у него выяснить?
Ажар заколебался, медля с ответом, и тут Барбара почувствовала, что они подошли сейчас к самой сути, к первопричине того, что сделало его лицо таким горестным и печальным. Не отвечая, он потянулся к пепельнице и положил в нее погасшую сигарету. Снова собрал упавшие на лоб волосы и отбросил их назад. Затем пристальным изучающим взглядом уставился на свои ноги. Они, как и грудь, были обнаженными. Подобно его рукам, они были тонкими. Гладкие с высоким подъемом, они могли бы осчастливить любую женщину.
– Ажар, – сказала Барбара. – Пожалуйста, не убегайте от меня сейчас, хорошо? Вы мне нужны.
– Моя семья…
– Вы и ей тоже нужны. Ведь мы все хотим до конца раскрыть преступление. Не имеет значения, был убийца азиатом или англичанином; смерть Кураши не должна остаться безнаказанной. Даже Муханнад согласен с этим, хотя он и говорит постоянно о защите своего народа.
Ажар вздохнул.
– У муфтия Хайтам искал ответа на вопрос о грехе. Он хотел узнать, останется ли мусульманин, признанный великим грешником, мусульманином, а следовательно, и членом мусульманского сообщества.
– Вы хотите сказать, останется ли он членом своей семьи?
– Членом семьи и всего мусульманского сообщества.
– И что же муфтий ему ответил?
– Он рассказал об узул аль-фай: о первопричинах появления закона.
– И что это за первопричины?
Ажар поднял голову, и их взгляды встретились.
– Коран, сунна[85] о Пророке…
– Сунна?
– Описание того, как поступил пророк.
– В каких обстоятельствах?
– Как привести общину к согласию, ну и другие примеры… того, что вы называете логическим умозаключением.
Не отрывая взгляда от его лица, Барбара потянулась за сигаретами. Вытряхнула из пачки одну для себя, протянула пачку Ажару. Тот, взяв с туалетного столика спички, чиркнул одной, поднес ее к сигарете Барбары, затем зажег свою и снова сел на край кровати.
– Ну, а когда Хайтам и муфтий закончили свою беседу, они пришли к какому-то заключению, верно? Он получил ответ на свой вопрос. Так может ли мусульманин, виновный в тяжком грехе, оставаться мусульманином?
Таймулла ответил вопросом на ее вопрос.
– Барбара, как можно, пренебрегая в жизни одним из принципов ислама, оставаться мусульманином?
Принципы ислама. Эта фраза многократным эхом отдавалась в голове Барбары. Она старалась совместить ее смысл с тем, что ей уже было известно о Кураши и о людях, с которыми он контактировал. Бродя по закоулкам своего мозга, она поняла, что между этим вопросом и жизнью самого Кураши существует видимая связь. Многое в поведении этого азиата стало просматриваться более ясно, и это неожиданно придало ей горячности.
– Раньше – при разговоре в ресторане – вы сказали, что Коран строго запрещает гомосексуализм.
– Да.
– Но ведь он намеревался жениться. Фактически его брак был делом решенным. Настолько решенным, что его семья уже была готова прибыть на свадебное торжество, и было запланировано все, что связано с первой брачной ночью.
– Похоже, что все было именно так, – как бы нехотя подтвердил Ажар.
– Так можем ли мы предположить, что после беседы с муфтием Хайтам Кураши решил начать жить согласно принципам ислама, то есть перестать быть геем? – Она подошла к сути вопроса: – Можем мы предположить, что в душе он уже давно конфликтовал с самим собой из-за этого – из-за того, чтобы перестать быть геем, – возможно, сразу по приезде в Англию? Ведь он, в конце концов, намеревался жениться, а его все еще тянуло к мужчинам, несмотря на то, что он поклялся покончить с этим. А раз его тянуло к мужчинам, то, следовательно, тянуло и к тем местам, в которых они кучкуются, а таких мест существует немало. Итак, он встретил кого-то на рыночной площади в Клактоне и сошелся с ним. Их связь продолжалась примерно месяц, но он не хотел жить двойной жизнью – это было бы слишком рискованно, – а потому решил с этим покончить. Но покончили с ним.
– Рыночная площадь в Клактоне? – с недоумением спросил Ажар. – Барбара, а при чем здесь площадь?
Барбара поняла, что зашла слишком далеко. Ее подвело желание обобщить все факты и предположения, которые они сумели собрать и обсудить, и сейчас она по неосмотрительности выложила Ажару информацию, известную только Тревору Раддоку и следователям. Да, она явно перешла границу дозволенного.
Барбара мысленно чертыхалась и кляла себя. Как жаль, что нельзя отмотать пленку назад, затереть слова «рыночная площадь в Клактоне», пусть даже затолкать их обратно в рот. Но слово не воробей. Сейчас она могла надеяться только на то, что удастся хоть как-то завуалировать сказанное. Но талантов на то, чтобы сделать это, у нее не было. Как жаль, подумала Барбара, что нет рядом инспектора уголовной полиции Линли. Он бы в мгновение ока развел руками это затруднение, пустив в ход свое изящное и всепобеждающее красноречие. Но главное, он никогда бы не завлек себя в подобную ситуацию, и прежде всего потому, что не имел привычки размышлять вслух, ну разве только среди своих коллег. Но это уже не в тему.
Барбара решила сделать вид, что не заметила его вопроса, и, стараясь придать себе максимально задумчивый вид, произнесла:
– Конечно, говоря с муфтием, он мог думать о другом человеке, – сказав это, она поняла, насколько близко она, возможно, подошла сейчас к правде.
– О ком же? – удивленно спросил Ажар.
– О Сале. Возможно, он узнал о ней нечто такое, что побудило его отказаться от бракосочетания с ней. Возможно, он просил муфтия подсказать ему способ, как сбросить с себя ярмо брачного контракта. Ведь существует же тяжкий женский грех, являющийся неоспоримой причиной для разрыва брачного контракта? Ну, какое-то деяние, за которое, стань оно известным, ее могут отлучить от ислама.
Посмотрев на Барбару скептическим взглядом, Ажар покачал головой.
– В этом случае брачный контракт будет разорван. Но, скажите, Барбара, какой, по-вашему, смертный грех может отягощать душу моей кузины Сале?
Тео Шоу, подумала Барбара. Но на этот раз она благоразумно промолчала.
Звонок над дверью зазвонил в самый разгар скандала. Если бы Рейчел не стояла в дверях гостиной, она не услышала бы его, потому что визгливо-пронзительный голос Конни, казалось, забил все пространство. Но сигнал звонка в две ноты – вторая нота постепенно сходила на шепот, словно голосок птицы, подстреленной в момент трели, – раздался как раз в тот момент, когда ее мать сделала паузу, чтобы набрать воздуха.
Конни не обратила внимания на звонок.
– Отвечай же, Рейчел! – кричала она. – Отвечай сейчас же и по существу. Что тебе известно об этом? Ты врала детективу и сейчас врешь мне, а я не потерплю этого, Рейчел Линн. Не потерплю!
– Звонок в дверь, мам, – сказала Рейчел.
– Конни! Меня зовут Конни, не забывай этого. И не пялься на дверь. Она сама не откроется, пока ты не ответишь без уверток на мой вопрос. Какое отношение ты имеешь к смерти этого парня на Неце?
– Я же уже сказала, – взмолилась Рейчел. – Я дала ему чек для того, чтобы он убедился, как сильно Сале его любит. Она сказала мне, что это ее волнует. По ее словам, он не верил ей, а я подумала, что, если он увидит этот чек…
– Чушь собачья! – завизжала Конни. – Прекрати пудрить мне мозги! То, что ты плетешь, такая же правда, как то, что я Матушка Гусыня[86]. А почему же ты не рассказала об этом той даме из полиции, а ведь она тебя спрашивала? Но ведь и ты, и я знаем почему, разве не так? Ты не сказала ей ничего, потому что не придумала еще на тот момент подходящего объяснения. Ты что, и вправду держишь меня за такую дуру, которая может поверить в твою идиотскую сказочку о том, как ты помогла этой цветной лахудре доказать, что она пылает вечной любовью к своему затрушенному жениху, привезенному невесть откуда? Ну так знай…
Снова зазвонил звонок. Три раза подряд. Конни сама ринулась к двери и таким резким движением распахнула ее, что дверь с грохотом ударила в стену.
– Ну что? – рявкнула она. – В чем, черт возьми, дело? Что вас сюда занесло? Вы что, не знаете, сколько сейчас времени?
Ответил молодой мужской голос – уважительно, с почтением.
– Рейчел дома, миссис Уинфилд?
– Рейчел? А что вам надо от моей Рейчел?
Рейчел, подойдя к двери, встала за спиной матери. Движением бедра Конни преградила ей путь.
– А это что за кретин? – требовательным тоном спросила Конни. – Какого черта ему здесь надо… Ты что, совсем ополоумел? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени, придурок?