Рейчел видела того, к кому были обращены слова матери. Перед дверью стоял Тревор Раддок. Он стоял в глубокой тени, и ни свет из окон дома, ни свет уличного фонаря не падал на него. Впрочем, прятаться он и не собирался. Выглядел Тревор еще хуже, чем обычно: грязная футболка с дырками вокруг шейной каймы, а джинсы так долго не знались с водой и мылом, что, казалось, выпрыгни он из них, они так и остались бы стоять в прежнем положении.
Рейчел попыталась выйти из-за спины матери. Конни схватила ее за руку.
– Ну-ка постой, моя милая, мы ведь еще не закончили.
– В чем дело, Тревор? – спросила Рейчел.
– Так ты его знаешь? – словно не веря своим ушам, спросила Конни.
– А как ты думаешь? – вопросом на вопрос ответила Рейчел. – Раз он спросил меня, так, наверное, я его знаю.
– Можно тебя на минутку? – обратился к ней Тревор. Он переминался с ноги на ногу, и его башмаки – нечищеные и без шнурков – скребли подошвами по бетонным плитам тротуара. – Я понимаю, что уже поздно, но я так надеялся… Рейчел, мне надо поговорить с тобой, очень надо. С глазу на глаз.
– И о чем же? – едва сдерживая себя, спросила Конни. – И что же ты собираешься сказать Рейчел Линн такого, чего не можешь сказать в присутствии ее матери? И вообще, кто ты такой? Если вы с Рейчел настолько хорошо знакомы, что ты позволяешь себе приходить к ней в половине двенадцатого ночи, то почему я не видела тебя прежде?
Тревор смотрел то на Рейчел, то на ее мать. Взгляд его остановился на Рейчел. На его лице был ясно написан вопрос: «Что, по-твоему, ей положено знать?» И Конни, словно телепат, мгновенно прочитала его. Она схватила Рейчел за руку.
– Поговорить о том, во что ты ее втянул? О том, зачем вы таскались по ночам возле пляжных домиков? Ты опустилась до того, что трахаешься с этим придурком, на которого другая девушка даже не высморкается.
Губы Тревора слегка дрожали, словно он боролся с собой, стараясь удержать себя от того, чтобы ответить. Рейчел поспешила на выручку.
– Замолчи, мама.
Увернувшись от материнских объятий, она ступила за порог.
– Немедленно в дом, – приказала мать.
– А ты прекрати говорить со мной, как с ребенком, – с вызовом в голосе ответила она. – Тревор – мой друг и, если он хочет меня видеть, то я знаю зачем. А Сале – моя подруга, и если я хочу помочь ей, то я буду это делать. И никакие полицейские – и ты, мама, – не заставят меня поступать иначе.
Ошарашенная Конни смотрела на нее широко раскрытыми глазами.
– Рейчел Линн Уинфилд!
– Да, так меня зовут, – сказала Рейчел. Она слышала за спиной тяжелое учащенное дыхание матери, пораженной невиданной смелостью ответа дочери.
Взяв за руку Тревора, Рейчел сошла по ступенькам парадного входа, и они пошли по улице к мотороллеру, на котором он приехал.
– Мы сможем закончить разговор после того, как я поговорю с Тревором, – бросила она через плечо, обращаясь к матери.
Ответом был грохот захлопнувшейся двери.
– Прости, – остановившись на дорожке, сказала она Тревору. – Мамаша не в себе. Копы нагрянули сегодня утром в магазин, и я смоталась, не объяснив ей, что к чему.
– У меня они тоже были, – ответил он. – Эта самая баба сержант. Жирная, с мордой, как… – Он, казалось, вспомнил о том, в чьем обществе сейчас находится, и решил, что язвительное суждение о морде следует попридержать. – Ну в общем, – продолжал он, сунув руки в карманы джинсов, – приходили копы. Кто-то на фабрике Малика сказал им, что Кураши попер меня с работы.
– Да, хорошего мало, – сказала Рейчел. – Но они же не думают, что ты в чем-то виноват, так ведь? И ничего конкретного тебе не предъявили? Не похоже, чтобы мистер Малик не знал, из-за чего Хайтам тебя уволил.
Тревор достал ключи, повертел ими вокруг пальца. Рейчел заметила, что он нервничает, но не понимала почему, пока он не заговорил снова.
– Да, но ведь дело не в том, за что именно меня поперли с работы. Для них важен сам факт. Они считают, что я, возможно, разделался с ним, чтобы отомстить за это. Вот как они думают. К тому же я белый. Он был цветным. Паком. И из-за этого раздули шумиху насчет преступления из-за расовой ненависти… – Подняв руку, он провел ладонью по лбу. – Проклятая жара, – пробормотал он. – Ух, ты, наверное, думала, что ночью будет прохладнее?
Рейчел с любопытством наблюдала за ним. Прежде она никогда не видела Тревора Раддока таким нервозным. Он всегда вел себя так, словно знал, чего хочет, и прикладывал ровно столько сил, сколько требовалось для достижения намеченной цели. Без сомнения, и в отношениях с ней он вел себя согласно этому принципу: никакой спешки, никаких серьезных разговоров. Да, именно так – никаких серьезных разговоров. А сейчас… Сейчас перед ней был не тот Тревор, которого она знала прежде, даже еще в школе, где он считался отпетым и служил чуть ли не наглядным примером безнадежного тупицы с примитивными мыслительными способностями, которого в будущем не ожидало ничего хорошего. Даже и тогда он вел себя, как человек, уверенный в себе. Того, что он не мог решить умом, Тревор решал кулаками.
– Да, жарко, – согласилась Рейчел, ожидая, что будет дальше. Сейчас между ними не могло быть того, что бывало обычно. Ведь не здесь же, где ее кипящая от злобы мать следила за ними из-за шторы на окне в гостиной, да и соседи из близлежащих домов наверняка с большой охотой подсматривали и подслушивали, выставив в раскрытые окна глаза и уши. – Я даже и не припомню такого; изо дня в день одно и то же, и никаких перемен, верно? Я читала что-то насчет всемирного потепления. Может, оно уже началось?
Судя по всему, Тревор пришел сегодня не затем, чтобы обсуждать научные проблемы, связанные с атмосферными и другими явлениями. Положив ключи в карман и засунув в рот большой палец, он принялся грызть ноготь, то и дело бросая из-за плеча настороженные взгляды на зашторенное окно гостиной.
– Послушай, – сказал он. Вид у него был такой, будто его избили. Вынув изо рта большой палец, он вытер его о футболку на груди. – Послушай, Рейчел, мы можем поговорить… недолго?
– А разве мы не говорим?
Кивком головы он указал на улицу.
– Я хотел сказать… давай пройдемся.
Тревор пошел вперед по дорожке. Остановившись у ржавой калитки, он – снова кивком головы – подал ей знак следовать за ним. Она послушно шла сзади.
– Трев, а разве ты не должен быть на работе?
– Должен. Сейчас пойду. Но сперва хочу поговорить с тобой.
Он остановился, ожидая, когда она поравняется с ним. Идя рядом, они дошли до его мотороллера. Он оседлал его, упер ноги в землю и, уставившись глазами в руль, крепко схватил его.
– Послушай, ты и я… ну это… в пятницу вечером. Когда грохнули Кураши. Мы же встречались. Ты же помнишь, да?
– Конечно, – подтвердила она, ощущая тепло, разливающееся по груди и шее, как это бывало всегда, когда она краснела.
– Ты помнишь, сколько было времени, когда мы расстались, помнишь? Когда мы дошли до домиков, было около девяти. Потом мы пили… ну, это жуткое пойло… кстати, как оно называется?
– Кальвадос, – ответила Рейчел и добавила, сама не зная, для чего: – Его делают из яблок. Это десертное вино, его подают на десерт.
– Понятно, а мы-то пили его до десерта, так? – осклабился он.
Его улыбка ей не нравилась. Ей не нравились его зубы. Ей не нравилось постоянное напоминание о том, что он никогда не бывал у дантиста. Так же как не нравилось и то, что он не моется каждый день и не знает о том, что существует щеточка для ногтей. Больше всего ей не нравилась его озабоченность тем, чтобы их встречи оставались в тайне; они обычно начинались у моря на пирсе, в той его части, которая была ближе к воде, а заканчивались в том прибрежном домике, где пахло плесенью и где пол был устлан ротанговыми матами, от которых на ее коленках оставались красные пятна, после того как она стояла на них перед Тревором.
Люби меня, ну люби же меня, умоляло его ее тело, но сама она молчала. Посмотри, какое наслаждение я могу тебе доставить.
Все это было, но до того, пока она не узнала о том, что Сале нужна ее помощь. Это было до того, как по выражению лица Тео Шоу она поняла, что тот намерен бросить Сале.
– Но дело не в этом, – продолжал Тревор, так и не дождавшись ее ободряющего смешка на его двусмысленную шутку. – Мы пробыли там до половины одиннадцатого, помнишь? Я ведь даже не кончил, потому что надо было бежать на работу.
Она медленно покачала головой.
– Да нет, Трев, ты что-то путаешь. Я была дома где-то около десяти.
Его лицо оскалилось в улыбке, а ладони по-прежнему сжимали руль. Когда он с нервным смехом поднял голову, то смотрел не на нее, а куда-то мимо.
– Послушай, Рейчел, все было не так. Я ведь не думаю, что ты засекла время сразу после того, как мы прекратили наши дела.
– Ты хотел сказать «мои дела», – поправила его Рейчел. – Я не помню, чтобы ты делал хоть что-нибудь после того, как вытащил из штанов свой пенис.
Наконец, он посмотрел на нее. Впервые за все время она увидела выражение испуга на его лице.
– Рейчел, – голос его звучал жалобно. – Ну что ты, Рейчел. Ведь ты же помнишь, как все было.
– Помню, что было темно, – ответила она. – Помню, как ты просил меня подождать десять минут, а только потом входить в домик, третий в ряду, если считать сверху. Это было нужно… А для чего это было нужно, Трев? Ты сказал: «пусть он проветрится». Мне надо было ждать внизу на пирсе, а когда прошло десять минут, я вошла.
– Да ты бы и не захотела войти, там была такая вонища внутри, – возразил он.
– А ты не захотел, чтобы тебя видели со мной.
– Да не в этом дело, – закричал он голосом, хриплым от ярости.
Услышав этот голос, Рейчел искренне хотела поверить в то, что он говорил правду. Она хотела поверить в то, что дело действительно не в этом, хотя вместе они появились на публике один-единственный раз, когда зашли пообедать в китайский ресторан, расположенный в пятнадцати милях от Балфорда-ле-Нец. Она хотела верить в то, что он никогда не целует ее в губы из-за своей стеснительности, а потому старалась заставить его быть смелее. А больше всего она хотела верить в то, что он еще не научился на ее примере дарить радость другому. Разрешая ей доставлять ему удовольствие пятнадцать раз, он ни разу не поинтересовался, что при этом получает она. А она не получала ничего, кроме унижения от того, что открыто томилась в ожидании хоть какого-то намека на более радостное будущее. Но поверить этому она не могла, потому что в настоящем все было слишком уж явным.