Распахнув дверь комнаты Тревора, Хейверс держала ее открытой до тех пор, пока он не вошел в комнату, и, войдя вслед за ним, захлопнула ее. Оказавшись в комнате, она подошла к столу, на котором были разложены инструменты и составные части пауков, и стала перебирать их.
– Что вы делаете? – Он посмотрел на нее с негодованием. – Вы же сказали, что хотите поговорить наедине.
– А я соврала, – ответила Барбара. – Скажите, а для чего, весь этот хлам? И почему вы так привержены паукам? Ну, что общего может быть с ними у такого классного парня, как вы?
– Не трогайте! – закричал Тревор, видя, как она сдвинула в сторону стаю полусобранных паукообразных, чтобы заглянуть в коробку, на которой они стояли. – Они же развалятся!
– Когда я была здесь вчера, мне очень захотелось узнать, как вы скрепляете вместе части их тел, – пояснила Барбара.
Она перебирала губки различного размера, тюбики с красками, ежики для чистки труб, черные пластмассовые бусины, острые булавки, баночки с клеем. Катушки с черными, желтыми и красными нитками она отодвинула в сторону.
– Вы ничего здесь не найдете, – сказал Тревор со злобой.
Однако Барбара, отодвинув в сторону два тома старой энциклопедии, все-таки нашла то, что искала. Между ветхими томами и стеной стояла еще одна катушка. Но не нитки были намотаны на ней. На ней была намотана проволока.
– Ну вот я и нашла то, что надо. – Она выпрямилась и протянула ему катушку. – Не хотите рассказать мне о ней?
– О чем рассказывать? О ней? Да это просто кусок старой проволоки. Вы что, сами не видите?
– Я-то вижу. – Она сунула катушку в рюкзачок.
– Зачем вам эта проволока? Зачем вы берете ее с собой? Вы не можете ничего брать из моей комнаты! А то, что вы взяли, – это хлам. Просто кусок старой проволоки.
– Используемой для чего?
– Используемой для чего угодно. Используемой для укрепления этой сети. – Он протянул руку, указывая на усеянную готовыми пауками рыболовную сеть над дверью. – Используемой для скрепления вместе частей пауков. Используемой для… – Он искал в памяти другие примеры применения проволоки, но не мог сказать ничего больше, и, возможно, поэтому стал наступать на нее.
– Отдайте эту чертову проволоку! – угрожающе произнес он сквозь зубы. – Я ничего не совершил, и вы не можете поступать так. И вы не можете ничего брать без моего разрешения, потому что…
– Нет, могу, – заявила Барбара с ехидной улыбкой. – Я могу взять вас.
Он тупо уставился на нее. Глаза его вылупились, рот раскрылся, но через секунду плотно закрылся.
– Решайте: или мы поговорим спокойно, или я сейчас же звоню и передаю вас на руки людям, которые доставят вас куда надо.
– Но… нет… почему… я ничего не…
– Отвечайте, – строго потребовала она. – Так вы не будете возражать против того, чтобы выдать нам кое-что из своих материалов? Ведь того, кто так же чист перед законом, как вы, не должно волновать, где он оставил отпечатки своих пальцев.
Понимая разницу в размерах и силе, Барбара не дала Тревору возможности оказать сопротивление. Захватив его руку, она вытащила его из комнаты и свела вниз по лестнице, и только тут у него появился шанс опротестовать ее действия. Но Барбаре все-таки не повезло, и причиной этого была его мать.
Шерл поднимала новую коробку – на этот раз на плечо, – а Чарли, которому семейные заботы были, похоже, до лампочки, крутился у телевизора. Она увидела Барбару и своего старшего сына, когда они прошли уже половину ступенек лестницы. Она сбросила коробку с плеч на пол.
– А ну, отойди! – Шерл кинулась к лестнице и преградила им дорогу.
– Лучше бы вам не вмешиваться, миссис Раддок, – обратилась к ней Барбара.
– Я хочу знать, что вы, черт возьми, делаете! – закричала в ответ Шерл. – Я знаю свои права. Никто не впускал вас в дом и никто не соглашался говорить с вами. Если вы думаете, что сможете делать здесь все, что угодно, а мой Тревор…
– Ваш Тревор подозревается в убийстве, – объявила Барбара. Ей было до одури жарко и казалось, что терпение ее вот-вот лопнет. – Поэтому отойдите в сторону и ведите себя пристойно, а то в тюрьму вместе с Тревором может отправиться еще кто-нибудь из семейства Раддоков.
Шерл это не остановило.
– Мам! – умоляюще произнес Тревор. – Мам! Хватит с нас неприятностей. Мам! Ты слышишь?
В дверях гостиной показался Чарли. Сверху донеслись пронзительные крики мистера Раддока. В этот момент младший мальчишка, выскочивший из кухни, подскочил к ним. В одной руке он держал жестянку с медом, в другой – пакет муки.
– Мам? – проблеял Чарли.
– Шерл! – надрывался наверху мистер Раддок.
– Смотрите! – заорал Чарли и вылил мед на пол, а затем засыпал медовую лужу мукой.
Барбара смотрела, слушала и молча осмысливала то, что сказал Тревор. С Раддоков хватит неприятностей. Но ведь часто бывает так, что те, кто не нуждается, довольствуются тем, что имеют.
– Займись лучше детьми, – сказал Тревор матери. Скользнув взглядом вверх по ступенькам лестницы, он добавил: – Не позволяй ему трогать их, пока меня не будет дома.
Муханнад неожиданно появился на послеполуденной молитве. Для Сале это было более чем неожиданно. Напряженность, вызванная его спором с отцом накануне вечером, ощущалась и утром, когда семья собралась за завтраком. Хотя они уже не обменивались колкими и горячими репликами по поводу того, что предпринимал Муханнад в ходе проводимого расследования, сама атмосфера в комнате казалась все еще пропитанной их враждебностью по отношению друг к другу.
– Будь настороже в отношении предложений, которые делают тебе эти проклятые европейцы; сперва убедись, что именно это тебе нужно, – раздраженно поучал в тот вечер отца Муханнад. – Только не проси меня делать то же самое. Я не позволю полиции допрашивать ни одного из наших людей без присутствия представителя нашей общины. Если это затруднит твою работу в городском муниципалитете, придется с этим смириться. Ты не можешь принимать за чистую монету всю эту показуху и верить в благородные намерения поганого муниципального совета, хотя, отец, тебе это очень нравится. Но вольному воля, а дураков на свете, как мы знаем, великое множество.
Сале только пожала плечами, ожидая, что отец ударит его. Однако Акрам ответил спокойно, хотя, когда он говорил, было заметно, как пульсирует вена на его виске.
– На глазах твоей жены, Муни, обязанность которой – повиноваться тебе и уважать тебя, я не сделаю того, что должен сейчас сделать. Но настанет день, когда ты будешь вынужден признать, что нагнетание вражды не приводит ни к чему хорошему.
– Хайтам мертв! – закричал Муханнад и со всего маху ударил кулаком по ладони. – Это что, по-твоему, не первый удар, вызванный враждой? А кто нанес этот удар?
Сале вышла, не дождавшись ответа отца, но она видела руки матери, нервно теребящие лежащую перед ней вышивку; видела она и лицо Юмн, с таким вниманием следящей за мужчинами, словно перебранка отца и сына питала ее энергией и волновала кровь. И Сале знала почему. Любые противоречия между Акрамом и Муханнадом отталкивали сына от отца и одновременно сближали его с женой. И именно этого и было надо Юмн: Муханнад полностью и всецело должен принадлежать ей. Согласно традиции, она никогда не будет владеть им единолично. У нее есть обязанности по отношению к его родителям, которые противодействуют этому. Но традиции эти улетучились вместе со смертью Хайтама.
И вот теперь, выйдя на внутренний двор горчичной фабрики, Сале увидела своего брата, стоявшего в тени позади трех работниц-мусульманок, в то время как рабочие-мужчины повернулись лицами к стене, на которой Акрам установил михраб[95]; глядя на него, молящиеся обращали свои взоры в сторону Мекки. Но Муханнад не собирался ни бить поклоны, ни падать ниц, а когда читалась шахада[96] и молящиеся произносили извечную фразу своего вероучения «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк Его», его губы даже не дрогнули.
Эта фраза произносилась не по-английски, однако каждый знал ее смысл, а также и смысл «Аль-Фатиха»[97], произносимой вслед за ней.
– Аллаху акбар…
Сале слышала, как ее отец произнес нараспев эту фразу. А в ее сердце были боль и тревога, вызванные необходимостью верить. Но если нет никого сильнее Бога, то почему Он довел их семью до этого: один против другого, при каждом столкновении они стараются показать, на чьей стороне сила и кто должен уступить в силу своего возраста, воспитания, образования и темперамента.
Молитва продолжалась. У нескольких европейцев, нанятых Акрамом на работу и находившихся в здании фабрики, когда остальные сотрудники-азиаты молились, был перерыв. Акрам еще много лет назад сказал им, что они могут использовать такие перерывы, во время которых мусульмане молятся, для собственных коллективных молитв или медитаций. Однако – и Сале это видела – они во время таких перерывов спешили на улицу, чтобы покурить на свежем воздухе, довольные тем, что могут воспользоваться великодушием ее отца, оставаясь в неведении относительно принципов его религии и его образа жизни.
Но сам Акрам Малик этого не замечал. Не замечал он и того, как они кривили губы за его спиной и как на их лицах появлялись самодовольно-презрительные улыбки в ответ на его поступки и слова, обусловленные чуждыми для них жизненными принципами. Не замечал он и взглядов, которыми они обменивались, с постными лицами воздевая глаза к небу и пожимая плечами всякий раз, когда он во главе своих работников-мусульман шел во внутренний двор на молитву.
Вот и теперь они молились с такой набожностью и религиозным рвением, которых Сале, несмотря на все старания, никогда не чувствовала. Вот и сейчас она стояла, когда стояли они; двигалась, когда они двигались; губы ее повторяли слова молитвы. Но для нее все это было скорее представлением.