Что касается Муханнада, то он при текущем повороте событий выглядел победителем и, подчеркивая свою учтивость, обратился к Эмили:
– Так вы проводите нас к нему, инспектор Барлоу? Мы бы очень хотели сообщить своим людям о том, что мистер Кумар в порядке. Они, по понятным причинам, волнуются о его самочувствии, пока он находится в ваших руках.
Да, пространство для политического маневра было не слишком большим. А логический посыл его фразы был более чем ясен: Муханнад Малик сможет мобилизовать своих людей выйти на марш, демонстрацию, учинить беспорядки. И так же легко он может мобилизовать их на то, чтобы сохранять и поддерживать мир. Выбор остается за руководителем следственной группы Эмили Барлоу, на которую также ложится ответственность за возможные последствия.
Барбара видела, как напрягся уголок глаза Эмили. За этим должна последовать реакция на то, что требуют эти двое.
– Пойдемте со мной, – сказала она.
Ей казалось, что ее сжимают в железном капкане. Но не в таком капкане, который сжимает запястье и лодыжки, а в таком, который сжимает ее всю, от макушки до ступней.
В голове звучал голос Льюиса, говорившего с нею. Он снова и снова говорил о детях, о своем бизнесе, о своей дьявольской увлеченности этим древним «Морганом»[104], которая никогда не приводила ни к чему хорошему, несмотря на пропасть денег, потраченных на эту старую ломаку. Потом заговорил Лоренс. Но он говорил лишь: я люблю ее, я люблю ее; мама, ну почему ты не можешь понять, что я люблю ее, и мы хотим жить своей жизнью? А потом заговорила и сама эта шведская сука, разглагольствуя, как это свойственно психологам, чему она, вероятно, обучилась, шлепая по волейбольному мячу на каком-нибудь пляже в Калифорнии: любовь Лоренса ко мне не уменьшает его любовь к вам, миссис Шоу. Вы же сами это видите, ведь так? Ведь вы желаете ему счастья? Потом заговорил Стивен. Это моя жизнь, ба, сказал он. Ведь ты живешь не ради меня. Если ты не можешь принять меня таким, какой я есть, я согласен с тобой: хорошо, что я ушел.
Все они говорили, говорили… Ей нужно стереть все из памяти, но чем? Сейчас не говорилось об истинно наболевшем. Сейчас звучали только голоса, несмолкающие и назойливые.
Агата почувствовала, что хочет с ними спорить, командовать и помыкать ими, подчинить их своей воле. Но она могла только слушать их и быть в плену их назойливости, их неразумности, их постоянного неумолчного шума.
Агата хотела поднести к голове сжатые в кулаки ладони. Она хотела колотить ими себя по голове. Но железный капкан крепко держал ее тело, а все члены были такими тяжелыми, что она не могла даже и пошевелить ими.
Внезапно Агата почувствовала, что начинается какое-то просветление. И сразу голоса стали неотчетливыми. Но им на смену зазвучали другие голоса. Она вся напряглась, стараясь разобрать слова.
Сперва они говорили все разом. «Не-слишком-отличается-от-предшествующего-инсульта, – говорил кто-то убедительным голосом. – Но-сейчас-это-явное-поражение-в-мозгу».
Но-сейчас-это-явное-поражение-в-мозгу? «Что это значит?» – недоумевала Агата. Где она? И почему она лежит совершенно неподвижно? Они, должно быть, решили, что она умерла и сейчас душа покидает тело, но она жива, ее душа пребывает в ее теле, и она понимает, что происходит вокруг.
– О-Господи-как-такое-могло-произойти? – Это был голос Тео, и Агата сразу смягчилась. Тео, подумала она. Тео здесь. Он с ней, в комнате, рядом. Все не так уж плохо, как кажется.
Слыша его голос, она чувствовала облегчение, однако в последующие несколько минут ее сознание улавливало лишь обрывки слов. Тромбоз, слышала она. Холестериновые отложения. Закупорка артерии. А потом: правосторонний гемипарез.
И тут она поняла. А как только поняла, на нее сразу накатилось отчаяние. Это отчаяние, казалось, заполнило ее, словно внутри у нее оказался мгновенно надуваемый сигнальный зонд. Подать сигнал она не могла, а раздувающийся баллон мог ее убить. Будь что будет, прерывисто стучало в голове. О, благословенный Боже, будь что будет.
Льюис призвал ее. Лоренс призвал ее. Но она, упрямая тупица, не последовала за ними. У нее оставались еще незавершенные дела, не воплощенные в действительность мечты и вопросы, которые надо решить прежде, чем уходить из жизни. А поэтому, когда удар свалил ее, а тромб оставил на какое-то время ее мозг без кислорода, тело и дух Агаты Шоу яростно сопротивлялись. И она не умерла.
Теперь слова слышались яснее. Свет, заполнивший ее поле зрения, стал преобразовываться в какие-то формы и приобретать очертания. Формы, теряя расплывчатость, становились людьми, поначалу неотличимыми друг от друга.
– Снова поражена левая средняя церебральная артерия.
Незнакомый мужской голос. Ему ответил голос, который она узнала: доктор Фейерклоу, который наблюдал ее после последнего приступа.
– А о том, насколько сильно, можно судить по подергиванию лицевых мышц. Сестра, пожалуйста, уколите еще раз. Видите? Никакой реакции. Если мы будем колоть ее руку, то результат будет таким же. – Он наклонился над кроватью. Теперь Агата хорошо видела его. Видела огромный нос в порах размером с булавочную головку. Стекла его очков были захватаны и в пятнах. Как он мог что-то видеть через эти очки? – Агата? – обратился он к ней. – Вы узнали меня, Агата? Вы понимаете, что произошло?
Глупый осел, подумала Агата. Ну как она может не знать, что произошло. Она собрала силы и моргнула. Это движение век ее обессилило.
– Так. Хорошо, – сказал доктор Фейерклоу. – У вас, моя дорогая, был еще один удар. Но теперь вы в порядке. И Тео здесь.
– Ба? – Он произнес это таким голосом, каким обращаются к забившемуся в укрытие бездомному щенку, желая выманить его оттуда. Он стоял от нее далеко, и она не могла хорошо его рассмотреть, но, видя даже его очертания, чувствовала успокоение и надежду на то, что все может быть опять хорошо. – Ну скажи, что за нелегкая понесла тебя на теннисный корт? Господи, ба, если бы Мэри не было рядом… Ведь она даже не позвонила в «Скорую помощь». Она подхватила тебя на руки и притащила сюда. Доктор Фейерклоу уверен, что это спасло твою жизнь.
Кто мог подумать о том, что в голове этой глупой коровы может быть столько ума, подивилась Агата. В ее представлении Мэри Эллис, окажись она в кризисной ситуации, могла бы только панически кричать, тупо моргать глазами и ронять с кончика носа капли на верхнюю губу.
– Она не отвечает, – встревожился Тео, и Агата видела, как он повернулся к доктору: – А она меня слышит?
– Агата? – обратился к ней доктор. – Покажите Тео, что вы его слышите.
И снова с громадными усилиями Агата моргнула. Это движение, казалось, потребовало всю ее энергию до последней капли, а напряжение от усилий отдалось даже в горле.
– Вот что мы видим, – произнес доктор своим чертовским, бесстрастно-информативным тоном, который всегда бесил Агату, – и название этому – экспрессивная афазия[105]. Тромб не пропускает кровь – а следовательно, и кислород – в левую половину мозга. Поскольку эта область управляет словесно-мыслительной функцией, то поражена речь.
– Но сейчас ее состояние хуже, чем было в прошлый раз. В прошлый раз она могла произнести несколько слов. А почему она не может произнести их сейчас? Ба, ты можешь произнести мое имя? А свое имя?
Агата попыталась открыть рот. Но смогла произнести лишь звук, похожий на «Ахх». Она попыталась открыть рот еще раз, затем еще раз. И тут почувствовала, что проклятый сигнальный зонд снова пытается силой вырваться из ее легких.
– На этот раз удар более серьезный, – произнес доктор Фейерклоу и положил руку на левое плечо Агаты. Это дружеское прикосновение она ощутила. – Агата, не напрягайтесь. Отдохните. Вы в надежных руках. И Тео здесь, с вами.
Они отошли от кровати и вышли из ее поля зрения, но некоторые их слова, правда не совсем разборчивые, она могла слышать.
– …надеяться на чудо мы, к несчастью… – говорил доктор.
– …необходима экстенсивная реабилитация.
– …терапевтическая? – Это спросил Тео.
– …физическая и речевая.
– …больнице?
Агата напрягла слух. Инстинктивно она поняла, о чем спрашивает внук, потому что она и сама отчаянно хотела узнать это: какой прогноз сулил доктор в ее нынешнем состоянии. И ждет ли ее пребывание в больнице, в неподвижности, на кровати с перилами-поручнями, где она, словно поломанная кукла, пролежит до дня своей смерти?
– Все не так уж безнадежно, – изрек доктор Фейерклоу и подошел к кровати, чтобы поделиться этой информацией и с ней. Он потрепал ее по плечу, затем жестом, которым священник обычно благословляет прихожанина, коснулся кончиками пальцев ее лба.
Доктора, подумала она. Им кажется, что в обычных ситуациях они действуют, как первосвященники, а в таких, как сейчас, – не иначе, как сам Господь Бог.
– Агата, паралич, который вы сейчас ощущаете, пройдет через некоторое время под воздействием физиотерапии. Афазия… как будет идти восстановление речи, предсказать труднее. Но забота, соответствующий уход, а главное, желание выздороветь дадут вам возможность прожить еще много лет. – Доктор повернулся к Тео: – Она должна хотеть жить, несмотря ни на что. И у нее должно быть желание жить.
Это у меня есть, подумала Агата. Есть, черт возьми, есть, твердила себе она. Она обязательно переделает этот город и сделает его таким, каким он видится ей и каким должен быть, – морским курортом. Она будет делать это, лежа в кровати; она будет делать это, лежа в гробу; она будет делать это, лежа в могиле. Имя Агаты Шоу будет связано с чем-то большим, а не только с последствиями ее неудавшегося брака и горестного материнства – дети либо бродят где-то по свету, либо лежат в преждевременных могилах – да и самой жизнью, вехами которой служат люди, которых она потеряла. Вот поэтому у нее есть воля жить и бороться. Есть, даже больше, чем надо.