Напоминания были повсюду. Хедли проработал на него много лет. За такое время человек способен наследить по всему розничному магазинчику. Фергессон схватил обе пыльные бутылочки и попытался втиснуть их в корзину для бумаг, но та была переполнена. Наконец он взял ее, сунул бутылочки под мышку и отнес все в подвал, где стояли огромные картонки для мусора.
В подвале было холодно и страшновато. Отдел обслуживания погружен в кромешный мрак: единственная желтая лампочка на потолке слабо мигала. Фергессон высыпал мусор, помыл руки и отравился обратно наверх. Темнота, упадок и тишина. В его мироздание вновь проникал первобытный хаос. Повсюду хлам и грязь: верстак окружен старыми батареями для приемников, мотками проволоки, грудами выброшенных радиоламп. Кладовка завалена пустыми упаковочными ящиками, древесной стружкой, досками, погнутыми гвоздями, бутылочками с политурой, старыми инструкциями, молотками, отвертками. Ни у кого нет времени убираться. Всем некогда поддерживать в магазине надлежащий порядок.
Фергессон принес метлу и совок и начал подметать демонстрационную комнату. Телевизоры запылились, и старшеклассники вывели на них свои имена и непристойные словечки. На большом комбинированном «ар-си-эй» была нарисована раздутая женская грудь. Первобытную пыль потревожили недоразвитые создания, к которым сам Фергессон не имел никакого отношения. Он в ярости стер рисунок: они никогда не жили и не пробуждались от спячки. Отыскав засаленную тряпку, Фергессон принялся энергично полировать телевизоры.
Где-то в столе наверху, среди вороха бумаг, заметок и ценников, лежала записка с фамилией продавца телевизоров, которого изредка присылали из «ар-си-эй». Высокий, худой человек с невыразительным лицом казался вечно простуженным. Неряшливый и неразговорчивый, с вымученной улыбкой и скачущим кадыком. Кого бы еще могла прислать «ар-си-эй»? Улитка, черепаха, ползающая с тупой ухмылкой. Посредственность без каких-либо перспектив. Парочка приемов, бесконечное терпение, невосприимчивость к оскорблениям – идеальный современный продавец. Отличная замена Стюарта Хедли.
Еще Джо Тампини, но в нем этого нет. Тампини – вовсе не прирожденный продавец. Он слишком робок и застенчив с людьми. Тампини не умеет действовать нахрапом. Бросаться в бой и цеплять людей. Он лишен способности плести грандиозные небылицы, манипулировать телом и умом клиента: Тампини не околдовывает свою жертву волшебными чарами. Он так навсегда и останется ходячей книжкой ценников с карандашом, позволяя клиентам самим принимать решения.
В глубине души Стюарт Хедли кое-чем обладал. У него были перспективы. Достанься он Фергессону пораньше… будь у него возможность обучить Хедли по-своему, правильно воспитать с самого начала… Но четыре-пять лет – слишком мало. Тут нужна целая жизнь.
Фергессон задумался, что если бы Хедли достался ему лет в пятнадцать? Когда Хедли учился в старших классах и был парнем в джинсах и белой рубашке. Или еще раньше – лет в десять. Когда он учился в начальной школе и был совсем мальчишкой. Фергессон тщательно контролировал бы весь процесс обучения, наставил бы Хедли на путь истинный. Следил бы, чтобы он не нахватался всей этой дури, которой нахваталась нынешняя детвора.
Хедли двадцать пять. Родился в 1927-м. Если бы только Хедли попал к нему еще до Франклина Делано Рузвельта… до «Нового курса». Все эти безумные годы прекраснодушного либерализма страной правили фантазеры, и они до сих пор ею правят. Этот русский еврей Сидни Хиллман. Моргентау – еще один еврей. А хуже всех – Гарри Хопкинс[100].
В памяти Фергессона, полировавшего большой телевизор «филко», всплыл образ Хопкинса. Сутулая, угловатая фигура. Кривая усмешка. Впалые щеки, лихорадочный взгляд. Болезненная походка «недочеловека». Что-то вроде того продавца, что присылала «ар-си-эй». Их становится все больше и больше. Высокие люди с рассеянным взглядом и глупой, добродушной улыбкой, скроенные по рузвельтовскому лекалу. Исчезли расчетливые, приземленные, маленькие люди – прежняя раса, пришедшая первой и построившая страну. Мужчины с сигарами. Суровые практичные человечки, которые наплодили этих мечтателей с отсутствующим взглядом.
Родись у него сын, он стал бы таким же? Фергессон бешено полировал телевизор. Нет, уж его-то сын таким бы не стал. Его сын быля бы другим. Будь у него сын, он вырос бы таким, как надо.
Закончив полировку, Фергессон швырнул засаленную тряпку под прилавок, выключил бейсбол и поднялся в контору. Стянул чехол со счетной машины и принялся просматривать ленту дебиторской задолженности. Пока он сидел за столом, проверяя ленту, послышался слабый, гулкий щелчок, прозвучавший звонко и резко в тишине магазина.
Кто-то возился у двери. Фергессон поднял взгляд, удерживая карандаш над лентой. В дверном проеме замаячила темная, непрозрачная фигура. Фергессону потребовалась всего минута, чтобы узнать ее: поначалу он решил, что это какой-то запутавшийся клиент пытается войти, чтобы починить приемник или проверить радиолампы. Но потом Фергессон с болезненной дрожью осознал, что это Стюарт Хедли.
На минуту он встал и начал следить за тем, как Хедли безуспешно пытается открыть замок, багровеет от ярости и швыряет ключ в канаву. Фергессон видел, как Хедли направился прочь, а затем вдруг развернулся и двинулся назад, после чего прижал ладонь и лицо к окну.
Послышался голос Хедли, приглушенный толстым небьющимся стеклом.
«Впусти меня!»
Голос призрака. Фергессон прислушался, расслышал слова, затем откинул ленту счетной машины на стол… и она начала скатываться. Он попытался игнорировать Хедли, сделать вид, будто никто не кричит и не стучит на улице. Тяжелые удары кулака о стекло разносились эхом по магазину – зловещий грохот, мешавший работать и заниматься привычными делами.
Стук прекратился. Хедли стоял, тупо заглядывая в окно: инертный и беспомощный. От такого зрелища Фергессон занервничал: неужели этот придурок не понимает, что не сможет войти? Фергессон попытался продолжить работу, но это было бесполезно. За запертой дверью по-прежнему высилась темная фигура, заслоняшая серый тротуар и припаркованные машины.
– Впусти меня! – заорал Хедли.
Фергессон поморщился: лента выскользнула из руки, и он остался сидеть неподвижно, склонив голову, в ожидании следующего удара. Фергессон понял, что он обязательно последует, и в оцепенении замер.
Он даже не догадывался, что в Хедли столько неприязни. Фергессон никогда не понимал подлинных масштабов его ярости: теперь же, когда все вышло наружу, изумился и испугался. Он вновь попытался вернуться к работе, но безуспешно. Совершенно невозможно было игнорировать то, что происходило снаружи: нельзя было делать вид, будто ничего этого нет.
Магазин сотрясался от гулких раскатов: Хедли всем весом навалился на стекло. Потрясенный Фергессон непроизвольно поднял глаза. Лицо Хедли потемнело и исказилось, взгляд затуманило отчаянное, звериное бешенство, а щеки болезненно раздулись. Он плотно прижимался к двери, невидящими глазами заглядывая внутрь, стараясь отыскать хоть какое-то живое существо, чтобы сосредоточить на нем внимание.
Уходить он не собирался.
Фергессона охватили страх и стыд – не за себя, а за Хедли. Ведь за спиной у парня уже собралась горстка прохожих, привлеченных шумом. Они бросали быстрые, довольные взгляды… Фергессон униженно отвернулся, задумавшись, вынесет ли он неминуемую развязку? Есть ли хоть какой-то смысл или резон в мире, где возможны подобные вещи?
– Впусти меня! – завопил Хедли.
Незачем говорить «нет» – это настолько очевидно, что слова излишни. Фергессон даже не потрудился поднять голову, а сконцентрировался на пресс-папье, стоявшем на краю стола. Пресс-папье представляло собой полый шар с миниатюрным пейзажем внутри: крошечный домишко, дерево, посыпанная гравием дорожка. На крыше домика лежали какие-то белые частички: стоило повернуть шар, они всплывали и кружились.
Тишина.
Фергессон настороженно всмотрелся. Хедли исчез. Он ушел? Сдался? Наконец-то понял, что больше не попадет внутрь, что сам, собственноручно лишил себя права доступа?
Как только Фергессон задышал спокойнее, Хедли появился вновь. Он нес что-то в руках. Кирпич.
Фергессон тут же вскочил, схватил телефон и набрал номер.
– Пришлите полицейского, – сказал он телефонисту из муниципалитета.
– Да, сэр, – спокойно ответил мужской голос. – Какой адрес?
Фергессон назвал адрес и бросил трубку. Он уже наполовину спустился по лестнице на главный этаж, когда кирпич с грохотом разбил стеклянную дверь. Фергессон не видел этого, а только услышал оглушительный звон посыпавшегося стекла. Добравшись до входа в магазин, Фергессон обнаружил, что Хедли удалось пробить дыру размером с баскетбольный мяч. В нее таращилось его разъяренное, перекошенное лицо, покрытое кровавыми царапинами от разлетевшихся осколков.
Хедли просунул руку в отверстие и стал нащупывать внутреннюю дверную ручку. Все напрасно: замок был закрыт, а ключ лежал в кармане у Фергессона. Хедли продолжил обследовать внутреннюю сторону двери, выдергивая и осматривая неровные осколки стекла, преграждавшие путь, а затем он вдруг вставил плечо в дырку и пихнул дверь.
Стекло ввалилось внутрь и с шумом посыпалось на пол. Обрушился целый кусок, а отверстие превратилось в зияющую наклонную прорезь размером один на два фута. Пальто Хедли распоролось и свисало клочьями на руках и плечах. Кучка людей у него за спиной разрослась до большой толпы. Никто не шевелился и не предпринимал попыток приблизиться к сумасшедшему. Люди с бледными лицами зачарованно и испуганно наблюдали, как Хедли отступил от двери и встал, широко расставив ноги, задыхаясь и вытирая кровь со щеки.
– Впусти меня! – взмолился он. Теперь его голос слышался четко – резкий, агонизирующий, уже какой-то нечеловеческий. Но Фергессон даже не шелохнулся, чтобы открыть то, что осталось от двери. Напряженно, неподвижно прислушиваясь, он задавался вопросом, где же полиция, почему она до сих пор не приехала?