– Пошли, – скомандовала Барбара.
– Мы будем их мыть? – спросил Карл.
– Пусть стоят. – Верн подошел к окну и стал смотреть наружу, руки в карманы. На мгновение стало тихо.
– Пусть. – Барбара отошла от раковины и села за стол. Закурила сигарету. – Мне-то какое дело.
Карл неуверенно колебался.
– Может, я пока пойду осмотрюсь. Мне не терпится начать.
Никто ему не ответил.
– В конце концов, здесь ведь все наше. Мы можем распоряжаться всем по своему усмотрению. Наша собственность. И я хочу начать с того, что раскрою все пакеты. – Он захохотал.
– Прямо как в Рождество, – буркнул Верн.
Карл шагнул к двери. Остановился и с надеждой посмотрел на них.
– Кто-нибудь со мной?
– Я слишком часто встречал Рождество, – сказал Верн.
Карл улыбнулся Барбаре, зовя ее взглядом.
– Снаружи такой приятный день. Трава, небо. Местечки, куда можно залезть. Что скажете?
– Времени хватит, – сказала Барбара. – Куда спешить? У нас еще целых семь дней впереди.
Карл не знал, на что решиться. Он явно разрывался между желанием начать исследования и желанием остаться с ними. Если бы они согласились и пошли с ним, проблема была бы решена. Но ни один из них не пошевелился.
Азарт первопроходца оказался сильнее.
– Ну, что ж, увидимся позже. – Он распахнул дверь. – Хотя вообще-то я удивлен. Понять не могу, что вам за охота сидеть тут и… курить.
– Зато вся слава первооткрывателя достанется тебе, – сказал Верн. – Можешь считать себя главным добытчиком.
– Пойду погляжу, что осталось в доме управляющего. Перво-наперво.
– Ладно, – откликнулся Верн.
Дверь за Карлом закрылась. Они слышали, как он медленно спускается по ступеням на дорожку.
– Хороший мальчик, – сказала немного погодя Барбара.
Верн кивнул. Он думал. Может, ему уйти, вернуться к себе в общежитие или в офис. Он видел, Барбара тоже обдумывала такую возможность. Проигравшим оставался тот, кто вытягивал психологический короткий жребий, а ему этого совсем не хотелось. Лучше самому бросить ее, чем дать ей шанс бросить его первой.
Он повернулся к окну спиной.
– Как ты жил? – внезапно спросила Барбара. Ее голос прозвучал громко и хрипло, оба удивились, услышав его. – Как у тебя шли дела?
– Все зависит от того, какие дела иметь в виду, – осторожно ответил Верн.
– Я имею в виду, как шла твоя жизнь вообще?
– Прекрасно.
Какое-то время она молчала.
– Сколько прошло лет? – спросила наконец она. – Три года? Четыре?
– Мы встречались на прошлой неделе, – сказал Верн. – Ты забыла? И вчера вечером в офисе.
– Я не про то.
Конечно, не про то. Как будто он не знал.
– Я вижу, ты куришь. Насколько я помню, раньше ты не курила. Тогда.
Странно было говорить вот так с женщиной, которая формально была ему чужой, почти незнакомой, в то время как на самом деле… Он улыбнулся. Чертовски странно. Какая-то тайна бытия. Что же такое личность? Вот она сидит, холодная, далекая и такая официальная, что ему хочется назвать ее «мисс Малер». Но однажды, много лет назад, он и она провели время вместе. В одной постели. Это, конечно, всего лишь воспоминание, но очень яркое. Но она ли это была? Глаза все те же, но та ли самая душа смотрит из них на мир, что и тогда? Может, теперь это уже новый человек, может быть, раз в несколько лет в человеке рождается новая личность.
– Нет, – сказала Барбара. – Раньше я не курила.
– Верно, – ответил Верн. Прежняя Барбара не курила. А нынешняя, мисс Малер, курит. Разве это может быть один и тот же человек? Ни одна вещь не является самой собой два раза подряд. Камни, мыши, капли воды, снежинки, все разные. Как это называется? Номинализм. Может, то же самое верно и в отношении людей, если посмотреть на одного и того же человека в разные периоды времени. Никто не может быть тем же. Мисс Малер спокойно сидела у стола, вежливая, непреклонная, независимая, далекая. Незнакомка. Человек, которого он едва знал.
Но та же мисс Малер, или другая мисс Малер, прыгнула однажды, четыре года назад, в его постель и, хихикая, вся еще теплая и влажная от пота, прижималась к нему, ластилась, толкалась, стискивала…
Барбара поглядела на него и вспыхнула. Неужели поняла, о чем он думает? Наверное, она и сама думала о том же или о чем-то похожем. Вспоминала другой момент, другое событие, которое они пережили вместе.
– Дай закурить, – попросил Верн.
Она положила пачку на стол. Он подошел и вытащил из нее сигарету.
– Спасибо. – Он закурил и сел напротив. Она молчала. – Ничего, если я посижу здесь?
– Ничего.
– Вот и хорошо. – Он поерзал на стуле. – Хорошие сигареты. Приятный, свежий вкус.
Она ничего не сказала. Может, она вообще не собирается разговаривать? Будет сидеть напротив и молчать?
Барбара посмотрела на него. Взгляд ее был спокоен и ровен, но на щеках горели два ярких пятна. Она явно собиралась что-то сказать. Он еще поерзал и стал ждать.
– Может быть, Карл прав, – сказала она.
Он нахмурился.
– Прав? В каком смысле?
– Может, снаружи приятнее, чем здесь.
– Думаешь пойти к нему?
Барбара не ответила. Она размышляла.
– Нет, – сказала она наконец. – Не пойду. Хотя следовало бы.
Верн подумал над этим. Что бы это могло значить? Чреватый намеками, хорошо продуманный укол? Он не знал.
– Может быть, и так, – ответил он туманно, оглядывая комнату. – Тогда иди, не буду тебя задерживать.
Оба молчали. Ни один не трогался с места. Верн смотрел на нее, полузакрыв глаза. Она сидела, откинувшись на спинку стула, безразличная, самодостаточная. И все же она нервничала. Он видел. Его присутствие беспокоило ее. Как и тогда. В этом она ничуть не переменилась.
Нет, многое осталось прежним. Она выросла, раздалась, повзрослела и погрубела. Но внутри она была все тот же человек, та же девочка, которую он знал раньше.
Он всмотрелся в нее критически. Она многому научилась за эти четыре года. Это видно. Когда-то ею владел агрессивный страх, пугливое упрямство, которое заставляло ее шарахаться от людей, как истеричного ребенка. Мужчины не осмеливались к ней подойти – по крайней мере до него. Она их отпугивала. Но если бы они видели то, что увидел он, то поняли бы, что она блефует. Прячет за грубостью ужас и жалкий страх поражения. Он это видел, они нет.
Теперь она успокоилась, повзрослела. Стала уверенней. Когда-то она корчилась от страха, от боязни стать жертвой. Теперь с этим покончено, ее это больше не тревожит. Почему? Возможно, потому, что она все-таки стала жертвой. То, чего она так боялась, произошло. Как странно, что мужчины не понимают этого, по крайней мере во время. Тогда он тоже не понимал, а теперь, оглядываясь назад, видит все совершенно ясно. Это случилось с ней – она потеряла свое сокровище. Свою драгоценность. То, что она охраняла, защищала, над чем дрожала, перестало существовать.
Ну и ладно, не о чем беспокоиться. Не похоже, чтобы она серьезно пострадала. Кажется, с ней все в полном порядке. Она жива и даже благополучна. Больше не корчится от страха. Хотя, возможно, это лишь потому, что ей стало нечего терять!
Верн улыбнулся. Какой абсурд. Женщины не так об этом думают, уже не так. Или все также? Что-то изменило ее, сделало жестче. Великий миг миновал – настало время спокойно оглядеться. Однако ее страх был чем-то большим, нежели просто боязнь потерять девственность. Это был общий страх, обширный, неспецифичный, страх перед болью и унижением. Он сидит в каждом. В том числе и в нем. А уж от его девственности давно не осталось и помину.
Как бы то ни было, случившееся она, похоже, пережила. Стала сильнее и старше. То, что они сделали тогда – нет, то что сделал с ней он, – видимо, не причинило ей вреда. Скорее даже наоборот, принесло пользу. Подарило трезвость взгляда. Точно. Тот опыт помог ей избавиться от фантастических страхов перед этим. Она научилась воспринимать это таким, какое оно есть: просто, естественно, как всякий другой жизненный процесс. Он сделал ее старше, превратил в женщину, заставил расстаться с детством. Она должна быть благодарна ему.
Но он и сам не воспринимал себя всерьез. Благодарна ему? Верн улыбнулся и потер подбородок, забавляясь.
– Почему ты улыбаешься? – спросила Барбара.
– Да так.
– Просто?
– От широты душевной.
Барбара кивнула, серьезно и мудро. Похоже, с чувством юмора у нее сейчас также туго, как и тогда. Жизнь слишком мрачна и убийственно серьезна для смеха. А может, она считала, что смех и улыбки – это для детей. Признак молодости, даже чрезмерной. Как у Карла. Его здоровый юмор раздражал ее, он это понял сразу. Бедняга Карл! Ладно, сам виноват. Пусть знает, жизнь – не одни только прыжки да ужимки. Ему тоже не мешало бы подрасти. Как и всем. Это же неизбежно. Карл, Барбара, он сам – все рано или поздно сталкиваются с этим. С миром. Какой он есть. А не каким мы хотели бы его видеть. И не таким, каким надеемся его обнаружить.
– Что ж, – сказал Верн, – пора нам чем-нибудь заняться сегодня, пока день не кончился.
– Да.
До чего же торжественно она согласилась! Как подобает нормальному взрослому. Она прошла хорошую выучку, как следует усвоила свой урок…
– Как по-твоему, снаружи и правда слишком жарко? – спросила она вдруг, подняв голову. Она о чем-то думала. – Я люблю солнце. Но не слишком горячее. И не люблю, когда сухо. Терпеть не могу засуху, когда все печется и корчится на солнце.
– Жарко и сухо, жарко и влажно. Какая разница? – Он наблюдал за ней. Она собиралась встать. – Не уходи! – торопливо сказал он. – Останься.
– Зачем?
– Здесь прохладно.
– Правда?
– Прохладнее, чем снаружи.
– Хорошо. – Она бросила сигарету на пол и наступила на нее ногой. Закурила другую, медленно, осторожно. Дым поплыл по солнечным лучам вверх.
– Мы и здесь близки к природе.
– Знаешь, – сказала Барбара, – так странно сидеть здесь вот так после стольких лет.
Верн настороженно фыркнул.