а – и дурно написанный мемуар о том, как мистер Эберс в течение десяти лет управлял Королевским театром в Хеймаркете. Сам театр был блажью, и к тому же он погряз в долгах, каковые маленькое издательское предприятие должно было покрыть. А теперь долги только умножились.
– У тебя лицо вытянулось больше обычного. Почему, Элиза? Это мои заботы, не твои.
– Но мы же все, включая и меня, иждивенцы в твоей семье, так что, к несчастью, твои долги висят…
– Кузина, оглянись вокруг! Мы в Аркадии, которая находится в Уиллесден-Грин! Предайся радости! Хоть раз в жизни!
Спрыгнув с лошади, Уильям потянул ее за юбку. Она сползла со своей лошади и неуклюже упала в высокую траву. Позади них высился могучий дуб идеальных пропорций. Впереди, за холмом, виднелся красивый шпиль уиллесденской церкви Святой Марии. Над их головой покачивала ветвями вербена, вымахавшая из живой изгороди. И над каждым пурпурным соцветием гордо парила бабочка-монарх. Ее кузен просунул обе руки ей сзади под юбку, ища застежки корсета.
– Уильям, чье это поле?
– Какая разница? Ты же не веришь в частную собственность.
– Я верю в силу закона, стоящего на ее страже. И не хочу, чтоб мишенью стала моя спина – или чтоб меня приняли за кабана.
– О, да ты говоришь в рифму!
И он страстно поцеловал ее в шею. Эти поцелуи всегда оказывали странное действие на ее колени. Она тотчас легла навзничь.
– Мы в долгах. Принято. Аркадия утрачена. Но у меня есть план, кузина. Я закончу «Руквуд». Я расплачусь с долгами. И верну Аркадию!
Она резко изменила позу, уложив Уильяма на землю и оседлав его. Мистер Эберс задолжал зятю двенадцать тысяч фунтов. Погрязнув в составлении бумаг, имевших отношение к банкротству, Уильям с февраля не написал ни слова романа. Кроме того, написание романов – пускай даже хороших – не казалось миссис Туше рациональным способом решения финансовых проблем.
– Чтобы вернуть Аркадию, Уильям, требуется больше, чем просто оплата долгов.
– А что, если талантливый молодой писатель надеется продавать по тысяче подписок в месяц?
Она крепко прижала обе его ладони к земле.
– Это еще менее вероятно. Хочу напомнить тебе про верблюда и игольное ушко.
– Понятно. Значит, ты хочешь, чтобы я стал святой Зитой[39] и раздавал мои сочинения бесплатно?
– Бедным не нужна литература, Уильям. Им нужен хлеб. Перевернись.
Уткнувшись лицом в землю – так господину преподавала урок перемены участи его прислуга, – Уильям стал долго, со скабрезными подробностями, рассказывать о своей недавней поездке в Италию. Он ездил в Европу так часто, как только мог, за «вдохновением» и, когда это случалось, всегда просил миссис Туше приехать в Лондон и помочь Френсис в ее далеко не вдохновенных обязанностях по присмотру за детьми. На сей раз он посетил стоявший за каменной стеной город Лукка. Там, в базилике Святого Фредиано, он и увидел ту самую святую Зиту, «служанку с легкими пальцами», в золотисто-голубом одеянии, выставленную в стеклянном саркофаге, в котором она пролежала последние шесть веков. В ее волосы были вплетены свежие цветы – аллюзия на чудо о хлебе и цветах[40], – и она была, по мнению Уильяма, слишком маленькой для святой – не выше Френсис. Миссис Туше представила себе, каково было бы поехать туда и самой увидеть эту святую. И что бы она при этом подумала. Миссис Туше подняла с земли длинную хворостину и дважды огрела ею кузена. Но это не заставило его замолкнуть:
– Местный падре, конечно, уверял, что она непорочна, но я тебе доложу, в ней было больше пикантности, чем непорочности. Кожа у нее была сухая – и черная, как у негритянки. Явные признаки того, что ее искусно забальзамировали. И конечно, этот старый некромант ничего слышать об этом не хотел. Ты бы его послушала, Элиза! Ha preso dai ricchi per sfamare i poveri, Signore! Come Robin Hood![41] И все это со слезами на глазах. Сентиментальный донельзя. Честно говоря, иногда я думаю, единственное объяснение, почему ты так тянешься к этому культу суеверий, заключается в том, что ты никогда не была в его столице. Если бы ты там побывала, гарантирую тебе, твой дух взбунтовался бы!
Третий удар хворостиной заставил его замолчать – и он заурчал от удовольствия. Впрямь ли она верила в чудеса? В ее мозгу был укромный уголок, где вещи были одновременно истинными и неистинными. В этом крошечном пространстве можно было любить сразу двоих людей. Жить двумя жизнями. Сбегать и оставаться дома.
Потом они долго лежали, глядя на небо. Вид доставлял им удовольствие. Птицы доставляли им удовольствие. Бабочки, вербена, золотые окоемы облаков, словно на полотнах Тициана. Дневной свет. Она не знала, какое выражение лица стоит принять перед лицом этой красоты, но, повернув голову, увидела, что Уильям беззастенчиво сияет от счастья. Каким же талантом радоваться он обладал! Негодование, гнев, озлобленность, стыд – все это было столь же чуждо его натуре, сколь присущи ей.
– Ты должна признать, что это Аркадия. И что мы вторглись в ее пределы. Да, признай!
– Я ничего не признаю.
Друг, с кем можно заниматься любовью. Чего уж лучше? Разговор, начатый ими в подвальном театре, так и не был окончен, но почти всегда был полон света и смеха. Чем без этого была бы ее жизнь? Они вновь обрели прежнюю благопристойность, сели на лошадей и направились к дому. Описав дугу на небосводе и вернувшись к Килберну, солнце внезапно исчезло за серой стеной дождя. Ливень, насылаемый лишь на виновных, быстро вымочил их до нитки. Всякая надежда спокойно вернуться была отринута, когда их глазам предстала грустная картина: Френсис в саду перед домом пыталась как ни в чем не бывало собирать упавшие яблоки. Ее промокшие дети были не глупы и прекрасно знали, что это задание сменится другим заданием: снимать с яблок кожуру. Когда вымокшие под ливнем кузен и кузина приблизились, Френсис в знак приветствия покачала фартуком, полным яблок, и одарила их оскорбленным взглядом.
Уильям слез с лошади и перепрыгнул через изгородь.
– Что, все так плохо? Мы настолько бедны, что нам придется есть яблоки на завтрак и на ужин и печь с ними пудинг?
Он крепко обнял жену, чем больше замочил ее одежду, и она рассмеялась. Еще одно неведомое ему чувство: вина. Миссис Туше пока не поняла, как себя следует вести. Кого она предавала? Было рискованно глядеть и на него, и на нее. И она присоединилась к детям, подбиравшим с земли яблоки.
19. Леди на выезде, 1830 год
Миссис Туше впервые отправилась в Лестер. Лестер не был Италией – мистер Эйнсворт опять туда уехал, но это было нечто новенькое, и с нею рядом находилась миссис Эйнсворт. Они сидели вплотную, касаясь коленями, не нуждаясь в объяснении такой близости. Дороги были ухабистые, а омнибус переполненный. Ее смог убедить отправиться в эту поездку только энтузиазм Френсис.
Они ехали навестить некую миссис Хейрик, которую миссис Туше никогда в глаза не видела. Чтобы подготовиться ко встрече с ней, она открыла написанную этой дамой брошюру и начала читать. Она в первый раз собиралась посетить «собрание» вместе с Френсис, поэтому сочла нужным подготовиться получше. Когда настал час сменить лошадей, в Ньюпорт-Пэгнелл, она закончила чтение, нехотя признавшись себе, что на нее произвел впечатление и буклет, озаглавленный «Незамедлительная, не постепенная, отмена рабства», и данная Френсис характеристика его автора:
– Женщина вполне в твоем духе, Элиза. Она печется только о справедливости! Для животных, узников тюрем, бедных, ну и для рабов, конечно. Ее муж давно умер, детей у нее нет, и она всю свою энергию отдает борьбе за дело. Она даже открыла у себя в доме школу-пансион для девочек – конечно, это должен быть большой дом, и она, безусловно, богата – да, и она, вместе со своей подругой Сюзанной Уоттс, ты с ней тоже встретишься, поставила перед собой важную задачу – они стучатся во все двери в Лестере и убеждают тамошних дам отказаться от потребления сахара, и после кампании в Лестере намеревается поехать в Бирмингем. Объявить и там бойкот, понимаешь?
– Умно.
– Ведь верно!
– Отрадно найти кого-то, кто на практике осуществляет идеи, которые они проповедуют! – Миссис Туше отдавала себе отчет в том, что их беседа возмущала старого джентльмена, сидевшего напротив них в омнибусе. Чтобы еще больше его возмутить, она обратилась снова к брошюре и, раскрыв ее на странице с загнутым уголком, прочитала вслух:
– «Дело освобождения рабов требует мер более решительных, более действенных, чем простые слова».
– О, ну уж она-то действует очень решительно! Вот что мне в ней более всего и нравится… Справедливость интересовала миссис Хейрик с самого детства. Говорят, однажды она вместе с родителями собралась спасти какого-нибудь котенка, тогда она была совсем малышка, так она выбрала самого уродливого, представляешь, Элиза, потому что ей нравятся презренные существа, а однажды она даже бросила вызов толпе жестоких мужчин, издевавшихся над быком, – она увела от них этого быка и спрятала в амбаре. Она очень смелая! Она регулярно бывает в тюрьмах и разговаривает с узниками. Она напоминает мне тебя!
– Правда?
Элиза пришла в восторг от такого сравнения – у нее даже зарделось лицо, и она заулыбалась, – но, задумавшись на мгновение о себе, невольно осознала малоприятную правду. Ей не нравились ни уродливые животные, ни ужасные узники, и она бы никогда не осмелилась помешать жестоким забавам простолюдинов. Она не могла придумать ничего более ужасного, кроме как открыть школу-пансион.
– Думаю, ты просто хочешь сказать, что мы с ней, как говорится, деятельные вдовы.
– Ну, ни одна из вас никогда бы не смирилась с полумерами.
– «Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих»[42]