Богл!» и «Тичборн!» – точно перезвон колоколов. Но это не возымело никакого действия на старика Богла: он остался сидеть. Его лицо сохраняло непроницаемое выражение – непроницаемое, потому как оно было таким, – и по всему было видно, что ему нечего скрывать и незачем что-то скрывать под маской. Он был в замешательстве, чем и доказывал свою честность. Кого-то он напомнил Элизе. Френсис! Это просто смешно! И тем не менее – Френсис. Она тоже не надевала масок – и поэтому ее было почти невозможно понять.
25. Претендент
Другое дело – Претендент, вытолкнутый на сцену энергичным юным мулатом. Его лицо, казалось, выражало все чувства присутствовавших на этом собрании, и на нем застыла та же кривая усмешка, свойственная и реальному сэру Роджеру, о чем писали наперебой все газеты. Глядя на него, можно было сказать, что этот мужчина двигался как ветер. У него словно не было центра тяжести, его можно было толкать во все стороны в зависимости от ситуации. Его водянистые глаза свидетельствовали о явной неуверенности в себе, но в то же время и о том, что ему было приятно присутствие всех этих людей и он был готов поверить в то, что они верили ему, ведь что ни говори, они так сильно ему сочувствовали… На самом деле, если уж на то пошло, он и правда верил! На самом деле это было бы просто возмутительно, если бы кто-то в нем усомнился! И все же… а вдруг они выведут его на чистую воду? Но как бы они смогли, если он был именно тем, кем они его считали? Как нечестно и несправедливо, что я должен перед ними выступать и подвергнуться жестокому суду, но все же, если суд будет именно таким, сопровождаться криками одобрения и криками: «Мы за тебя, сэр Роджер!» – вне зависимости от того, что я скажу, и даже до того, как я начал говорить! – ну что ж, почему бы тогда не выступить, если они выслушают мою речь, и она им понравится, и коль скоро они так хотят ее услышать. Элиза воочию видела, как по лицу Претендента одна за другой пробежали эти и многие другие мысли, точно облака, гонимые ветром. И все это увидели. Все, что он думал и чувствовал, как он взвешивал каждый аргумент, привлекший их внимание, каждое их сомнение и каждый довод в свою защиту – все это было просто невозможно не заметить, ибо все было написано на его лице – с возмутительной четкостью. Ну а что такое честность – как любила повторять новая миссис Эйнсворт, – как не лицо, которое можно читать словно открытую книгу?
Том третий
Знание жизни есть наименее завидное из всех разновидностей знания, потому что его можно приобрести лишь благодаря весьма болезненному опыту.
1. Кенсал-Лодж, июль 1834 года
– Еще портвейну!
– Да, еще бутылку!
– Джентльмены, предупреждаю вас: то, что я вам сейчас прочитаю, есть нечто настолько напыщенное и чудовищно льстивое в отношении своего предмета, что одной бутылкой тут не обойтись. Чтобы сгладить впечатление, потребуется галлон портвейна.
– Тогда галлон!
– Да, галлон! Нас же тут восемь, не так ли? Да, восемь – галлона хватит. Миссис Туше, галлон портвейна для восьмерых, если у вас есть.
За столом сидело девять. Миссис Туше была словно призрак.
– Но не будем обижать миссис Туше!
– Верно! Верно! Не будем обижать миссис Туше!
– Прошу занести в протокол: ради миссис Туше любой присутствующий здесь мужчина готов положить не только свою вилку, но и саму жизнь. Ибо это не тот случай, когда молодая женщина при виде бутылки портвейна выбегает из комнаты, наша миссис Туше не только ее принесет, но и выпьет с нами. Редкостная женщина! Бесценная женщина! А, делайте все что угодно, только не обижайте миссис Туше!
– Вы только взгляните на лицо этой молодой леди! Она уже по меньшей мере час как обдумала, обижаться ей или нет. Чапмен, вы зачитаете наконец этот чертов пассаж или нет?
– Да! У меня в руках экземпляр всеми нами любимого «Фрейзерз мэгэзин», пятидесятый выпуск, в коем мы находим статью нашего друга Маклиза…
– Ура! Покажись всем, Маклиз!
– Встань, Маклиз! Рафаэль Кенсал-Райза!
– Микеланджело Уиллесден-Грина!
– Я бы предпочел сидеть.
– Как тебе будет угодно. Итак, мы видим здесь статью нашего дорогого Маклиза в «Галерее прославленных литературных персонажей», а именно о столь же дорогом нашим сердцам Эйнсворте!
– Авторе романа «Руквуд»! Знаменитом лондонце!
– Кто вырыл кости старины Дика Турпина и сделал поездку этого негодяя в Йорк очень и очень быстрой – нет, правда, всадник развил просто невероятную скорость!
– Джентльмены, джентльмены… прошу вас. Вы мне льстите.
– Я расскажу вам о невероятном. На прошлой неделе я сам ехал по Грейт-Норт-роуд, остановился в пивной «Гусыня и гусак», и что же я вижу: за барной стойкой сидит один из твоих иллюстраторов, будь он неладен, Крукшенк – его выволокли из-за стойки и поставили у стены, – и угадайте, что ему сказал хозяин?
– Даже представить не могу.
– Видите это? Прямо здесь разбойник с большой дороги Турпин верхом на своей верной Черной Бесс перескочил через забор во время «поездки в Йорк». Как будто это жуткое приключение на самом деле произошло!
– Ну что вам сказать. Я окунаю свою кисть в магическую тушь, рисую, и рисунок становится реальностью.
– Ха-ха-ха! Выпьем же за магическую тушь Крукшенка!
– Все лавры, как всегда, достанутся Крукшенку, я уверен! Но кто-нибудь из вас недавно ходил пешком по городу? Я насчитал три драматические постановки «Поездки в Йорк» на одной только Шафтсбери-авеню! Чем не доказательство, что слова могут распространяться довольно далеко даже без помощи иллюстраций.
– Не боись, братцы! Вкалывайте не покладая рук!
– О, умоляю, только не надо опять петь эту жуткую песенку!
– Чем не доказательство, что любой умник может разрезать роман на куски по своему вкусу, вынуть из него все диалоги и назвать их пьесой.
– Или песней.
– И подобные манипуляции, замечу, не приносят мне ни фартинга.
– Пожалеем новую знаменитость!
– В этом деле я на стороне Эйнсворта: я называю это воровством. Джентльмены, я знаю, что молод, и только начинаю заниматься вашим благородным ремеслом…
– Надо поблагодарить Чапмена!
– Напротив, надо поблагодарить Эйнсворта за то, что он познакомил юного Боза[47] с будущим издателем и иллюстратором.
– Ну, как бы то ни было, мне кажется, издавать нужно меня. Но какое же это тяжкое дело. Могу сказать, чем меня привлекает ремесло судебного писаря: я всегда был уверен, что за выполненную работу надо платить. Обратиться к литературе? Но тут нужно учитывать новые правила. Добрейший Чапмен печатает мою книгу, помещает ее в переплет и продает. Очень хорошо. Но кто помешает какому-нибудь жулику из Сохо втихаря скопировать любую ее часть и продать, выдав за свое произведение? Или вырезать иллюстрации Крукшенка, вставить в рамку и заработать на их продаже?
– Увы, никто.
– Уверяю вас, это единственное занятие в современном мире, где любой может воспользоваться плодами труда другого человека, его пота и слез, не заплатить ему за это ни гроша и самому разбогатеть.
– Да! Да! Это же чистой воды рабство! Нам надо составить хартию. Ну, где там наш портвейн?
2. Первый ненасытимый
– Послушайте, уже темнеет… Чапмен собирается прочитать то, что он хотел, или нет?
– Я бы хотел, но меня постоянно перебивают. Где же твоя милая жена, Уильям? Она тоже должна это услышать. Там и о ней идет речь!
– Миссис Эйнсворт нездоровится, – заметила миссис Туше с легкой гримаской, давая понять, что речь шла о женском недомогании, дабы пресечь последующие расспросы мужчин.
– А… Тогда мы уважительно поднимем бокал за отсутствующую.
– Твой бокал пуст, Форстер.
– Это трагедия! Мм… миссис Туше, могу ли я…
– Теперь-то я прочитаю: «Я не имею удовольствия быть лично знаком с миссис Эйнсворт, но мы искренне ей сочувствуем – и глубоко ей сопереживаем. Сами видите, как хорош собой молодой романист, ставший открытием сезона, и сколь идеально, сказать по правде, в нем явлены классическая красота и блестящий ум легендарных сердцеедов…
– …безусловно, тут имеется в виду д’Орсэ…
– Разумеется, д’Орсэ. Хотя смеем надеяться, что это сходство только внешнее! Ради общественной морали!
– Джентльмены, уверяю вас, я не представляю никакой опасности для общественной морали. В романтической жизни графа д’Орсэ, как вы знаете, имел место любовный треугольник…
– Сплетни! Чудовищные сплетни!
– Моя же жизнь проста, добропорядочна и вполне по-христиански предполагает только мужа и жену…
– Но разве сама леди Блессингтон не имеет намерения создать новый треугольник? Не она ли назвала Эйнсворта и д’Орсэ двумя красивейшими мужчинами Англии?
– Да, но где я нахожусь в этом ранжировании?
– Вот! Вот! Лично я оскорблен тем, что отсутствую в ее списке!
– ПОЗВОЛЬТЕ МНЕ ПРОДОЛЖИТЬ?
– А стоит ли? – заметила миссис Туше, но на ее слова никто не обратил внимания.
– Продолжаю: «Если ему удастся избежать наказуемых искушений в первые месяцы его ослепительного литературного успеха, значит, он столь же везучий, сколь и зрелый мужчина. Пускай его не затронет столь свойственная человеческим слабостям падкость на славословия и пускай он избежит трех ненасытимых, о коих говорил Соломон! [48]» Как вам такое? И кто, как вы думаете, это написал?
– Магинн[49]. Я сам из Корка. Я бы узнал эту цветистую ирландскую прозу с первого слова.
– Ну, если Кенили говорит, что это Магинн, значит, это Магинн. Представь себе, Эйнсворт, о тебе пишет Магинн.