– Я рад.
– Он в восторге.
– Позвольте мне напомнить присутствующим: тремя ненасытимыми страстями царя Соломона были: женщины, лошади и деньги. Ты клянешься избегать их, юный Эйнсворт?
– Так, дайте подумать. Я бедный владелец лошади. В настоящий момент вы пьете мои деньги – полагаю, я могу противостоять всему, за исключением славословия. Признаюсь, я люблю, когда меня нахваливают, и люблю нахваливать других.
Миссис Туше поинтересовалась, куда делась первая ненасытимая.
– И Маклиз! Какой портрет! Вполне годится для галереи Уффици. Вы когда-нибудь видели такого денди?
– Да это же просто копия. А оригинал перед нами!
– У оригинала больше колец на пальцах.
– А теперь к портвейну! Будем пить портвейн!
– Я настаиваю, чтобы миссис Эйнсворт было сообщено о неотразимости ее мужа, хотя бы ради…
– Дети на лестнице, – предупредила миссис Туше и вышла из-за стола.
3. Вид с лестницы
Летняя жара выгнала их из комнаты. Они сидели на ступеньках в порядке старшинства и глядели сквозь стойки перил. Голые ножки Энн-Бланш едва доходили до ступеньки внизу. Миссис Туше поднялась до сидевшей на самом верху Фанни и удивила всех, присев возле нее.
– Кто эти дяди? – Щеки у Эмили были влажные и раскрасневшиеся. Она говорила жалобным тоном, словно сквозь сон.
– Я знаю Маклиза. Он художник, – объяснила Фанни. Ей было без малого восемь. И она уже была вправе сидеть со всеми за столом, рядом с миссис Туше и умными джентльменами. Вместо этого она все еще торчала на лестнице, с малышами, простофилями и инвалидами.
– А вот это Чарльз. – Эмили считала, что ей можно было называть по имени любого мужчину, который догадался принести в дом леденцы и объявлял об этом так: «Один для Эмили, другой для моей лошади», после чего съедал на виду у всех конфетку, предназначенную для его лошади, сделав вид, будто ничего не произошло.
– А это кто такой, а это, а тот? – Энн-Бланш указывала на мужчин рукой своей куклы. Так она обходила строгие правила миссис Туше, которая запрещала детям тыкать пальцем в гостей.
– Так, рядом с Маклизом сидит мистер Чапмен. Он делает книги. Таких, как он, называют издателями. Рядом с ним сидит мистер Хорн, он пишет о них.
– Об издателях?
Миссис Туше рассмеялась. Она так и не научилась разговаривать с детьми.
– О книгах. Сейчас он и сам пишет книгу, которая называется «Новый дух эпохи». В ней будет написано о твоем папе и кое о ком из его друзей. Мистер Хорн – критик.
Фанни нахмурилась и заметила, что невежливо критиковать других, а миссис Туше, сожалея о проявленном только что легкомыслии, тоже нахмурилась:
– Если не отделять пшеничные зерна от мякины, то останется одна только мякина.
Этот переход к морализаторству заставил сестричек тяжко вздохнуть. Миссис Туше продолжила:
– Рядом с ним Кенили. Он ирландец.
– Он тоже писатель?
– Полагаю, да – в некотором роде.
– Он хороший? – спросила Эмили. Ей всегда хотелось знать, кто хороший, а кто противный.
– Он ирландец до глубины души, поэтому у него неровный характер.
Кукла Эмили снова вытянула руку:
– А это кто? Он хороший?
– Это мистер Крукшенк. Помимо прочего, он нарисовал иллюстрации к роману твоего папы.
– Он тебе не нравится! – Миссис Туше считала способность Эмили проникать в самую суть вещей неподобающей для столь юной особы. – А почему?
Некоторые мужчины, разумеется, находили Элизу придирчивой и, возможно, немного строгой, но также остроумной и живой собеседницей. Они стремились за столом сесть рядом с ней и иногда даже конкурировали за это место. А были и такие мужчины, у кого она вызывала тревогу, по той причине, что напоминала им собаку Сэмюэля Джонсона, вставшую на задние лапы[50]. В последнем лагере находился Крукшенк. Антипатия, впрочем, была взаимной. Ей не нравились его ранние политические карикатуры. Уильям же пытался убедить ее в том, что он всегда «занимал правильную сторону», что в том и состояла его цель, чтобы «всех осмеивать, включая и аболиционистов», но она считала, что его карикатуры высмеивают лично ее, и не могла ему этого простить.
– Во-первых, – поделилась миссис Туше первыми пришедшими ей в голову мыслями, – он слишком много пьет. А во‑вторых, у него желчный взгляд на мир. За него стоило бы помолиться.
Все три маленькие девочки важно закивали. Молитва была единственным наличным у них средством изменить мир, и они относились к этой задаче с величайшей ответственностью и серьезностью, что твои монахини.
– Ну и, наконец, мистер Форстер. Он мне незнаком. Его главное отличие, Эмили, как мне представляется, в том, что он закадычный друг Чарльза. Но который час? Как там ваша мама? – Молчание. – Все еще плачет? – Молчаливые кивки. – Она поела то, что я ей принесла?
– Нет, она отдала еду собаке, – прошептала Эмили.
– Вы долго будете оставаться у нас? – поинтересовалась Фанни.
– Сколько понадобится моя помощь. Покуда вашей маме не станет лучше.
– И как долго? – спросила Эмили.
– А теперь все в кровать! – сказала миссис Туше и подхватила Энн-Бланш на руки.
4. Расплата за грехи
Уложив всех в постель, она отправилась в гостевую спальню. Там царил мрак, меблировка была скудная, и прохлада ощущалась даже в такую жару. Френсис, одетая, лежала на покрывале спиной к двери. Миссис Туше присела у соснового столика в углу. Ей было незачем садиться ближе. В памяти Френсис их близкие отношения в последние четыре года позабылись, словно их и не было.
– Я пришла проведать пациентку.
– О, Лиззи, как ты добра.
– Дети сказали, ты ничего не ела.
– Ты будешь смеяться… Ты ведь такая рассудительная… Но, по правде сказать… У меня нет аппетита. Это смешно, но у меня такое ощущение, что я… угасаю…
– Смешно слышать такие слова от женщины твоего возраста. Мелодраматично.
– Да, ты ведь старше и более рассудительная.
– С первым утверждением не поспоришь, второе – это как посмотреть.
Снизу раздался взрыв хохота. Френсис содрогнулась. Трудно было не подойти к ней, чтобы утешить, но Элиза справилась с этим порывом.
– Там все хорошо, значит?
– Внизу? Было бы еще лучше, если бы ты к нам присоединилась.
– Нет, не было бы.
Френсис умела принимать самоочевидные вещи. Для нее самоочевидным было то, что Уильям полностью утратил всякий интерес к жене. Она исчезла из его мыслей – точно персонаж из раннего, позабытого романа, – и тем не менее она еще находилась здесь, в его доме! Преждевременно состарившись, физически ослабев. Всякий раз, когда он удостаивал жену взглядом, миссис Туше казалось, что она ловила в его глазах глубокое замешательство. Как же могло так случиться, что красивый молодой писатель, открытие сезона, был еще и мужем этой немощной женщины – и отцом трех девочек? Он не видел того, что видела Элиза. Глаза Френсис не изменились: ласковый взгляд был все тот же. И безбрежное сочувствие к другим. Она была все еще красива. И все еще чужда тщеславию, все еще не способна гневаться. Элиза же, которая гневалась, как дышала – чувствовала, что у нее не было другого выбора, кроме как принять на себя обиду подруги. Но злиться на Уильяма было бессмысленно. Это все равно как рассвирепеть на ребенка. Сознательную жестокость он никогда не проявлял – только замешательство.
– Знаешь, Лиззи, в свои двадцать девять я иногда думаю, что ты – единственный человек, с кем я по-настоящему могу поговорить. Это странно. Иногда я даже задаю себе вопрос: почему?
Элиза вцепилась в подлокотники кресла. «Потому что ты меня любишь!» Но такое нельзя было сказать вслух, да и помимо этой житейской трудности, это еще было и неправдой. За последние несколько лет она осознала это с болезненной четкостью. Френсис любила Уильяма, несмотря ни на что. И хотела она Уильяма. И теперь она Уильяма потеряла: он утонул в первом успехе, в книгах и честолюбивых желаниях, в новых друзьях, в большом мире. Она скорбела по Уильяму и, похоже, скорбела искренне – физически. Можно ли умереть от разбитого сердца? В романах – да. Можно было оказаться «слишком хорошей для этого мира». Миссис Туше ненавидела подобные банальности, но в этой печальной темной комнате ей на ум пришли словесные клише, замаскированные под прописные истины. Сердце этой молодой женщины было разбито. Ее приходили осматривать разнообразные врачи, которые давали ее состоянию разные наименования, но как бы они ни называли ее недуг, они не могли его излечить. Она и впрямь была слишком хорошей для этого мира. И не было никакой надежды на то, что она сможет понять или хотя бы заметить неявные и извращенные ухищрения Элизы Туше, на которые та пускалась ради нее. Все это оставалось для нее незримым, хотя многое происходило прямо у нее под носом – иногда прямо в ее доме. Она была слишком хорошей, чтобы это увидеть. Чтобы наказать и соблазнить мужчину за то, что его любит женщина, которую ты сама любишь, которую он не смог полюбить или полюбить в достаточной степени. Мысль о замысловатой расплате за грехи не посещала миссис Эйнсворт.
– Тебе нездоровится. Ты преувеличиваешь. Возможности душевной близости есть повсюду, надо только быть чуткой к ним, – заметила миссис Туше и тотчас поднялась с кресла. Восемь молодых людей, захмелев, звали ее к себе.
5. Компенсации
Спустившись вниз, она обнаружила, что беседа свернула на политическую тематику.
– Трудновато сейчас плантаторам, – говорил Хорн. – В конце концов, что бы мы о них ни думали, это же их источник существования, и вдруг они узнают, что, когда часы пробьют полночь – через четыре года, – это все одним махом будет искоренено. В подобных обстоятельствах некая компенсация плантаторам не кажется мне неприемлемой.
– Двадцать миллионов фунтов вообще-то чересчур приемлемо! – возразил Маклиз, на что Форстер ответил:
– Но, увы, необходимо! – а его закадычный друг Чарльз, по, похоже, заведенному у них правилу, тут же занял сторону Форстера: