– Мадам, responde, s’il vous plait[67]. Кто я для вас?
Мальчишка-молочник вздернул подбородок и схватился за воображаемые лацканы, словно великосветский франт.
– Я бы сказал, он немного то и немного другое. Вы тоже так считаете, миледи?
Его небольшая аудитория разразилась мерзким смешочком. «Как же мы обманываемся, – подумала миссис Туше, – если полагаем, будто все проходит мимо ушей наших слуг!»
– Но кто ты такой на самом деле? – спросила девочка надменно. Мальчишка-молочник опешил, сорвал с головы шапку и уставился в землю:
– Ой, Энни… пусть теперь я буду графом, Энни. Это было бы честно. Неро, а ты можешь быть покойным мужем. А такая девочка, как ты… Говорят, в диких краях каждый парень имеет по две девушки, и наоборот, по крайней мере, так я слыхал…
Такое было впечатление, что в их перевернутом мире эта девочка на самом деле была леди, а мальчишка-молочник – ее нервическим воздыхателем рангом намного ниже ее. Но девочка была непреклонна. Она смерила его взглядом и произвела странный, презрительный всасывающий звук зубами:
– Ооссподи, храни м’ня от энтих грешников! – Миссис Туше уже не понимала, изображала ли девочка леди Блессингтон или кого-то еще. – И чо мне делать с т’кими двумя дураками вроде вас?
Миссис Туше случайно наступила на упавшую ветку. Все трое застыли как вкопанные. Миссис Туше вспыхнула до мочек ушей.
– Добрый день, дети!
Аравийский принц выдавил ответ, а девочка словно онемела. Ее веер вывалился из-под юбок на крыльцо. Мальчишка-молочник оглянулся через плечо и интуитивно почувствовал, что миссис Туше, к своему несчастью, не имеет здесь никакой власти. Настоящие леди никогда не подслушивают, стоя в огороде, не краснеют и не теряют дара речи. И они не говорят: «Добрый день» – таким, как эти двое. Осмелев, он натянул шапку на глаза и вернулся к привычной роли.
– Вот тут две кварты молока, только что надоенного от наших лучших голландских коровок – только смотрите не запускайте туда грязные пальцы! И передайте кухарке от Николса, что они должны ему денег за сыр, и Николс говорит, что больше ждать не намерен, а не то леди Би об этом будет доложено лично! Понятно? Ну, и чего вы двое вылупились на меня, точно два полудурка из Конго? У вас работы нет?
И с этими словами он швырнул пригоршню гравия в раскрытую дверь кухни. Кому-то придется там прибраться, подумала миссис Туше, хотя и так знала, кому именно это придется делать, и, судя по выражению лица девочки, та тоже это знала. Время игр закончилось. Девочка завязала тесемку чепца под подбородком, кивнула, подняла камешек с порога и ушла. Ее напарник остался стоять там, где стоял. Он смотрел мимо молока, мимо молочника, мимо миссис Туше, мимо лошадей и ворот Гор-Хауса. Ему как будто было не до забот, не до терпимости, не до терпения. Наконец он повернулся к грядке латука и улыбнулся, прямо глядя на миссис Туше. Неприветливая улыбка. Кривая, со скрытой угрозой. Потом он нагнулся, поднял другой камешек и зашагал к кладовке мимо кухонных шкафов с ящиками, наполненными острыми и опасными предметами. Мальчишка-молочник опять стал насвистывать и убежал. Листья латука затрепетали ему вслед. Миссис Туше подумала, сама не зная, почему, о Сан-Доминго[68]. Возвращаясь быстрым шагом обратно ко входу в дом, она не могла взять в толк, что ее так взволновало. И тем не менее ее сердце гулко билось в груди, да так громко, что сердцебиение отдавалось у нее в ушах.
Том четвертый
«От того, кто любит презираемых».
1. Художник и автор[69]
Их третий февраль в Хёрстпирпойнте отметился полярной стужей: весь сад был в снегу. Красиво, но бесполезно для всех, кроме Клары, которая рыла «морские каналы» и строила айсберги, не опасаясь «встретить свою смерть», сколько бы ее об этом ни предупреждали ревматичные старшие сестры. Каким-то непонятным образом это дитя выросло в ласковую и счастливую девчушку, к которой даже суровая Броня испытывала любовь. Она была счастливая и, что полезно, нелюбопытная. Эта девочка не удивлялась, обнаружив в глубине шкафа старый костюм наездницы, и не задавала вопросов, когда из книги Одюбона «Птицы Америки» выпадал листочек с рукописными любовными стихами. А если она случайно видела, как миссис Туше уничтожала материалы иного рода, разговор с ней легко можно было перевести на другую тему:
– Что ты делаешь? Это была еще одна посылка для папы?
– Да.
– А почему ты бросила ее в огонь?
– Это была плохая посылка.
– А! Ну тогда сунь ее поглубже и насыпь сверху угольков – так она быстрее сгорит.
Посылку доставили в таком же коричневом пакете, как и предыдущие. Внутри лежало первое издание романа Уильяма, написанного в зрелом возрасте, – «Старый собор Святого Павла», из которого были вырезаны все иллюстрации. Смысл этой странной посылки Элиза поняла лишь спустя несколько месяцев. Снег уже сошел, солнце сияло на небосводе, кузен и кузина пили чай в саду, и разъяренный Уильям читал вслух письмо, напечатанное в газете[70]:
«Редактору “Таймс”:
Сэр, под заголовком “Пасхальные увеселения” опубликована заметка, в которой сказано, что роман м-ра У. Гаррисона Эйнсворта “Дочь скряги” был переделан м-ром Эндрю Холлидеем в драму и поставлен на сцене театра “Адельфи”, и поскольку мое имя никак не упомянуто в связи с этим романом…»
– Господи, да что он себе?..
– Элиза, прошу, не перебивай! Ты еще и половины не слышала:
«…и поскольку мое имя никак не упомянуто в связи с этим романом – даже как иллюстратора, – я был бы весьма обязан Вам, если Вы позволите мне сообщить публике, через колонку в Вашей газете, о том (о каковом факте знают все мои близкие друзья), что замысел повествования “Дочь скряги” изначально принадлежит МНЕ… —
Мерзавец! Лжец! —
…а не мистеру Эйнсворту».
Ты можешь поверить? Как в это можно поверить? Это просто в голове не укладывается!
Миссис Туше выразительно вздохнула.
– Бедный Джордж.
– И она еще говорит «Бедный Джордж»… Да ты с ума сошла, кузина?
Не сошла, но встревожена. Все эти таинственные посылки, приходившие в последние два года, теперь в ее мыслях выстроились в линию, направленную в одну сторону…
– Он продолжает:
«Моя идея, предложенная этому джентльмену, заключалась в том, чтобы написать историю, главным героем которой был бы скряга, у кого есть дочь и где борения его чувств между любовью к своему ребенку и любовью к деньгам имели бы определенные последствия и результаты; и коль скоро все мои предки принимали участие в Восстании 45-го года[71], я предложил, чтобы все события в книге происходили в то время, дабы я смог ввести в сюжет ряд сцен и обстоятельств, связанных с той великой борьбой партий, а также…»
– Уильям, я уже достаточно услышала. Хватит. Ты подавишься этим куском!
– Но он продолжает громоздить горы лжи и инсинуаций, и в конце вот что мы имеем:
«Я вовсе не хочу утверждать, будто м-р Эйнсворт, когда писал этот роман, не привнес в него некоторые свои идеи…»
Ха! Как великодушно!
«…Но поскольку первоначальная идея – и основные положения сюжета, и характеры, – задуманы мной, полагаю, мне будет позволено называться вдохновителем “Дочери скряги”, с чем, сэр, остаюсь Вашим покорным слугой, Джордж Крукшенк, дом 263 по Хэмпстед-роуд».
Это там ты живешь, негодяй?
Миссис Туше смяла салфетку в руке.
– Что ж. Весьма неудачно. Плачевно.
– Плачевно? Сначала он посылает письмо в американскую газету, заявляя, будто он – настоящий автор «Оливера Твиста», ни больше ни меньше, а теперь что, моя очередь? По крайней мере ему хватило деликатности дождаться смерти Диккенса! Да какая беда, черт возьми, вселилась в этого человека?
Миссис Туше украдкой взглянула на младшую дочку писателя, которая сидела, скрестив ножки, на траве, что-то напевая себе под нос, и плела ожерелье из маргариток. Какие беды вселялись в души людей? Обычно это было несчастье. Счастье проявлялось по-другому. Оно имело предмет, на котором можно сосредоточиться. Маргаритки, снежинки… А несчастье разверзало пустоту, которая требовала наполнения. Такими вещами, например, как злые письма в «Таймс».
– Совершенно ясно, – заметила Элиза, мысленно возвращаясь в прошлое, – что он затаил обиду. На Чарльза, я полагаю, из-за его огромного успеха и на тебя… если помнишь, Уильям, он ведь считал, что ему придется иллюстрировать «Старый собор Святого Павла».
– «Старый собор Святого Павла, или Повесть о чуме и пожаре», – желчно поправил ее Уильям. – И если позволишь заметить, то и меня не обошел стороной «огромный успех». Не забывай: в свое время мой «Джек Шеппард» по продажам обогнал «Оливера Твиста».
– Ну, разумеется, да!
– Было продано в четыре раза больше экземпляров, между прочим.
– Да, Уильям, я правда не это имела в виду… Я только хотела сказать: ты без предупреждения вдруг нанял другого художника для работы над книгой. Я имею в виду иллюстрации для «Старого собора Святого Павла». А ведь Джордж иллюстрировал все твои предыдущие книги. Полагаю, он почувствовал себя брошенным. Ты иногда бросаешь людей, Уильям. А Чарльз вообще всех бросал.
– И это его месть? Тридцать лет спустя?
– Крукшенк всегда был горьким пьяницей.
– Не обеляй его. К тому же он в последнее время трезвенник – он пишет нуднейшие памфлеты на эту тему. Честно говоря, ты как будто провоцируешь меня. Почему ты теперь стремишься найти оправдания для человека, которого всегда ненавидела? Я же помню время, когда ты была готова чуть ли не убить его – и всего лишь из-за нескольких карикатур с неграми! Ну правда, Элиза, это твое свойство очень раздражает! Ты вдруг начинаешь любить людей в тот самый момент, когда их следует сурово порицать.