ать, что Роджер Тичборн никогда в жизни не бывал в Уогга-Уогга? И не будет ли Претендент удивлен услышать, что его видел один местный житель Уогга-Уогга и узнал в нем не кого-нибудь, а Артура Ортона? И что есть записи судового журнала, из которых явствует, что мистер Ортон покинул Уоппинг в детстве и отправился на корабле в другое полушарие? Претендент при этом уклонялся от прямых ответов, стонал и бормотал себе под нос. Кольридж как будто убеждал самого себя:
– Я вас спрашиваю: вы удивлены, услышав такое?
– Я не удивлен, что вы это говорите.
Смех в зале. Бедный Бовилл добрых пять минут призывал всех сохранять тишину.
Затем поднялся Хоукинс и, отбросив назад мантию, точно тореадор свой плащ, задал Претенденту прямой вопрос:
– Вы Артур Ортон?
9. Не ее перо
Вокруг миссис Туше раздались глупые охи и ахи, как будто этот вопрос более всех прочих отличался особой остротой и мог поставить свидетеля в тупик. Сара сжала ее руку. Помимо умения улавливать комическое, Претендент еще и обладал драматическим талантом. Он выдержал долгую паузу, привстал и приложил руку к груди, словно человек, дававший священную клятву:
– Нет!
Бурные аплодисменты. Мистер Богл несколько раз кивнул, в то время как его сын Генри захлопал в ладоши вместе с остальными. Но этот миг славы был кратким: следующая группа вопросов относилась ко времени пребывания сэра Роджера в колледже Стонихёрст, о чем Претендент, казалось, не помнил ровным счетом ничего. Он не знал, ни кто такой Вергилий, ни кем он был – поэтом или царем. Он полагал, что латынь – это греческий, и не мог отличить ни тот ни другой от французского, его, так сказать, родного языка. Он не знал разницы между Шекспиром и Галилеем и не отличал физику от биологии. Он не мог описать содержимое запечатанного пакета, который сэр Роджер, по многим свидетельствам, оставил управляющему Тичборн-Парка – мистеру Госфорду – перед отплытием в Бразилию. Или, если и знал, то отказывался отвечать. В зале суда стало невыносимо жарко: крупные капли пота катились по лицу Претендента, словно доказывая его вину. И впрямь, трудно было не пожалеть его. Он явно путался в показаниях, блуждая по нагромождениям своей лжи, которая все росла и росла, и стала больше его объемистого тела. Не говоря уж о всех этих доверчивых, малообразованных, но желавших ему только добра людях, которые столь глупо выступали в его поддержку…
Когда наконец в заседании объявили перерыв на обед, Элиза вспомнила, что являлась доброй христианкой. Она не станет ликовать или упиваться собой. Она будет ласкова с Сарой, принимая во внимание ее оскорбленные чувства и не забывая, что наши ложные убеждения – это именно то, к чему мы испытываем самую сильную привязанность. Но прежде чем заговорить, Сара выпалила с энтузиазмом:
– Ну не чудо ли, как он завязал узлом всех этих напыщенных судейских! Чем больше эти адвокатишки болтают, тем больше он доказывает свою правоту! Если бы он был фальшивкой, естественно, он бы врал напропалую по каждому вопросу, как фальшивки всегда и поступают, но он же аристократ, поэтому ему не надо ничего придумывать. Он знает себе цену – и это главное. Вергилий! Да какая разница, кто он такой, этот Вергилий, если скиталец вернулся домой!
Снова зайдя в зал суда, миссис Туше, дабы убедиться, что она еще в своем уме, решила просто записывать обмен репликами между Кольриджем и Претендентом без каких-либо своих комментариев.
К: С чем имеет дело химия?
Пр: С химией, конечно.
К: Я знаю. История имеет дело с историей, и так далее. Я спрашиваю: что она изучает?
Пр: Разные травы и яды, лекарственные вещества.
К: Вы хотите сказать, то, что продается в аптеках?
Пр: Думаю, вам бы не помешало принять порошок!
Это было уж слишком, и присутствующие в зале суда разразились громким хохотом, и какими бы недостатками ни обладали фотографии, они по крайней мере были способны запечатлеть всю сцену целиком, чего никакое перо не сумело бы сделать. Во всяком случае, не ее перо.
10. Что есть реальность?
Сидевшая прямо перед Элизой, в первом ряду, крупная молодая женщина весь день рисовала в альбоме. Заглядывая ей через плечо, миссис Туше не могла не завидовать проявлению столь яркого таланта. Всего несколькими легкими штрихами девушка сумела изобразить жабью напыщенность Бовилла, барсучье лицо Кольриджа, обвислые щеки изможденного Претендента и даже сияющие глаза юного Генри Богла. О муза цветных карандашей! Крупная девушка, ощутив спиной чей-то взгляд, обернулась. У нее было широкое и простое умное лицо. Голубые глаза-бусинки. Щеки, тотчас же залившиеся румянцем, как у шотландки. По всему телу миссис Туше снова пробежал трепет волнения особого рода. Но тут все в зале суда пришли в возбуждение, послышались охи и ахи. В какой-то момент Элиза поймала себя на тревожной уверенности – как это бывает иногда в ночных кошмарах, – что и эти люди, и этот судебный процесс не более чем привидевшийся ей сон.
– Вы хотите поклясться перед судьей и присяжными, что вы соблазнили эту леди?
Но Кольридж говорил не о миссис Туше и не о девушке-художнице. Он обращался к Претенденту, указывая на Кэтрин Даути, возлюбленную молодого сэра Роджера, которая ныне превратилась в сидевшую во втором ряду робкую женщину средних лет, бывшую замужем за другим мужчиной. Претендент кивнул. Взрыв охов и ахов.
– И вы под присягой утверждаете, что в том пресловутом запечатанном пакете – ныне, увы, уничтоженном – содержались ваши инструкции мистеру Госфорду, как следовало действовать в случае тюремного заключения… вашей кузины?
– Торжественно клянусь перед лицом Господа, да! – ответил Претендент, вызвав в зале переполох, хотя, насколько Элиза могла судить по его тону, он так сказал скорее от скуки – и возможно, из желания поскорее отправиться на ранний ужин, – нежели в силу заранее обдуманного расчета. Если бы он на самом деле был сэром Роджером, то он не мог не знать, что лежало в запечатанном пакете, причем его содержимое вполне могло быть весьма сенсационного свойства, которое нарушило бы скучнейшее течение перекрестного допроса. Тем временем его «кузина» выбежала из зала суда в слезах.
– Черт побери! Что это еще за представление! – возопила Сара и, вскочив с места, вцепилась в спинку кресла перед собой, и тут в зале суда поднялась такая суматоха, что в заседании пришлось объявить перерыв.
11. Все меняется
После этого Элизе срочно потребовалось пройтись на свежем воздухе.
– Ну, вы поступайте как знаете, миссис Туше, естественно, но я не из тех, кто любит ходить без цели… Если вам как-нибудь придется прошагать от Лондона до Брайтона босой, как однажды пришлось мне, то это, естественно, сразу излечит вас от желания топать куда глаза глядят без всякой причины. Нет уж, я приземлю свою задницу где-нибудь в укромном месте и съем кусок пирога, простите мне мой французский. Ну каков наш-то, взял и обрюхатил ее! Каков подлец этот сэр Роджер! Встретимся на вокзале в четыре!
Элиза Туше гордилась своим пристрастием к долгим прогулкам. Это был ее способ осознавать собственный возраст – и полностью им пренебрегать. Если вы по мере приближения к шестидесяти годам способны ходить пешком так же далеко и так же быстро, как в сорок, – в двадцать! – разве это не говорило, что время для вас остановилось? От здания суда она дошла до Эджвэр-роуд и даже не запыхалась, подгоняемая мысленным образом бедной опозоренной Кэтрин Даути, мягкотелой женщины, в которой не осталось и следа былой юности. Но в Килберне она сбилась с дыхания и тяжело вздохнула, осознав, сколь многое в ее жизни изменилось. Мейпсбери-Хаус был продан, а очень скоро та же судьба постигнет и Грандж. Все старые имения были или заколочены, или обветшали, или снесены. Старые поля исчертили железные дороги, и многие поля исчезли, пойдя под застройку новыми домами, смешно теснившимися почти вплотную друг к дружке, и вместо зеленых изгородей их хозяева использовали стальные перильца, а вместо вязов вдоль дорожек выросли фонарные столбы. Ее ориентирами во время прогулки служили пабы и церкви – единственное, что осталось тут неизменным. Килберн-ривер больше никуда не текла – вместо нее тянулось железнодорожное полотно, и источники Уэллз были закрыты, а старое здание «Колокола» снесли, и на его месте возникло новое заведение с таким же названием. Только по хлопанью мокрых крыльев белощекой казарки она поняла, что добралась до реки Брент, невидимой за кирпичным заводиком и новыми постройками. Элиза пожурила себя за спесивость. Время оставляло на земле более глубокие отметины, чем на людях. Она все еще была миссис Туше. А это что за место?
12. Воспоминание
На мосту она остановилась и, задумавшись, опустила взгляд на стоячую воду. И тотчас ее Френсис опять оказалась рядом, все такая же молодая, не больная, не мертвая в тридцать три года, она тоже склонила голову вниз и вместе с ней глядела на воду…
Они обе немного запыхались, она это запомнила, пробежав весь путь от Элм-Лоджа вместе с небольшой толпой фермеров и восторженных детей. Охотники его величества, редко появлявшиеся так далеко на севере, скакали по местным перелескам и пустошам. В алых плащах, верхом, в окружении своры охотничьих собак! Местные жители устремились следом за всадниками по переулкам, но Элиза и Френсис поступили умнее, и, подобрав юбки и перепрыгивая через низкие ограды, пересекли четыре поля, но потеряли весь охотничий отряд близ килбернского леса. Они остановились передохнуть на мосту Гранд-Юнион – уже разуверившись догнать охотников, – и тут вдруг под мостом прямо перед ними появился олень. Какое же величественное животное! В панике он, верно, изменил свой курс бегства и направился прямо к Паддингтону. Теперь он на мгновение замешкался, потом прыгнул в реку и поплыл, спасая свою жизнь. Его не привыкшие к плаванию ноги только взбивали воду, он, казалось, начал тонуть, но очень скоро выбрался на противоположный берег и стоял там, пошатываясь, словно новорожденный жеребенок. Ватага школьников, сгрудившихся на кромке берега, радостными возгласами приветствовали слабого, ускользнувшего от сильных. Собаки зашлись лаем. Лошади, шумно фыркая, повернули назад. Френсис плакала от радости. Счастливые, они шли домой, держась за руки. Потом Элиза узнала от церковного старосты, что олень прямо из реки вбежал во двор церкви Святой Марии, где его окружили и растерзали на куски. Этот рассказ она утаила.