13. Кладбище Всех Святых
Перейдя через мост, миссис Туше наконец смирилась с тем, что у нее от ходьбы болели ноги, и свернула влево к кладбищу, откуда собиралась пуститься в длинный обратный путь, чтобы встретиться на вокзале со второй миссис Эйнсворт, сесть на поезд и поехать домой. Через минуту она увидит любимый Кенсал-Лодж, а потом и величественный Кенсал-Хаус. Если, конечно, оба дома, как и все остальные, не снесли новые застройщики. Устроив себе еще одну проверку, она попыталась вспомнить, в каком году они переехали из скромного Лоджа в другой, куда более роскошный, особняк. В сорок первом? Сорок втором? В любом случае это был период наивысшего успеха Уильяма.
Поддавшись меланхолическому капризу, она повернула обратно и прошла мимо ворот кладбища Всех Святых. Ну, по крайней мере, мертвые остались там же, где и всегда. Ежегодно к ним присоединялись новые соседи, но это была единственная перемена. Она присела на первую попавшуюся скамью и, устремив взгляд вверх, иронически скривила рот, глядя на шестиметровый памятник, тоже ничуть не изменившийся, если не считать разросшегося плюща вокруг несуразной надгробной надписи аршинными буквами: ЕЙ. Живя неподалеку от этого кладбища и совершая тут свой ежеутренний моцион, Элиза часто воображала, что под неведомой ЕЙ имеется в виду Френсис. И что это вычурное выражение скорби – крылатые херувимы, высеченный на камне профиль, гигантское изваяние «Веры» в обличье красивой молодой женщины – все это сделано в память о Френсис. Утешающая мысль. И тут не было совершенно алогичной или сентиментальной связи: они обе знали покойную, не слишком хорошо, но были с ней знакомы. Эмма Сойер, одаренная художница. Она очень нравилась Френсис. О, да Френсис кто только не нравился! Ее поражал не по годам развитый дар девушки, да и сама Элиза полагала удивительным то, что она в таком юном возрасте так хорошо рисовала, хотя и не считала талант какой-то особой заслугой, ведь талант во многом был просто удачей – как и красота. Но правдой было и то, что восемнадцатилетняя девушка подарила их движению чудесную картину, которую они продали на аукционе и выручили значительную сумму денег для своего дела. Картина изображала двух чернокожих сестер, старшая сидела с книгой на коленях и смотрела на небеса, а младшая устремила взгляд прямо на зрителей, словно взывая к их совести. На обеих были симпатичные платья, и лица у них были симпатичные, терпеливо, но решительно настроенные на борьбу за свободу, а за ними покачивались листья пальмы. Они выглядели как обычные люди, и в этом был смысл картины.
Сама же художница была бледной девушкой со странной внешностью – длинный, чуть заостренный нос, как у французов. Позднее она вышла замуж за шеф-повара Клуба реформ[82] – это он был Сойер; а до этого она была просто Эммой Джонс – и так вот, подобно миссис Туше, оказалась обладательницей странной французской фамилии, что для нее представляло куда большую практическую выгоду. Она получила известность во Франции как «мадам Суайе». А на родине была скорее курьезом, очередной собакой Сэмюэля Джонсона, ходившей на задних лапах, а в передних державшей кисть. Но при всем ее успехе в мужском мире, ребенок мадам Суайе умер, а следом за ним и она, в возрасте всего-то двадцати восьми лет. Бедняжка. С другой же стороны, вот стоит гигантский мемориал ЕЙ, и ее полотна тоже, вероятно, где-то сейчас висят, – более того, поговаривали, что их можно было увидеть даже во дворце бельгийского короля Леопольда. А остроумную и язвительную женскую беседу на стену не повесишь. И никто таким беседам памятники не воздвигает. Даже леди Блессингтон, при всем ее скудоумии, хватило мудрости это понять и поместить себя тайком в книжные страницы между строк Байрона.
14. Одна-единственная душа
Миссис Туше захлестнула парализующая волна жалости к себе, скорее подходящей для ребенка. Она встала и огляделась по сторонам в поисках более печальной повести о жизни, чтобы хоть как-то воспрянуть духом. Ей не пришлось ходить слишком далеко. Справа от нее, всего в нескольких сотнях метров, покоилась несчастная девочка Хогарт. Умершая, ничего не совершив. Умершая, не создав произведений искусства, не написав книг и никак не прославив свое имя. Умершая задолго до того, как сполна испытала женскую долю:
Мэри Скотт Хогарт,
юная, красивая и добрая,
кого Господь из милости
причислил к сонму Своих ангелов
в раннем возрасте семнадцати лет
Только Диккенс, подумала с горечью миссис Туше. Только он мог вообразить, что первые два прилагательных каким-то образом связаны с третьим. Сентименталист. И в особенности, если речь заходила о его покойной свояченице. О, сколь горючие слезы он проливал на могиле этой юной девушки! Как он стонал по-звериному, когда ее гроб опускали в яму! Неуместное и откровенное выражение горя – это было так неестественно и не по-мужски. Он пролил больше слез, чем его жена! Точно так же, спустя всего лишь год, Элиза оплакивала утрату своей любимой подруги Френсис сильнее, чем смерть своего супруга. Сильнее, чем Уильям оплакивал смерть Френсис…
Она запомнила, что похороны девицы Хогарт состоялись в такой же теплый майский день, как сейчас, и в воздухе витал терпкий аромат гниющих цветов. Когда все закончилось, во время короткой молчаливой прогулки домой, Уильям казался встревоженным. Интересно, он не задумывался, как задумывалась она, о том, насколько странно была устроена семейная жизнь Диккенса – прямо как у него самого? Но, возможно, ему в голову не приходили такие мысли. Как и многие другие.
Если она не уйдет с кладбища сейчас же, то опоздает на поезд. Она быстрым шагом пошла к главным воротам, мимо мужей и жен, погребенных в одних могилах навечно, снова миновала надгробие ЕЙ. Спроектированное, заказанное и открытое обожавшим свою супругу мистером Сойером, который к тому же прибыл на открытие памятника в сопровождении балерины вдвое его моложе. Миссис Туше позволила себе незаметно улыбнуться. Покуда мы притворяемся, будто верим, что двое людей могут счастливо – или правдоподобно – посвятить всю свою любовь и все свои жизненные интересы исключительно друг другу, пока смерть их не разлучит – что ж, тогда жизнь, как бы она ни была коротка, будет оставаться человеческой комедией, прерываемой трагедиями. Так она, в общем и целом, думала. Но бывали и такие вот моменты милости Господней, когда она удивляла себя идеей, что, если кто-то воистину понимал значение слова «личность», он бы счел двенадцать жизней слишком коротким сроком для любви одной-единственной души.
15. Переносится до ноября!
Наутро газетные репортеры вмиг стали пуританами, как и множество методистов, накануне упавших без чувств в проходах зала суда. Тот факт, что нанесенное Кэтрин Даути «оскорбление» было очевидной ложью, ни на кого не произвел впечатления. Ибо выяснилось, что управляющий поместьем мистер Госфорд уничтожил пакет после известия о смерти сэра Роджера, да и вообще не заглядывал внутрь. И в эту сюжетную прореху рассказ Претендента-Тичборна о запретной любви и предполагаемой беременности уложился идеально – все желающие могли вонзить в него свои зубы. И уже не в первый раз миссис Туше была поражена тем, насколько куда более сильные страсти мог возбуждать призрачный урон, нанесенный женской «чести», нежели реальный ущерб, который могла бы понести женщина. «Мы для них – всего лишь идеи», вывела она вверху на чистой странице. Но эта фраза никак не соответствовала написанному ею до сих пор – она даже самой себе не могла объяснить, что значили ее слова. И нахмурившись, она их зачеркнула.
А данный Сарой в столовой анализ событий предыдущего дня, напротив, был изложен просто и до обидного точно:
– Он просто сказал то, о чем не принято говорить! Он разве не знает, что все эти благородные люди находят детишек в капусте? О, он теперь тоже так считает! Он растерял сторонников среди богатеев и перетянул на свою сторону чернь! Потому, как я вам скажу, мы-то знаем, что у нас находится между ног – во всяком случае, я на это надеюсь! Более того, мы помним, как этим пользоваться! Я скажу вам, миссис Туше, когда суд возобновит заседания: когда все эти дремлющие джентльмены перестанут краснеть!
Элиза, придя в весьма удрученное состояние, положила перо и записи обратно в запирающийся ящик и нехотя вернулась к домашним делам. Но то, что прежде ее только раздражало, теперь казалось невыносимым. Зачем она в этом доме, в этом саду? Зачем ей Хёрстпирпойнт? Зачем эти еженедельные поездки к Гилберту? К чему эти сизифовы труды, чтобы приготовить завтрак, обед и ужин, а потом убрать со стола, а потом опять готовить? Какой вообще в этом смысл? Уильям работал над своим двадцать девятым романом. И почему в нем должны действовать Кэтрин Хауард и Энн Клив? Почему она должна выслушивать его об этом? Двести фунтов в год. Но это были деньги Туше – на них была кровь. А если их отдать, то следовало знать, кому и почему.
Она раздражалась на Уильяма за то, что тот ее дразнил («Пожалей моих двух судебных писак! Они страдают без судебного процесса. Ты найдешь забавную статейку в “Панче”, она называется “Устранение Тичборна”, Элиза! Я тебе ее оставлю!»). Почти столь же ее раздражали потуги Сары установить между ними сестринскую близость («Я бы сказала, что мы обе страдаем. Здесь такая скукотища для таких девочек, как мы!»). Ей не хотелось ни беседовать с супругами Эйнсвортами, ни слушать их болтовню. Ведь у нее был кто-то другой. Однажды ночью он ей даже приснился. Они сидели за столиком где-то в центре Лондона, и она тронула его за руку со словами: «Расскажи мне все!» А когда она проснулась, то все еще была в Хёрстпирпойнте.
16. Забавная статейка в «Панче»
«Удивительное предположение
Британская публика страдает. Длительное пристрастие к возбудителю, известному как «ТИЧБОРН, БОВИЛЛ, БАЛЛАНТАЙН, КОЛЬРИДЖ и компания», породило нездоровое состояние ажитации, за которым последовало, в отсутствие действия означенного возбудителя, сопутствующее состояние депрессии. Газеты, с их обычным количеством убийств и насилия, утоляют общественный аппетит. Упорядоченная жизнь людей расстроилась. Почтенные домочадцы просыпаются среди ночи с воплями: «Будете ли вы удивлены, услышав такое?» – и уверяют, что собственными глазами видели, как Претенденты карабкались по стене к ним в дом. Престарелые леди не могут вновь вернуться на спокойные пастбища своих библиотек и, вздыхая, мечтают о перекрестных допросах. Молодые же леди разочаровались в чтении романов до такой степени, что это должно встревожить библиотекарей Мьюди