ое впечатление: «Будто мы вживую стоим на ней». Они это знали, потому что сами не раз стояли там вместе.
Молодой адвокат с лошадиным лицом наклонился и приблизил глаза к отверстиям:
– А, вот эта очень удачная! Озеро Кэнди. Мой брат прямо сейчас находится на Цейлоне. Невероятно. Можно увидеть деревья, воду, землю – и все трехмерное, как будто ты сам там стоишь.
– Возможно, я слишком дремучая, – заметила миссис Туше. – Но разве я не вижу все то же самое каждый день? Разве я «сама там не стою»? В конце концов, реальный мир тоже предстает перед нашими глазами трехмерным. Четырех – если вы верите еще и в измерение духа.
Эти ее слова заставили всех рассмеяться, но когда настал черед миссис Туше приложить глаза к диковинному прибору, она сразу утратила свое чувство юмора. Это был пейзаж на Цейлоне. Далекая горная гряда, озеро, три загадочных человека в странной лодке. И вся картинка в обрамлении неведомых деревьев, каких ей не суждено было увидеть – во всяком случае, в своей жизни.
7. Кукольная барахолка
Декабрь принес резкое похолодание. Темза замерзла, мощеные дороги покрылись скользкой коркой льда, так что лошадям стоило посочувствовать. Судейские ходили в здании, надев перчатки. Судью Бовилла осаждали озабоченные его здоровьем дамы, которые приносили ему горячий чай и суп. После долгого утреннего перекрестного допроса Сара и Элиза пошли прогуляться по набережной, грея дыханием пальцы и беседуя. Сара изменила свое мнение о Богле:
– Я про него вот что скажу: он чует, с какой стороны намазать масло на свой кусок хлеба. Поехал искать золотишко в дальние края, да понял, что там ничем не разживется. И решил, что в Лондоне ему будет сытнее, чем в Новом Южном Уэльсе. Что ж, с ним не поспоришь, и хорошо, что он это честно признал. Я уверена, что мы ему предоставили больше английской свободы – и обращались с ним куда лучше, – чем на том Богом забытом тюремном острове[89].
– Хм…
Внезапно Сара остановилась как вкопанная и взглянула на затянутую льдом реку, туда, где сидел какой-то смельчак и ловил рыбу в проруби.
– Я знаю, что вы обо мне думаете, миссис Туше.
Миссис Туше, раскрасневшаяся на морозе, как все шотландцы, попыталась ее перебить и сменить тему:
– Да не парьтесь. Я только хочу сказать, я знаю, что мы с вами не всегда и не во всем можем соглашаться и что это был ваш дом, естественно, до того, как он стал моим домом, ну и все такое. Да и я, наверно, не обладаю вашими манерами и добродетелями…
Миссис Туше опять попыталась ей возразить, что, мол…
– Нет, дайте мне договорить! – сказала Сара, и в ее голосе прозвучала новая, властная нотка. – Говорю же: я знаю, что вы обо мне думаете. Но вы даже представить себе не можете, откуда я взялась. Вот и все, что я хочу сказать.
Она выпятила грудь вперед и прижалась к ней подбородком. Это был знак того, что разговор окончен. Но Элиза всю жизнь отказывалась идти на поводу у сентиментального пафоса и не могла принять аргументы, основанные на одних лишь эмоциях:
– При всем уважении, Сара, я в курсе… твоих предыдущих жизненных обстоятельств. И могу тебя заверить, я никогда не судила о тебе, принимая их во внимание.
Сара фыркнула и еще выше выпятила грудь.
– Клянусь жизнью, никогда. Я и сама познала нужду. Когда умер мой муж, он оставил меня без гроша, и если бы не Уильям…
Но ее слова заглушил хохот второй миссис Эйнсворт.
– Нищета, да? Она говорит: нищета…
– Я не вижу тут ничего забавного!
– Идемте со мной!
– Следующее заседание начнется в три. И куда именно мы пойдем?
– В Уоппинг. В родной край Ортона. Так уж вышло, что это и мой родной край. Хочу вам кое-что показать. Нищета! Ха! А почему такое лицо? Вы же любите ходить пешком, да? Если пойдем быстро, туда всего час ходу.
И они торопливо зашагали вдоль замерзшей реки. У Тауэр-бриджа река, казалось, была вся скована льдом, и ее было не перейти, но чуть дальше к востоку множество кораблей у доков взломали ледяной покров, превратив его в ледяные ошметки и островки, и уже не было видно ни льда, ни даже воды – одни только корабли. Миссис Туше удивилась, что они забрели так далеко и повсюду виднелись только заводские здания да приметы несметного богатства, городские особнячки, стоявшие фасадами к реке, и семиэтажный сахарный рафинер, что был выше Вавилонской башни.
– Это все принадлежит компании «Кэмден, Калверт и Кинг» – они всем тут владеют: рафинером, кораблями, всем, что вы видите вокруг. Уоппинг купается в деньгах и всегда купался. А если пройти вдоль пирсов, увидите, какие там понастроили настоящие дворцы. На широкую ногу жили крупные судовладельцы – и сейчас так живут. Когда я была ребенком, мы этих хозяев называли «дерьмоеды, шлюхи и детоубийцы».
Миссис Туше возмутилась было произнесенными словами, но потом вспомнила, что их тут никто не слышал. А в отсутствие чужих ушей, как она поняла, оскорбить ее чувства не могло ничего, кроме жестокости.
– Мой бедный дедуля? Стырил мешок кофе из трюма одного из таких сухогрузов. И его отправили в Новый Южный Уэльс. В восемнадцать лет. Никто его потом не видел. Бедные парни постоянно уплывали на этих кораблях, иногда в кандалах, иногда без, но ни один не вернулся! Да вот взять того же Ортона! Вот так оно и было со всеми. Все деньги мира плавали в океанах, а все эти Кэмдены и им подобные вылавливали из моря свои богатства. А ведь моряков надо кормить, да поить, да приглядывать за ними, разве нет? Прежде чем они отправятся к берегам Дагомеи, или куда они там плавали? И плавают до сих пор. И мы все этим жили, перебиваясь крохами. Моя бабуля говорила: судовладельцам нужно, чтобы с их кораблей тырили добро – для страховки! Она говорила: мы им услугу оказываем! Юморная она была, моя бабуля. Она работала, как говорится, лежа на спине, да, но люди ее уважали, естественно. У нее была своя гордость. Она клялась, что в жизни не делала двух вещей: не ходила в работный дом и не путалась с африканцами, как тут кое-кто делал. Стандарты! И я о них никогда не забывала.
Когда они дошли до Хермитидж-Уолл[90], запахи изменились, звуки изменились, и Сара резко свернула к реке, подхватив Элизу под руку и не позволяя ей лишний раз взглянуть на узкие переулочки, где теснились обветшалые дома с кривыми крышами и босоногими мальчишками, глазевшими на них из дверных проемов.
– Я могу тут спокойно пройти, но только не вы, миссис Туше, это место не для вас. Я знаю, вы думаете, что знаете жизнь, прочитав кучу книжек и чего вы там еще читаете, но здешняя жизнь – совсем другое дело, уверяю вас! Идите вот по этой дороге – и через пять минут окажетесь в Степни.
– А что там в Степни? – смешавшись, спросила Элиза. Она еще никогда не углублялась так далеко в восточные районы города.
– Она спрашивает, что там в Степни! – Элиза снова была вынуждена смириться с насмешливым хохотом второй миссис Эйнсворт. – Люди, с которыми вам лучше не встречаться, миссис Туше! Я сама родом из Степни. Знаете, кто еще был из Степни? Джек-черт-его-побери-Шеппард. Родился и вырос там. Мать матери моей бабушки, я так думаю, самолично видала, как его повесили. Не прочитала об этом в выдуманной книжонке, а сама была на месте казни! Какой там Уиллесден, боже ты мой? Господь любит нашего Уилли, но бывает, я и впрямь думаю, что он не отличит свою задницу от локтя… Джек Шеппард был родом из Степни! И все мои предки из Степни, все поколения, начиная с «Книги Страшного суда»[91]! Они переехали в Уоппинг, чтобы не платить земельный сбор[92]. Мои предки – гордые свободные люди, миссис Туше. Мы не признаем никакой «рельеф», если платить приходится нашей свободой. Мои предки – люди, которые скорее умрут, чем пойдут в работный дом. Никто никогда не видел ни одного Уэллса внутри работного дома и никогда не увидит. Покорно благодарю! Мы лучше будем жить на улице! А теперь – в этот переулок!
Они прошли по извилистой улочке, несколько раз свернув вправо и влево, пока не оказались в крытом проходе, похожем на туннель. Единственный источник света был в самом конце туннеля, где низкая арка вела к крутым ступеням лестницы, сбегавшей к плескавшейся Темзе.
– А что это, по-вашему?
Не доходя до конца туннеля, они увидели еще один покосившийся домишко с кривой крышей. Элиза вгляделась в него.
– Я бы сказала, это ломбард.
– А вот и нет!
– Разве? – перебила ее Элиза, по привычке усомнившись.
– И не ломбард, и не портовая лавка. Это кукольная барахолка. И в этом вся разница. Поглядите в окно.
Лавка от пола до потолка была завалена всякой всячиной. Какими-то отдельными частями предметов, нежели предметами целиком. Виднелись трубы, болты и доски. Небольшая груда ножек от стульев. Ботинки без подметок, голые каркасы для турнюров, молотки без рукояток. Драные платки. Керосиновые лампы без фитилей. Рамы для зеркал без зеркальных стекол. Не было ни одной целой вещи. Ни одной чистой вещи. А над дверью вместо обычного медного колокольчика висела небольшая черная кукла в длинном белом платье, с белым шарфиком вокруг головы.
– И как бы вы все это назвали?
– Ну, я…
– Это барахло, миссис Туше. Рухлядь. Вы идете в ломбард, чтобы сдать изумрудное кольцо или золотые часы и получить денежный залог. Зная, что можете вернуться туда и выкупить свои вещи, когда ваш корабль вернется из плавания. Вы, должно быть, бывали в таких лавках, я это допускаю. Когда ваш корабль еще не вернулся из плавания. Когда вы жили в «нищете». Но портовые лавки, в которых вы бывали, – это совсем не то. Они ниже уровнем. В портовой лавке вы можете сдать свой стул, свой красивый костюм, свою кровать, не надеясь увидеть их когда-нибудь снова. Но зато вы получите деньги и сможете ими оплатить свое проживание за три месяца. Потому вы туда и идете. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, вы никогда не жили в такой нужде, чтобы обращаться в портовую лавку, правда, миссис Туше?