Сама того не желая, миссис Туше взглянула на свое гранатовое кольцо, давным-давно побывавшее в закладе. Сара улыбнулась. Неприятная улыбка. В этой кривой улыбке угадывалось нечто угрожающее.
– Вот, а уж кукольная барахолка – это совсем другое. Кукла над дверью – это посетитель, которого тут дурят почем зря и дают сущие гроши. Если уж вам пришлось зайти в такую барахолку, миссис Туше, то вы точно знаете, что оказались на самом дне и что не видать вам ничего, кроме дырки от бублика. Вы – кукла, вот вы кто и вот где вы обитаете. На самом дне…
Миссис Туше отвернулась и стала глядеть в дальний конец туннеля на темную воду. Ей сделалось страшно.
– Но я никогда не докатывалась до барахолки, миссис Туше. Уверяю вас.
Сара толкнула дверь, и висевшая над нею кукла завертелась на веревке. Из-за прилавка ее поприветствовал громкий мужской голос:
– Сара Уэллс! Не сойти мне с этого места! Ты ли это?
Элиза осталась за порогом и заглянула внутрь. Над ее головой кукла продолжала крутиться, крутиться, крутиться. Болтаясь на веревке.
8. Некого послать
Сержант Баллантайн: Вы с кем-нибудь связывались?
Богл: Да, когда он согласился взять меня с собой в Англию. Я у него спросил: «Может, мне стоит написать кому-то и сообщить, что я приезжаю?» А он сказал: «Да, напиши-ка ты моей тетушке, леди Даути». Я попросил сына написать ей письмо и подписал его.
СБ: А кто вас надоумил поехать в Англию?
Б: Ну, отчасти это было мое решение. Когда он сообщил, что едет в Англию, я ему сказал: «Многие там будут рады вас снова увидеть, и я тоже хочу поехать». И он ответил: «Тогда, если хочешь, я возьму тебя с собой». Я его поблагодарил и сказал, что поеду. Потом я продал свою нехитрую мебель, отказался от своей комнатенки, и тут он говорит, что не сможет меня взять с собой, потому как ему были нужны деньги. Я очень расстроился, и когда он увидел, как я расстроился, он сказал, чтобы я пришел к нему на следующее утро. Я пришел к нему на следующее утро, и он сказал, что все устроил, и я поеду с ним.
СБ: У вас сохранилась копия письма к леди Даути?
Б: Нет, копии нет.
СБ: А когда вы вернулись, вы сообщили леди Даути о своем возвращении?
Б: Да, я пошел к ней, но она отказалась меня принять, и с тех пор не платила мне 50 фунтов содержания.
К перекрестному допросу подключился генеральный атторней:
ГА: Чем вы теперь занимаетесь?
Б: Ничем. Я живу в доме у сэра Роджера Тичборна и ничем не занимаюсь.
ГА: И так было с момента вашего отъезда из Сиднея?
Б: Да.
ГА: Ваша жена вернулась вместе с вами?
Б: Она умерла.
ГА: А ваши дети?
Б: Один вернулся со мной домой.
ГА: Где он?
Б: В школе.
ГА: И сэр Роджер Тичборн, как вы его называете, оплачивает ему обучение в школе?
Б: Да. Он платит за него шесть фунтов в три месяца, и когда сын приезжает на каникулы, то живет в доме.
ГА: Вы проживали совместно с Претендентом в Сиднее?
Б: Нет, ни единого часа. В Сиднее я не видел от него и шестипенсовика.
ГА: Вы очень точны.
Б: Не настолько, как вы полагаете.
ГА: И вы готовы поклясться, что никогда не жили с ним под одной крышей?
Б: Да, я клянусь, что и десяти минут не жил с ним.
ГА: Другими словами, когда он утверждал, что камердинер его дяди – то есть вы – жил с ним в доме на Питт-стрит, это неправда?
Б: Да, это не так.
(Смех в зале.)
ГА: Вы сказали, что он никогда не расспрашивал вас о своей ранней жизни и о своей семье?
Б: Да, никогда.
ГА: И за все то время, что вы плыли вместе с ним на родину и жили в его доме здесь, в Англии, он никогда ни о чем вас не расспрашивал с целью получения каких-то сведений?
Б: Насколько я помню, ни слова.
ГА: А вы давали ему какие-либо сведения, связанные с его семьей?
Б: Нет, никаких.
ГА: Вы когда-либо давали ему – нет, не сведения, но какие-то вещи, предметы?
Б: Думаю, я передал ему как-то портрет сэра Эдварда Даути и листок из книги, которая у меня была.
ГА: Когда это произошло?
Б: В Сиднее.
ГА: А почему вы дали ему портрет?
Б: Ну, я не то чтобы дал ему портрет. Я ему его показал, а он сделал с него дубликат, и теперь он у меня.
ГА: Зачем?
Б: Не знаю. Он никогда мне не говорил, зачем ему этот портрет.
ГА: Вы когда-нибудь показывали ему план части имения?
Б: План? Да, я ему показывал план Аптон-Хауса – вернее, рисунок – это все, что у меня было.
ГА: У вас есть картинка, план или карта района Хермитидж в Уоппинге?
Б: Нет, я никогда не слышал о нем, покуда не прочитал о нем в газетах.
ГА: Выходит, он мог бы сказать, что коль скоро у вас был портрет его дядюшки и если бы у вас точно так же имелся план части имения Хермитидж, то он также мог бы сделать его дубликат, верно?
Б: Нет, безусловно, нет, если речь идет о карте. Я же дал ему портрет дядюшки.
ГА: А лист из книги?
Б: Да, я тоже ему дал.
В этот момент свидетелю был передан лист бумаги, который заявил, что это тот самый листок из книги.
ГА: Откуда этот листок?
Б: У меня есть книга с такими листками.
ГА: Что за книга?
Б: Мне ее дала леди Даути.
ГА: И где та книга?
Б: В доме Роджера Тичборна.
ГА: Вы можете кого-нибудь за ней послать?
Б: Мне некого послать.
(Смех в зале.)
9. Поверить Боглу
После Рождества у Уильяма наконец лопнуло терпение. Судебные слушания длились уже полгода, и конца им не было видно, и ему надоело еженедельно тратиться на покупку билетов на поезд. Если дамам из Литтл-Рокли так уж хотелось регулярно лицезреть мистера Богла и Ко. на протяжении полугода, что ж, пожалуйста, но пускай они сами раздобудут деньги на проезд – или же пускай ходят в город пешком. «Двести фунтов в год», – нашептывал дьявол Элизе на ухо.
В январе они ездили в суд лишь дважды, и оба раза попадали на речь Кольриджа в защиту ответчиков, которая растянулась на целый месяц. Они считали его утомительным и многословным. Элиза убивала время в зале, подслушивая чужие разговоры, и таким образом уяснила простой парадокс своего отношения к происходившему: можно было «знать», что этот самый сэр Роджер – обманщик, и вместе с тем «верить» Боглу. Более того, какую бы из тяжущихся сторон ни поддерживал тот или иной наблюдатель, Богл вызывал всеобщее восхищение. Он являл собой пример «благородства» и «преданности» и говорил «просто и ясно» – не то что адвокатская братия – и «никогда не сомневался». В бушующем океане несуразиц Богл сохранял полное спокойствие. Возможно, он выигрышно смотрелся на фоне своих собратьев по даче показаний, которые, оказавшись на свидетельской скамье, были склонны вести себя как завороженные, на голубом глазу выдумывали всякие небылицы, которые затем уже было невозможно отличить от правды – даже им самим. Прошлое оказывалось столь же цветистым, как и настоящее. А настоящее искажалось с прицелом на будущее – и с целью побольше выгадать. В отличие же от них показания Богла оставались неизменными. И именно по причине такой несгибаемости, такой преданности бедняга и лишился своего ежегодного содержания, и кто бы что ни утверждал, этот факт нельзя было опровергнуть. Ему ведь только и надо было согласиться со всеми Тичборнами, что так называемый «сэр Роджер» был обманщиком, – и он бы снова получал свою долю наследства. Но он твердо стоял на своем. Как же так – получать пожизненно гарантированный капитал, но свободно обменять его на ненадежную выгоду истины! По мнению жующих зрителей на галерке, в жизни не могло быть большей жертвы, как и более благородного поступка – о нет, только не на этой грешной земле!
10. Все пропало!
Если учесть их нерегулярные посещения судебных слушаний, обе дамы по чистой случайности оказались в зале суда в последний день процесса, ибо никто в суде Королевской скамьи в то мартовское утро не имел ни малейшего понятия, что этот день станет последним, – и менее всего это мог предвидеть Претендент. В начале недели он расположился в отеле «Ватерлоо» на Джермин-стрит, где собирался есть и пить за счет сторонников Тичборна, вложивших средства в его защиту и надеявшихся на благоприятный исход тяжбы. Посему он не присутствовал в зале, когда свидетельскую скамью занял солдат средних лет и, поклявшись на Библии короля Якова[93], заявил, что самолично вытатуировал сердце и якорь на левой руке сэра Роджера много лет назад, когда они оба были мальчишками. Ропот удивления в зале суда! Все присутствующие не раз видели на перилах свидетельской кафедры тяжелые руки Претендента, сидевшего с закатанными рукавами, и его руки были чистые, как у новорожденного. Нанесут ли эти показания роковой удар? Впрочем, позицию Претендента не поколебали и куда более серьезные факты. Отсутствующие мочки ушей, позабытый язык детства, пропавшая невесть куда образованность, изменившаяся фигура и речь, внезапная смерть его «матери». При всем при том присяжным ли было не знать, что татуировки с левых рук сами по себе не исчезали бесследно. И старшина присяжных встал и заявил, что они уже выслушали достаточно показаний и готовы вынести вердикт. Бовилл поднял молоточек и ударил по доске. И мир перевернулся! Теперь истцом был не сэр Роджер, а преступник по имени Ортон, настоящим судом обвиненный в даче ложных показаний под присягой. Судебные приставы получили новые указания. Преступника Артура Ортона следовало задержать в зале суда, подвергнуть аресту и препроводить в Ньюгейтскую тюрьму. Все пропало!