[94], как звали моего отца, но так их все называли в Хоупе, где я родился. Моя мать родилась в Хоупе, и Майра было ее единственное имя. Хоуп – это поселок в округе Сент-Эндрю на Ямайке. Я и назвать-то его иначе, чем своим домом, не могу, хотя моего сына Генри злит, когда я так говорю. Мой сын – замечательный и очень горячий паренек. Он получил образование здесь, в Англии. А свое какое-никакое образование я получил в Хоупе, и там умер мой отец, хотя это место было ниже его достоинства. Но я сделаю так, как предпочел бы мой сын, и вначале расскажу вам о жизни, которую я должен был бы узнать, то есть о жизни, которую хотел дать мне отец…
Мой отец был родом из Африки. И звали его Анасо. Его имя имеет значение. Оно значит: «Дитя должно избегать того, что запрещает земля». У его народа были имена для всех вещей, его называли, по-моему, НРИ. Я не знаю, как пишутся все эти имена, но так это звучит. Они вышли из лесов на севере их мира. Когда я спрашивал у Пичи, что означает его имя, она отвечала: наш народ запрещал любые убийства, запрещал проливать любую кровь на землю, у него по этой самой причине не было армии. То, что у вас называют Богом, мы называли землей, и наше имя для этого – ЧИ. Нашим миром правили великие люди. Их называли оу-зоу. Так рассказывала Пичи. Мне все эти имена казались странными, но они не были странными для Пичи и моего отца. Это был его родной мир, и он был одним из высокородных людей этого мира.
Но в деревне моего отца были и презренные люди. Их взяли в плен у наших врагов, и звали их, по-моему, Стрелы. Мы похищали этих Стрел и превращали в презренных людей. Мы ими владели, и они работали на нас, и им давали имя оу-ху. Но даже эти оу-ху имели более высокий статус, чем Пичи. У Пичи, наверное, было другое имя, но я его никогда не знал. Она мне никогда его не называла. Ее семья происходила из самых низов: они были презренные по рождению. Их называли оу-су, что означало человека, который по своей природе выродок. Жить рядом с матерью Пичи или просто дотрагиваться до ее руки считалось предвестием несчастья, и все дети, рожденные матерью Пичи, умерли – все, кроме Пичи. Семья Пичи принадлежала моему деду, который, как мне рассказывали, был оу-зоу и вольным человеком. Он получал убитых животных от жителей его деревни в знак своего величия и заседал в совете, будучи судьей, как мистер Бовилл. Вместе с другими великими людьми он охранял деревню и оу-ху, и оу-су и не делал ничего, что запрещала земля. Никто из этих людей, ни мужчина, ни женщина, никогда не слышал имени Господа нашего, но их правление было столь же мудрым и праведным, как учат евангелия. И мой дед правил не одним домом и главенствовал не в одном суде, но его власть простиралась далеко и распространялась на многих. Люди приветствовали его: «Игве!» – когда он проходил мимо. Это был знак уважения к нему. Он носил красную шапку с орлиными перьями и ходил с высоким посохом, у которого, конечно же, тоже было свое имя. Хотел бы я его знать. В его доме стояли изваяния наших предков. Он поливал водой выжженную землю у их деревянных ног – и это тоже был знак уважения. Я сам никогда не видел их и не знаю, правильно ли произношу эти имена. Но Пичи клялась, что, когда была малышкой, она все это видела своими глазами, и моя мать никогда не подвергала сомнению ее слова, так почему же я должен в них сомневаться?
А теперь я расскажу, как похитили моего отца. Ему было девять лет от роду. В это время кончается детство и начинается дорога к величию. Его лицо только что покрыли такими же шрамами, как и у его отца. Кровь струилась из ран на его щеках, но он не плакал и не кричал от боли. Крик стал бы великим позором, а он был очень гордый и приготовился стать мужчиной. Но вначале ему нужно было узнать тайну маски. В его деревне была такая традиция: мужчины в масках проходили, танцуя, через деревню, по определенным дням в определенное время года. Они изображали судей и присяжных – но в масках. Они выносили приговоры тем, кто совершал дурные деяния. Существовало поверье, что через них с жителями деревни говорят мертвые, и кто были эти мужчины в масках, оставалось великой тайной. Этого нельзя было говорить женщинам, эту тайну можно было раскрыть только молодым мужчинам со свежими шрамами на щеках. И одним из них был мой отец. Но произошло ужасное! Однажды мужчина в маске подошел к моему отцу, когда тот шел один, и пообещал отвести его в особое место, где ему откроется тайна. Такова была традиция, и мой отец пошел с тем мужчиной. Но мужчина в маске был обманщиком. Он не был жителем деревни моего отца. Он был одним из Стрел. И он не отвел его в особое место. Он отвел его через лес к воде и продал шотландцу, который забрал его на свой корабль. Мой отец вырывался, лягался и отбивался, но он был всего лишь ребенком, а шотландец – взрослым мужчиной. Пичи тоже была на том корабле, и многие другие, все в цепях. Моего отца втолкнули к ним. Люди вокруг него горько плакали, оказавшись в таком презренном положении. Мой отец не плакал – так мне рассказывали. Он же не плакал, когда старейшины резали ему щеки ножами, и он не плакал на корабле, хотя плавание было очень долгим и трудным, и его страдания были неописуемы, и многие из них умерли в пути. Мой отец больше не видел ни родной деревни, ни матери, ни отца, ни сестер, ни братьев и никого из своих родичей. Тот корабль назывался «Царь Давид». Он приплыл в Бристоль, а оттуда – в гавань Кингстона на Ямайке, лишив меня жизни, которая меня ожидала.
Том шестой
Эндрю Богл,
черный, 25 лет,
креол,
вывезен из страны
Эдв. Тичборном, эск.
1. В Хоупе
Некоторые великие люди носят свою гордость в себе – притом что причин для этой гордости уже нет, – так было и с Анасо, хотя ему еще не исполнилось и десяти лет. Заметив это, мистер Боллард и дал ему прозвище Нансач – Несравненный. У мистера Болларда было присущее уроженцу Глазго чувство юмора, и он бахвалился своим умением находить остроумные прозвища. Самую уродливую женщину в Хоупе он назвал Афродитой, а хромого сторожа – Геркулесом. Прозвищем Богл, что означало «огородное пугало», он награждал всякого, кто гордился своей внешностью или своим поведением. В период привыкания мальчика к новому месту Боллард наблюдал, с каким гордым видом тот ухаживал за лошадьми, с каким гордым видом начищал ружья и с каким выражением омерзения на лице выгребал свиное дерьмо из свинарника, словно считал это презренное занятие ниже своего достоинства. Вот каков был этот вывезенный из Африки негр, чернее которого не найти во всем Хоупе! И при всем при том паренек оказался очень смышленым, и Боллард стал брать его с собой на утренние осмотры работ. Ошибка. Этот мальчишка был тот еще хитрован, который знал, как стать незаменимым в разных местах и ситуациях. Оказывая мелкие услуги бондарям и колесникам, например, или креолкам-медсестрам в лазарете и даже счетоводам, для кого он затачивал карандаши. Его излюбленным занятием стала работа в небольших бригадах: закладка сахарного тростника в хранилища, расчесывание лошадей в конюшнях. В том и состояла ошибка Болларда – но в ту зиму все шло наперекосяк. В негритянском поселке начались волнения – по вине самого же Болларда, но тем не менее волнения вспыхнули, – да и в главном доме тоже было неспокойно: горничные, уже не дожидаясь его ухода из комнаты, откровенно над ним посмеивались. Он вступил в яростную перебранку с первой бригадой из-за вспашки поля: на двух участках проросший тростник засох на корню, хотя он их предупреждал, что почва там плохая, да еще и ураганом сорвало крышу с хранилища жмыха. Словом, в хозяйстве вдруг все пошло кувырком, все стало не так, как прежде, что, другими словами, вылилось в унижение для управляющего, и, как следствие, швы разошлись, и в образовавшиеся прорехи посыпались беды, чьим плодам было суждено прорасти много позже. А тут еще Богл находился рядом с ним в комнате в тот самый момент, когда Боллард узнал о смерти своего работодателя.
«28 ноября, 1775 года
Увы, сэр, после утраты в прошлом месяце нашего единственного ребенка – и единственного наследника – я вынуждена сообщить еще более печальные новости. Я потеряла своего любимого супруга, а в его лице и своего верного друга. Слова не в силах выразить мое горе в связи с этой неожиданной и безмерной утратой! Это событие повергло мою душу в столь глубокое оцепенение, что я едва способна собраться с мыслями и заняться делами, необходимыми для меня в нынешнем положении, хотя ответственность за Хоуп отныне целиком и полностью легла на мои плечи.
Анна-Элиза Эллетсон»
Смерть Роджера Хоупа Эллетсона едва ли могла поразить мистера Болларда, ведь он ни разу его в глаза не видел. Но как и предупреждал его предшественник Рутленд – еще один трудолюбивый и всеми презираемый шотландец, – единственное, что могло быть хуже отсутствующего англичанина-хозяина, – это во все сующая свой нос сентиментальная жена хозяина. И оказался прав:
«…Я в высшей степени озабочена вашим сообщением о болезни, распространившейся среди негров, в особенности тем, что вы, похоже, сильно обеспокоены состоянием Длинной Фебы и Хоуп Бенебы, ведь они, боюсь, входят в число самых старых негров, к которым мистер Эллетсон испытывал особую любовь… Я знаю, он всех их ценил и всегда желал, чтобы они получали надлежащую заботу в болезнях и в здравии и чтобы им были обеспечены по возможности наилучшие условия. Посему я умоляю вас проявить великодушие и продолжать гуманное обращение с ними и никогда не подвергать их наказаниям, если только вы не сочтете совершенно необходимым проявлять власть, вверенную вам. Я умоляю вас засвидетельствовать им мою любовь, и я твердо уповаю на то, что ваши добросердечие и гуманность будут соответствовать моим пожеланиям об их благополучии. Я весьма рада, что вы намеревае-тесь осуществить план водоснабжения плантации.