на желала смерти своим многочисленным врагам, от уличного зеленщика до премьер-министра. Но она не была такая же красивая, как Джоанна, и не обладала ее даром. Никто из тех, кого она проклинала, не умирал.
Но самые дерзкие и удивительные речи исходили от мальчишки Джека, у которого не было фамилии и чьих родителей никто не знал. Это также напоминало ему о Хоупе, где рты, изрекавшие самые нелепые вещи, были еще и самыми голодными. Джек выносил ночные горшки и чистил дымоходы, грузил лопатой конский навоз, выгружал лопатой уголь. Он говорил, что война с французами была «грязной уловкой» и «игрой, в которую солдаты играли на потеху богатеям» и что герцог Веллингтон мог бы «засунуть свою победу себе в задницу». Особенно его удручало недавнее «побоище на Питерсфилде», где конные гусары «по приказу правительства хладнокровно убили ланкаширских бедняков»[103]. А в это самое время принц-регент[104] «как ни в чем не бывало» плавал на своей яхте, где «жрал мясо и жирел». Несколько раз в неделю, по ночам, Джек вылезал из окна подвальной спальни для прислуги и убегал на «политические собрания» в часовне на Хопкинс-стрит[105]. Там он слушал выступления «людей, которые любили свободу и не боялись об этом открыто говорить» – хотя весь город «был наводнен правительственными шпионами». Можно было отправиться в Ботани-Бей за лозунг «один человек – один голос». Или за жалобы на дороговизну хлеба. Богл слыхал о каком-то Джоне Бейгли, герое Ланкашира, который теперь «парился в Ньюгейте» только за то, что повторил призыв «Свобода или смерть!». Но несмотря на все эти опасности, Джек уговорил Богла пойти с ним на Хопкинс-стрит и послушать речь проповедника Уэддерберна, сына рабыни и ее хозяина – «такого же цветного, как ты», который правильно говорил, что «рабы должны поубивать своих хозяев как можно скорее!»
15. Прагматизм
Во время поездки за город – он ездили навестить сэра Генри Тичборна в поместье Тичборн-Парк – Богл на два часа застрял перед Ньюгейтской тюрьмой. Огромная толпа запрудила улицу, чтобы поглядеть на очередное повешение, и все проезжавшие по улице экипажи и телеги намертво увязли в людской массе, словно мухи в патоке. Троих мальчишек должны были повесить за кражу овцы. Боглу Джек нравился, но не настолько, чтобы быть повешенным из-за него. И потом всякий раз, когда до его слуха доносился скрип оконной рамы в подвале, он закрывал глаза и притворялся спящим.
16. Родословная
Октябрь. И куда семейство Чандос-Букингем переселится на осень? Возможностей у них было немало, поэтому каждый год у них возникали дискуссии. Герцогиня предпочитала родной Авингтон. Жители деревушки любили ее, оберегая от всяких радикалов, а тюдоровская обшивка[106] стен защищала домочадцев от сильных ветров. А вот жителей деревни Стоу она, напротив, считала «неприветливыми». Но победила точка зрения герцога, и они отправились в Стоу. И если Тичборн был намерен о чем-то реально договориться с герцогом до Рождества, ему требовался более крепкий экипаж и нужно было где-то сменить лошадей да устроиться на ночлег. А все это стоило денег. Он бы предпочел договариваться по почте, но траты герцога не подлежали контролю, и к тому же он был печально знаменит тем, что игнорировал письма от адвокатов и кредиторов. С ним приходилось вести деловые разговоры лично.
Дождливым днем в середине октября они сидели в арендованной по случаю двуколке друг против друга, уткнувшись коленями, и Тичборн, не умолкая, рассказывал, а Богл слушал. За восемь часов поездки к северу от Лондона Богл много чего узнал. Ему было всегда известно, что человек по рождению может быть очень высокородным, но при этом не удостаиваться уважения – таков был удел его собственного отца, – но он никогда не думал, что то же самое может ожидать и такого джентльмена, как сэр Эдвард. Да и самого Тичборна, похоже, это удивляло. Как человек, происходивший из семьи «столь благородной и древней, как моя», мог «трудиться как последний раб» на такого транжиру и обманщика? Это могло бы отчасти объясняться тем, что он католик – хотя Богл не вполне понимал логику такого умозаключения, – но более всего это было связано с обычной, но редко упоминаемой проблемой, а именно, что он был третьим сыном из семи. А герцогу, наоборот, посчастливилось быть в их клане первенцем.
– Тоже мне герцоги! Да ты посмотри на их родословную!
Но Богл не мог этого сделать за неимением нужных документов.
– Овцеводы! Они же все овцеводы и купцы! Да, и еще жуликоватые вояки на государственных синекурах! Уж эти Темплы и Гренвили знали, на ком жениться! Эти мальчики могли бы найти себе наследницу даже в стоге сена! Они-то уж знают, с какой стороны подступиться к леди!
Богл любовался видом купавшегося в золоте и багреце леса, мимо которого они проезжали, и их экипаж покачивался под усиливавшимися порывами ветра. Целой жизни не хватит, чтобы понять людей и слова, которые они произносили, склад их мысли и их житье-бытье.
17. Ночевка в «Коричневой курице»
Богл привязал лошадей, стряхнул грязь с их сбруй, убрал наваленные ими кучи перед воротами в конюшню, наполнил овсом висячие торбы на их мордах и отвел к поилке, а потом отнес дорожные сумки наверх, где достал из них пижаму и костюм Тичборна на завтра, начистил до блеска его башмаки, принес полдюжины ведер воды снизу на второй этаж, чтобы налить ему ванну, развел огонь в камине, снял с кровати покрывало и постелил любимое постельное белье Тичборна, которое достал из его дорожной сумки, зажег шесть свечей и накрыл их стеклянными колпаками, после чего вернулся вниз. Тичборн притулился в кресле с подголовником около камина и уже откупорил бутылку портвейна. Богл собрался было пойти спать.
– О, посиди со мной, паренек, составь мне компанию!
Богл сел. Большая бутылка через час опустела.
– Вот что я ей скажу: она относится к бедным, как к своим детям. Иногда она бывает слишком уж благодушна в их отношении – да ты и сам это знаешь, – но по крайней мере она аккуратно обращается со своими деньгами и использует их осмотрительно. И в этом она стоит двадцати таких, как он, – по моему мнению и по мнению банка. Но как же постыдно он с ней обращается!
Герцог, как выяснилось, был не лучше мистера Болларда: он считал женщин своим имуществом и наплодил детей во многих домах по всей стране и по всему миру. Деньги текли сквозь его пальцы, как песок.
– Что же до красавчика – второго герцога, который скоро появится… Четыре месяца этот пройдоха провел на континенте, и будь я проклят, если в Венеции уцелела хоть одна побрякушка из цветного стекла или статуя от Медичи. Он свою родную мать отправит в богадельню. Каков папаша, таков и сынок. Распущенный во всем. Почему, как думаешь, пришлось спешно вывозить мальца из Рима? Не удивлюсь, если букингемские бастарды найдутся во всех борделях Италии!
Еще Богл узнал, что герцогине, вышедшей замуж в шестнадцать лет, теперь было сорок, и она больше не разговаривала с неверным транжирой-мужем, предпочитая компанию своей комнатной собачонки. Удивительная была семейка. Тичборн расхохотался:
– Да ты за них не беспокойся, Богл. Они справятся. В Стоу мужик может быть женатым, как султан… Иметь двенадцать жен и не встречаться ни с одной. Сам увидишь!
18. Очень большой дом
На следующее утро небо потемнело, потом прояснилось. После долгой поездки под затянутым грозовыми тучами небом Богл в первый раз увидел за деревьями дом, не сравнимый ни с каким ранее им виденным: в него могли уместиться, наверное, двадцать таких особняков, как Тичборн-Парк. Два вымокших до нитки лакея сбежали по ступеням крыльца и направили их экипаж к боковому входу, который использовался в ненастную погоду. Тичборн и его слуга вошли, совершенно сухие, прямо в подземную пещеру, сложенную из белого камня. Здесь стены сужались вглубь, а потолок был низкий. Два отвратительного вида создания – полукошки-полуженщины – лежали, ожидая их, у подножия лестницы, ведшей неизвестно куда. Вокруг был сплошной белый камень, холодный на ощупь. Стены покрывали резные изображения мужчин с птичьими головами. Изумленный Богл быстро повернулся и едва не споткнулся о каменную гробницу, в которой вполне мог бы уместиться мертвый ребенок. Тичборн рассмеялся при виде того, как перепугался Богл. И чьи предки тут могли бы покоиться?
Словно из ниоткуда появился лакей в ливрее:
– Герцог рад, что вы прибыли и что вы вошли в дом через Египетский зал. Это недавняя пристройка. Он ею очень гордится.
С этими словами он повел их из ужасного помещения в едва ли не бесконечный туннель под землей, напоминавший длинную извилистую улицу, обрамленную по обе стороны рядами ружей. Боглу показалось, что они шагали целую вечность. Поворот направо, потом налево, потом опять направо. Иногда мимо них торопливо пробегали слуги. От этого туннеля ответвлялись боковые. Пахло свежей выпечкой. Они слышали металлический лязг. Дом, как большой город, имел оружие для обороны.
Затем они поднялись по лестнице наверх. Через гигантские окна струился свет. Богл даже не предполагал, что можно так долго идти и все равно оставаться внутри здания. Они оказались в исполинской круглой комнате с застекленным отверстием в крыше. Потом в длинной узкой комнате, похожей на железнодорожную станцию, полной книг. Потом в комнате с музыкальными инструментами. В комнате со статуями. В комнате, украшенной маленькими отрубленными головами на пиках – нарисованными прямо на стенах. Выходя из той комнаты, Богл оглянулся: на самом деле пики были зелеными вьющимися ветвями с яркими желтыми бантиками, а все головы были розовыми – и улыбались. Комната с диванчиками вдоль стен. Комната, похожая на склад тростникового жмыха: ее можно было заполнить выжатым и уложенным штабелями сахарным тростником с десяти участков. И еще одна складская комната, с золотым столом Речной Мамы