[107], протянувшимся от одного края до другого. И еще комната с потолком из золота. Еще лестница. Потом показалась кровать огромных размеров, как корабль, под бархатным покрывалом. Этот дом был декорирован шелком, золотом и бархатом – словно женщина. Тут не было ни одной пустой комнаты, ни одной голой стены.
Они вошли в коридор с куполообразной крышей, как в церкви, в конце которого виднелась устремленная вверх изогнутая лестница. Здесь стены были расписаны изображением сценок из, как показалось Боглу, жизни его родных мест. По крайней мере, он вроде бы узнал знакомые пальмы и кедры, лесистые горы, сверкающую зелено-голубую воду. Там и сям в рощицах виднелись нарисованные кем-то нагие и еще не убитые индейцы, как будто от них что-то осталось, кроме жалобного плача, до сих пор несшегося из морских раковин. Идя вверх по лестнице, он обернулся, ища глазами Кингстон, и едва не столкнулся с двумя пареньками в фартуках и с малярными кистями в руках. Они накладывали белую краску над закатной бухтой.
– У нас картин больше, чем стен, на которых их можно развесить, – пояснил лакей с подчеркнутой гордостью, как будто этот дом принадлежал ему. – Потому надо высвобождать пустое пространство.
Богл смотрел, как каскадный водопад исчезал под свежим слоем белой краски.
– Комната Рембрандта, – объявил лакей и распахнул дверь.
19. Юный негр-лучник
Тичборн был застигнут врасплох. Он не рассчитывал застать супружескую пару вместе: он привык настраивать их друг против друга и этим пользоваться. Герцог сидел за карточным столиком у камина, а герцогиня в дальнем углу у окна, держа на руках храпящего мопса. Тичборн сделал глубокий вдох и завел свою печальную речь. Богл подошел к герцогу и положил перед ним на столик папку с соответствующими бумагами, развязал розовую ленточку, отошел и встал молча у дверей. В этой папке перечислялись скудные урожаи, ураганы, многочисленные мертвые младенцы, покалеченные руки, случаи заболевания фрамбезией и охмуряющего вмешательства баптистов, больные старики-африканцы, которых в сложившихся условиях нельзя было заменить новыми. Чем дольше говорил Тичборн, тем больше стонал герцог и ходил взад-вперед по комнате. Герцогиня оставалась там, где была, у окна, а Богл выискал глазами золотой завиток на обоях и теперь следил, как тот превращался в многократно повторявшийся узор на стенах.
– Довольно, довольно, Тичборн, все это бесполезно! Можешь говорить о почвах и ураганах хоть до скончания века: это дело времени. Даже в Сан-Доминго бедняков-французов не насчитывалось так много, как у нас. Парламент – вот единственно возможный путь, но нам требуются холодные головы, а в настоящий момент «Вест-индиан интерест»[108] пребывает в полном раздрае. Но кто может их осуждать? В одно ухо нам кричат аболиционисты и виги, в другое – проклятые баптисты и методисты. Ситуация в высшей степени взрывоопасная. У меня есть основания надеяться, что они мне доверяют и полагают, что я буду защищать их интересы, не в малой степени потому, что это и мои собственные интересы. Но ты должен понять: имя «Гренвиль» им едва ли будет приятно слышать. Никто на Ямайке больше не мечтает сколотить себе состояние – им бы сохранить те скромные доходы, что они имеют сейчас, и мы знаем, кого нам следует благодарить за это… Просто чудо, что мы вообще выживаем на плантациях между Хоупом и тем другим хозяйством – Миддлтоном! Но вот моя жена видит во всем этом ужасную иронию!
Тичборн изобразил невинное недоумение:
– Да? И в каком же смысле?
Этот вопрос остался без ответа. Герцогиня подошла к другому окну. Какой прок в том, что премьер-министр являлся твоим дядюшкой, коль скоро этот самый премьер-министр все делал вопреки интересам семьи? Тичборн наблюдал, как герцог листал бумаги из папки, как будто в них можно было найти ключ к решению всех этих запутанных проблем. Тишина. Слышен был только храп мопса Мими. С момента прибытия в Англию Богл привык к тишине, как привык стоять неподвижно, точно статуя, глядя перед собой. В такие моменты он находил, чем себя занять. Декоративными узорами на обоях. Стеклянными колпаками на лампах. Резьбой на каминном фасаде. Картинами на стенах. Если в углу картины, висевшей где-то в комнате, обнаруживалось негритянское лицо, он моментально его замечал – что составляло предмет его особой гордости. Наверное, он тосковал по дому. Но только сейчас он увидел на противоположной стене мальчишку-лучника. Это был отнюдь не маленький портрет, и это, может быть, и стало причиной того, что он не сразу его заметил, ведь он привык находить такие чернокожие лица в углах полотен или в гуще толпы. А этот молодой лучник занимал все пространство картины. Боглу это полотно очень понравилось. Мальчишка держал в руке лук, а за плечами у него висел колчан, и он был очень похож на Эллиса рядом с мистером Макинтошем, когда тот ходил охотиться на дикого кабана. Да только этот юный лучник не нес ничего ни для кого. Это был его собственный лук и его стрелы, и он охотился для себя. Богл ощутил, как комок грусти подкатил к горлу, и он с трудом сглотнул. Как же он похож на Эллиса! И как же я тоскую по дому!
20. Порядок вещей
Днем дождь и ветер утихли, выглянуло солнце. Тичборн вышел через южный вход и стал дожидаться их возницу в экипаже. Богл смотрел, как он с сокрушенным видом плюхнулся на каменную скамью под чахлым померанцевым деревом. Богл, не получивший никаких указаний, остался стоять где стоял – между дверями, что вели на «северную веранду», и дверями в южную часть дома. Перед домом расстилались частные угодья, а позади дома – другие такие же, и оба участка тянулись до самого горизонта.
Он огляделся по сторонам. Слева на пьедестале четверо голых мужчин сражались со змеей. Камень был черным. Но мужчины вроде бы нет. Богл не знал, отчего они были голыми и почему сражались со змеей. Они его не интересовали, и он отвернулся. Справа, у него над головой, из стен вырывалась группа других каменных мужчин. Они застыли в воздухе, точно привидения, но бояться их не стоило, нет, они же были неподвижные, и к магии не имели никакого отношения – только к искусству резьбы: точно так же можно было вырезать фигурки из древесины. Он шагнул к ним поближе. Вся сцена была вырезана из белого камня и, похоже, рассказывала историю великого человека, вроде короля или кого-то в том же духе. Под мужчиной стояла коленопреклоненная женщина, собиравшаяся передать ему корону. Вокруг этой пары собрались солдаты, зеваки и дети, напомнившие Боглу любопытных старух из Хоупа, что стояли, облокотившись на свои заборы. Эти тоже наблюдали. Интересовались жизнью облеченных властью. И наконец, на земле, у самых ног короля, нагой и испуганный, точно пес под ногами у хозяина, лежал чернокожий парень вроде него.
Богл понятия не имел, как возник этот дом, огромный, что целый город, с двумя частными участками земли по обе стороны. Он не знал, зачем мужчинам сражаться со змеями. Как не знал, в каком мире такой парень, как Эллис, был бы волен охотиться для самого себя. Но эту картину из белого камня он понял вполне – она была знакома ему, как его собственное имя. Таков был порядок вещей. В Хоупе его обязанностью было приводить вещи в порядок, записывая их в аккуратные колонки, четким почерком, в «Общем списке», такой же до него была обязанность его отца. Но это место было недостойно каких-то жалких чернил и листа бумаги. Тут порядок вещей запечатлевался в камне.
21. В случае всеобщей войны
В первый же вечер после их возвращения в Лондон Богл сам себя удивил. Он сказал:
– Погоди!
Было трудно собирать вещи в темноте, он к такому не привык, как Джек, и сейчас испытывал терпение своего нового друга, когда разыскивал башмаки. Но когда он был наконец готов, следом за Джеком выбрался через окно из дома. Блики света, отраженного стеклом, рисовали причудливые очертания и тени в ночной тьме, внезапно выхватывая из сумрака силуэты людей и предметов. Он быстро шел по улицам Сохо, мимо многочисленных женщин, стараясь не выглядеть ни слишком юным, ни слишком удивленным. Потом, на Хопкинс-стрит, перед дверями часовни, рыжеволосая девушка сказала, что вход обойдется ему в шиллинг. За эти деньги ты получал билет с напечатанным заголовком – у Джека уже был такой – и право участия «в любых дебатах и, кроме того, в воскресных лекциях». Почувствовав облегчение, Богл уже собрался было уйти, как вдруг Джек затеял скандал:
– Мы разве не выступаем за бедняков и угнетенных, а?
Рыжая огрызнулась:
– У тебя очень длинный язык, Джек, мы это уже хорошо знаем! – Но потом она вздохнула и отступила: – Если вы только на один раз, то пенни будет достаточно.
Часовня была оформлена наспех. Сначала надо было подниматься по дощатой лестнице, покуда ты не оказывался в помещении, похожем на сеновал, где человек сто стояли лицом к «председателю», восседавшему за письменным столом. Они опоздали, и первый оратор уже закончил речь, и председатель встал и повторил обсуждавшееся предложение: «В случае всеобщей войны какая из двух партий скорее всего одержит верх? Богатые или бедные?» Второй выступающий встал под шквал криков одобрения, среди которых выделялся голос Джека. Кто-то похлопал Богла по спине: «Сейчас будет выступать твой парень Уэддерберн!»
Его парень? Волосы у него были гладкие, а цветом кожи он больше смахивал на Роджера, чем на него. Нос, как у мопса, и упрямое выражение лица. Единственным по-настоящему знакомым в нем было имя, от которого словно веяло родным домом, но прежде чем Богл успел глубже обдумать последнее обстоятельство, этот человек начал говорить. Речь у него была прямо-таки завораживающей. Знакомая мелодичность, свойственная островным жителям, смешанная с напористостью уличных торговцев из Сохо. Каждый свой аргумент он подкреплял размашистыми взмахами рук – он цеплялся ими за воздух, словно намеревался удушить невидимого правительственного служащего, – и задавал кучу вопросов. В Англии есть два класса, очень богатые и очень бедные, и как такое могло случиться? Присутствующие не знали ответа, но отреагировали довольным улюлюканьем. Почему этой страной владеют четыреста семей, которые озабочены тем, чтобы вступать в брак только друг с другом? Богл этого тоже не знал, но с удовольствием издал вместе со всеми одобрительный возглас, подумав об Эллисе, которы