й наверняка был бы изумлен происходившим здесь действом. Неужели этот человек и впрямь сын рабыни? Люди во все глаза смотрели на него, внимая каждому его слову. Он завладел душой толпы, и Богл поймал себя на мысли, что всегда думал, будто такой властный дух – исключительно женский дар, потому что видел его проявление в обеих Джоаннах. Но ненависть точно так же полностью объяла этого человека. Она пылала в нем, и можно было ощутить ее жар, просто находясь с ним рядом. «Питерлоо» разъярило его так же, как и Джека, и, слушая его выступление, Богл понял, как много крамольных идей и фраз его юный друг на самом деле позаимствовал у этого оратора. Они были словно цитаты из речей этого темнокожего:
Мой девиз – убивать!
Господь даровал этот мир детям человеческим как их наследство – и у них его отняли!
Я согласен с Томасом Спенсом [109]: любой, кто назовет клочок земли своей частной собственностью, – преступник!
Шестнадцатое августа стало славным днем, ибо кровь, пролитая в тот день, сцементировала наш союз!
Но могла ли кровь быть славной? Вокруг него люди восторженно кричали, подтверждая эту славу. И то, что произошло во Франции, должно было произойти и здесь, и все лорды и леди уже бежали за границу, ибо теперь они поняли, что голодающие бедняки полны решимости более ни минуты не мириться со своим угнетенным положением. Многие люди, о ком Богл никогда слыхом не слыхивал, «лишатся своих голов», а принц-регент, о ком он слышал, – толстомордый трус, пьянчуга и бабник.
– Ему наплевать на страдания простых людей!
И тут Уэддерберн сжал в ладонях воздух, и толпа отозвалась свирепым воплем, напомнив Боглу марионеток кукольного представления, которое он не раз видел в Ковент-Гардене: «ЕМУ НАПЛЕВАТЬ!» Какое-то время выступать было невозможно. Толпа кричала слишком громко. Председательствующий стучал по столу, призывая к порядку. Уэддерберн разомкнул удушающие ладони и грозно указал перстом в единственное окно:
– И они призывают нас помалкивать, как этот треклятый дуралей Иисус Христос, который, как треклятый болван, учит нас, что, когда нас бьют по правой щеке, нам нужно кротко подставлять левую! А мне по нраву старый весельчак святой Петр! Дайте мне ржавый меч, ибо они объявили войну простому народу! Они сожгли карлейлевское издание прав человека[110] – но они не могут выжечь их из моей головы! Даже если меня повесят! Слава Томасу Пейну!
Восторженный рев толпы прокатился по чердаку, словно ураган по складу тростникового жмыха. Богл повернулся к Джеку, чтобы задать ему вопрос, но мальчишка вздернул вверх руку, сжав меч святого Петра, которым рубил невидимый в воздухе предмет, и орал, брызгая слюной.
По дороге обратно Богл все же задал ему вопрос. Джек нахмурился. Боглу показалось, что Джеку нравилось болтать, но не отвечать на вопросы.
– Томас Спенс – он тщательно изучил это дело в Библии и раз и навсегда про-воз-гласил, что земля никому не принадлежит, ибо она была дана Господом всем людям! А Томас Пейн… Ну, он сказал, что все люди имеют права – так что, если хочешь знать, юный Богл, вот кто такой Пейн.
Но почему Пейна наградили таким несчастливым именем[111], Джек сказать не мог. Потом Джек поинтересовался мнением Богла о собрании, и Богл ответил, что он надеялся побольше услыхать о рабах, а Джек спросил, что он имел в виду и неужели он такой дурак и не понимает, что весь смысл их движения в том, что без прав все люди – рабы? Богл ничего не сказал. Они в молчании дошли до Шафтсбери-авеню, где Джек нарочито громко спросил, пойдет ли Богл с ним на Хопкинс-стрит еще раз, а Богл, памятуя о шнырявших по улицам шпионах, ответил, что нет.
22. Горькие плоды
Богл никак не мог пропустить джонкуну, но Тичборн настоял, чтобы Рождество встретили в Тичборн-Парке, а Новый год – в доме его кузенов Даути в Дорсете. Наконец третьего января его мальчик-слуга отправился на Ямайку в одиночестве. Через месяц сойдя с корабля в порту Фалмута, первым, кого увидел Богл, был Эллис, весь в черном, с прижатой к груди шляпой.
Пичи уверяла, что Майра «легла тихо на землю и померла». Но Пичи все еще относилась к нему как к ребенку и всегда старалась уберечь от неприятностей. Под «землей» она имела в виду липкий пол варочного цеха, хотя кто поставил его мать там работать и почему, никто, похоже, не знал и не осмеливался сказать. Только Джоанна могла его утешить, но ее нигде не было видно. Она, должно быть, обратилась в дикую лошадь и убежала в горы, или же ее душа переселилась в хлопковое дерево, или же она сейчас воссоединилась со старым духом зла Оббони и проклинала их всех из потустороннего мира. Настал сезон сева, и Боглу надлежало приглядывать за всходами тростника. Вместо этого он пошел в главный дом, чтобы узнать у Эллиса об истинном местонахождении Джоанны, а тот только смотрел на него молящим взглядом. Правда лишь добавила бы новых страданий: и зачем ему было их причинять? Он нехотя выдвинул ящик бюро и протянул копию письма, с которого и начались все невзгоды. Письмо было от Макинтоша местным адвокатам:
«Она вечно предрекает конец света. Крах мира Хоупа и мира в целом».
Правда, что люди не раз видели, как она бродила под окнами главного дома, разглагольствуя, распевая и угрожая Роджеру, но она так всегда себя вела. Загадкой оставалось, почему Макинтош пришел от этого в столь нервное возбуждение:
«Возможно, она находится под влиянием прихожан: недавно много негров приняли крещение. Она произносит тревожные стихи из Книги Левит, которые многие с легкостью неверно истолковывают и которые, вне всякого сомнения, имеют своей целью возбудить беспорядки или бунт. У нее явно милленаристские[112]склонности».
Это последнее заявление было трудно понять. Но на следующей странице Макинтош взял на себя труд привести примеры, проливающие смысл сказанного:
«…и освятите пятидесятый год и объявите свободу на земле всем жителям ее: да будет это у вас юбилей; и возвратитесь каждый во владение свое, и каждый возвратитесь в свое племя.
Землю не должно продавать навсегда, ибо Моя земля: вы пришельцы и поселенцы у Меня; по всей земле владения вашего дозволяйте выкуп земли.
Когда обеднеет у тебя брат твой и продан будет тебе, то не налагай на него работы рабской»[113].
Адвокаты, напуганные многими недавними вспышками мятежа, прокатившимся по всему острову, направили дело в мировой суд. Маленькая Джоанна была приговорена к трем месяцам исправительных работ на давильне в Кингстонской тюрьме.
23. Неживой
Услышав все это, Богл на какое-то время стал абсолютно бесчувственным, как неживым. И когда кто-нибудь пытался его оскорбить, обмануть или обставить тем или иным образом, он лишь смущался. С чего они решили, что он вообще имел к этому какое-то отношение и его можно было как-то уязвить? Даже если бы сама Старуха Хиг[114] решила высосать из него жизнь, она бы обнаружила, что он и так уж полностью высосан. Он понял, что можно жить и так: как опустошенный кожаный мешок после визита кровососущей ведьмы. Никто ничего не заметил. Более того, как сказал мистер Макинтош, его работоспособность только улучшилась, и ему стали доверять больше заданий, выполнение которых предполагало чуть большую, чем у прочих, свободу, но он ее не ощущал, да и особо не ценил. По воскресеньям он возил жену Макинтоша в церковь и всю службу сидел с ней рядом. По понедельникам ездил в Кингстон и привозил оттуда письма из Англии да новые выпуски «Таймс», прибывавшие на кораблях.
24. Като-стрит
В середине мая, раскладывая свежие газеты на столешнице шкафа, он заметил чернокожее лицо на странной карикатуре, напечатанной на первой полосе под заголовком: «Спенсианские филантропы»[115]. Группа мужчин в париках, мантиях, цилиндрах и очках плясали хороводом, словно вокруг майского дерева[116], а сверху на столбе торчали на пиках пять голов. Четыре розоволицых и одна – чернокожая. Богл сел и прочитал имена:
Брант
Ингс
Тислвуд
Тидд
Дэвидсон.
Голова Дэвидсона и привлекла его внимание: это был креол из Кингстона. Все вместе эти обезглавленные мужчины именовались «радикалами». Они, что твой Джек, ненавидели лорда Сидмута[117], заявляли, что земля должна принадлежать всем людям, и выступали за «всеобщее избирательное право» и за возврат к какому-то habeas corpus[118]. Собравшись тайком на сеновале на Като-стрит, эти люди подготовили заговор с целью убийства правителей Англии, желая отомстить им за Питерлоо и освободить англичан от их нынешнего «состояния рабства» – эти слова Богл перечитал три раза, прежде чем счел типографской ошибкой. Он продолжил чтение: заговор был сорван. Среди заговорщиков затесался шпион. С душевным трепетом он водил пальцем по строкам газетной колонки, ища упоминание про «Джека», но вместо этого нашел еще одно знакомое имя: Роберт Уэддерберн. Но мистер Уэддерберн, который ранее был уличен во многих связях с осужденными, в означенную ночь заговора сам сидел в тюрьме, получив срок за «подстрекательские писания», и посему еще носил голову на плечах. Богл долго разглядывал эту странную карикатуру, и в нем наконец что-то шевельнулось. Но что именно? Неприятный зуд в голове, который, когда он, начав было чесать голову, так и не смог унять.