– Когда это доставили? Я вчера читала допоздна – и я, должно быть, пропустила…
– Первой утренней почтой. Но какое это имеет отношение к чему-либо?
Миссис Туше закусила губу.
– И так далее… Что этот мерзавец имеет в виду под «и так далее»?
– О, Уильям! Никто не воспринимает Джорджа серьезно. И всякий, кто употребляет словосочетание «изложение фактов», безусловно, ожидает, что ему не поверят. Если только он снова не живет в обнимку с бутылкой, у него явное помешательство рассудка. Мой тебе совет: держись от него подальше.
– Я отвечу в том же духе. Я не позволю, чтобы мою репутацию втаптывали в грязь таким вот образом!
– Но сколько экземпляров этого сочинения он смог бы напечатать – или продать? Почем – по шесть пенсов? Нет, нет, Уильям, я поразмыслила об этом и настоятельно тебе советую не обращать внимания на эту… провокацию! Если ты ответишь, то тем самым только разрекламируешь эту книжонку, которая в настоящий момент никому не известна…
– Я намерен написать ему лично и напрямую бросить вызов.
– Нет, это совсем не в твоем стиле, Уильям.
– Я не понимаю, что ты имеешь в виду – это вполне в моем стиле. Такие вещи нельзя оставлять без ответа. Чего я никогда не потерплю, так это неприязни между старыми друзьями.
Чего ты не терпишь, мысленно поправила его Элиза, так это когда тебя не любят.
21. Свобода!
Они приехали пораньше и были приятно удивлены тем, что им удалось встать перед огромной толпой собравшихся. Но когда тяжелые ворота Ньюгейтской тюрьмы с грохотом поднялись, толпа надавила сзади и Сару смело людским потоком, миссис Туше потеряла ее из виду, и тут из ворот вышел Претендент! Шум поднялся неимоверный. В воздухе замелькали флаги, вверх полетели шапки, а толпа все напирала и напирала. Она принялась искать глазами Сару, но бесполезно. В голове у нее промелькнула мысль о кровавом Питерлоо. Ее лицо, должно быть, выдало охватившую ее панику: сквозь какофонию шума и гама она услыхала, как кто-то очень близко выкрикнул ее имя. Она оглянулась и увидела Генри Богла. Он стоял на той же сооруженной наспех платформе, что и Претендент, рядом со своим отцом и еще несколькими людьми и тянул к ней коричневую руку:
– Миссис Туше! Скорее! Поднимайтесь сюда!
Она довольно долго колебалась, почему, и сама не могла понять. Тут толпа снова двинулась вперед. И она схватила протянутую ей руку. Разношерстное собрание людей на возвышении расступилось, освобождая ей место. Всего их было человек десять-двенадцать, скромно державшихся в тени привлекавшего всеобщее внимание Претендента, к которому взывала толпа:
– Говорите, сэр Роджер! Мы вам верим, сэр Роджер!
Но вперед вышел Гилфорд Онслоу, с густыми, как у моржа, усами:
– Друзья! Сторонники! Не забывайте красноречивые факты. Если бы не трудящиеся классы, коих я считаю высшими слоями британского общества, наш сэр Роджер до сих пор томился бы в тюрьме!
Это «изложение фактов» было встречено громом одобрительных возгласов. Но было ли сказанное правдой? Оказавшись на возвышении, миссис Туше могла теперь обозреть людское море перед собой. Мужчин в простецких шапках и бедно одетых женщин было несложно выделить в толпе, они стояли небольшими кучками, держа в руках причудливые транспаранты:
«СТОЛЯРЫ, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ ЗА ТИЧБОРНА!»
«Уайтчепелский дискуссионный клуб не верит в брехню о татуировке!»
«ВЛАСТЬ ПРОТИВ ПРАВ ВСЕГДА НЕ ПРАВА!»
«УИЛЛЕСДЕНСКАЯ АССОЦИАЦИЯ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ТИЧБОРНА»
Даже для несентиментальной миссис Туше было нечто вдохновляющее и трогательное в искреннем стремлении всех этих людей собирать пенни и пожертвования по подписке. Ей невольно вспомнилась строка Шелли: «Вас много – скуден счет врагов!»[126]
Если бы только Онслоу был поэтом! Но он был обычным сельским сквайром и говорил соответственно, излагая свои доводы убедительно, но без изящества. Что же тут правильного, коль скоро все деньги и власть государства снова будут использованы против бедняги, не имевшего ни гроша в кармане? И кто будет защищать сэра Роджера на этом втором процессе? И что, мы опять увидим повторение всех несправедливостей первого процесса? Почему тот суд был напичкан одними аристократами? Почему добропорядочные представители трудового народа не были допущены в зал заседаний? Много ли иезуитов вошли в состав жюри присяжных? Толпа вновь одобрительно взревела, и послышалось бренчание медяков, стукавшихся о стенки ведерок с пожертвованиями. Но миссис Туше что-то не могла припомнить, чтобы в зале суда превалировали аристократы или иезуиты, и была уверена, что видела там немало бедных людей. И какой выбор был у правительства, кроме как принять на себя все издержки судебных разбирательств, с которыми ему приходилось иметь дело? Но подобные сухие и неудобные факты никого не трогали здесь, в этом океане бурных эмоций. Онслоу уступил трибуну Претенденту. Людям на сцене пришлось сильно потесниться, потому что этому оратору требовалось изрядное пространство: миссис Туше даже пришлось отойти к самому краю под напором косоглазой женщины, в ком она признала жену Претендента, и стайки его детей в лохмотьях, испуганно прижавшихся к уродливой материнской юбке… Зато у нее появилась возможность разглядеть «сэра Роджера» сзади. Он еще не достиг размеров Дэниела Ламберта[127], но за семь недель на ньюгейтских харчах он почему-то набрал еще пару-тройку стоунов[128]. При этом пребывание за решеткой ничуть не прибавило ему красноречия и не избавило его от уоппингского говорка.
– Я не силен в речах, друзья мои. Надо ли мне уверять вас в том, что я и есть тот самый сэр Роджер? Ничуть. Вы это решите сами, как свободные англичане. Я только хочу вам сказать: «Каждый заслуживает честного суда». Даже бедняк. И это все, о чем я прошу, и это все, что заслуживает всякий человек. И еще я вот что скажу: нет сомнения, что адвокаты разбираются во многих вещах, и они частенько умеют черное выдать за белое, но куда чаще, говорю я с сожалением, они выдают белое за черное!
Появись на этой маленькой сцене сама королева – скинув свое вдовье одеяние и насвистывая веселенький мотив, – она не получила бы более восторженного приема. «Давай, Роджер! Право против власти!» Миссис Туше наблюдала, как этот странноватый джентльмен принимает восторги публики без тени тревоги, словно именно такой реакции он и ожидал. Ее охватило мимолетное сомнение. Разве обманщик не должен был бы нервничать? Разве обманщик не должен был бы приложить больше усилий, чтобы убедить всех в своей правоте?
22. Что мы можем знать о других?
Толпа начала нараспев вызывать Черного Богла. Тот шагнул вперед и неторопливо стащил с головы свой поношенный цилиндр. Тотчас воцарилась уважительная тишина, ибо собравшиеся знали, что он всегда говорил вполголоса. Они уже слышали его рассказ в суде, читали о нем в газетенках и слышали его изложение в уличных песенках, – даже видели его инсценировки на театральных подмостках. И эта история их еще не утомила. «Я впервые встретил сэра Роджера, когда тот был еще ребенком, в Тичборн-Парке…»
Она слушала вместе со всеми, но ей казалось, что люди слушали придуманную ими самими символическую речь. Она одна слышала повествование человека, пораженного, как и она, новым пониманием, явленным ему сокровенным смыслом. Каждая отдельная личность – это бездонное творение! Она могла бы выбежать на середину сцены и объявить: «Каждая личность – это бездонное творение!» А люди видели только потрепанный цилиндр, скрюченные пальцы, клочки волос на голове, кожу, так непохожую на их кожу. Они слышали только тихий голос, произносивший мелодичные слова в определенном порядке. И ошибочно принимали все это за его личность. За доброго, простого, старого Черного Богла. Они понятия не имели, что он повидал, где он побывал. Но, возможно, размышляла миссис Туше, так оно всегда и бывает. Мы ошибаемся друг в друге. Все наше общественное устройство – это лишь череда ошибок и компромиссов. Аббревиатура тайны слишком масштабной, чтобы ее увидеть целиком. «Если бы они знали то, что знаю я, они бы и чувствовали то же, что и я!» Но если кто-нибудь хотя бы раз заглянет за полог, разделяющий людей, как это сделала она, – как же это, оказывается, тяжело – держать в памяти все о жизни других! Все этому сопротивляется. Даже сама жизнь.
От таких мыслей на глаза миссис Туше навернулись слезы. Она не сразу заметила, что мистер Богл уже закончил выступать, и теперь, когда он повернулся к ней, чтобы отойти в сторонку, – и не обращая внимания на гром аплодисментов, вызванных его речью, – миссис Туше вновь ощутила поползновение выбежать на середину сцены, к нему, чтобы дать ему понять, что только она одна понимала его. С того самого все изменившего дня, когда они сидели в том дешевом ресторанчике и беседовали, она и впрямь «держала в памяти» его жизнь и теперь смотрела на него умоляющим взглядом, словно стараясь передать ему свои чувства, но мистер Богл лишь вежливо улыбнулся высокой журналистке, обогнул ее и присоединился к своему сыну на дальнем краю сцены.
– БОГЛ РЕЖЕТ ПРАВДУ! – вскричал какой-то мужчина прямо в левое ухо миссис Туше, забрызгав слюной ее туфлю. Она внимательно оглядела крикуна, одного из многочисленных бедняков в толпе, в кепке и выношенных штанах, с почерневшими от работы руками. И чем мистеру Боглу удалось так увлечь этого косноязычного незнакомца? И почему миссис Туше, со всеми ее добрыми намерениями, с ее тонким владением речью, ее богатым воображением – все еще прилагала усилия к тому, чтобы окружающие ее понимали?
23. Притягательность
Все дело в притягательности, предположила миссис Туше. В способности завладевать вниманием толпы. Она часто задумывалась о притягательности. Женщины редко выступали публично, а те немногие, которые на ее глазах предпринимали такие попытки, ее удручали. Они пускались в пустые разглагольствования и мольбы, нервный лепет и набожные проповеди. Исключение составляла Элизабет Хейрик. Вот