Миссис Туше и Теккерей наблюдали, как на другом конце комнаты Уильям зажал Чарльза в углу. Она буквально кожей ощутила, как Теккерей зашелся возмущением и из него словно дым повалил.
– Выдохся? Да правительство его задушило налогами! Это была осознанная политика подавления!
Миссис Туше решила выказать несогласие:
– Мой кузен – милый и щедрый человек, мистер Теккерей, но политика – не самое сильное его место.
– А что именно является его сильным местом?
Миссис Туше промолчала. Теперь кое-кому другому пришел черед покраснеть.
– Простите меня, миссис Туше, я, кажется, слишком много выпил. Он же ваш кузен. Ваш кузен делает успехи, с какой стороны ни посмотри, гораздо большие, скажем, чем я. Так что никакая критика не может нанести ему вред.
– Может быть, и так, но вы же считаетесь его другом.
Она видела, как он сделал глубокий вдох. Этот человек был из тех, кто считал своим долгом говорить правду всегда и обо всех, независимо от того, насколько эта правда оказывалась неприятной другим. Она таких людей ненавидела.
– По моему мнению, миссис Туше, если позволите говорить с вами откровенно, я считаю, что вы сразу разобрались, в чем проблема. То, что мы по глупости своей называем «литературной сценой» – сразу скажу, что это смехотворное, избитое выражение, – на самом деле живет по принципу «умасли меня, и я умаслю тебя!», что всякий раз делается во имя дружбы! Мне прискорбно это говорить, но наш дорогой Эйнсворт… Что ж, во‑первых, он слишком легко путает титул с талантом. Чуть ли не каждая публикация в «Бентлиз» принадлежит перу леди Такой-то или сэра Такого-то. И каков результат? Чепуха, которую невозможно читать. И я не понимаю, кто вообразил, будто подобным образом редактируемый журнал будет выдающимся, если сам редактор совершает так много оплошностей…
Миссис Туше крепко обхватила свой бокал – она уже выпила два полных бокала, – но Теккерей так и не завершил крайне неприятную ей фразу.
– Простите меня! Я и впрямь выпил лишнего.
– Вы сказали то, что вправе говорить в свободной стране. Прошу вас, закончите мысль.
– Ну, это же не самая ужасная критика – я только хотел сказать, что… ну, возможно, ваш кузен слишком часто путает информацию и интерес. Что особенно заметно в последней книге.
Миссис Туше вздохнула и промолчала. В прошлом она бросала читать романы Уильяма ближе к концу или дочитав до середины, а однажды даже отложила книгу уже после второй главы. Но до сего дня она ни разу не испытывала разочарования уже на первой странице.
– Я приезжал в Кенсал ДВАЖДЫ на прошлой неделе. И ВСЯКИЙ РАЗ мне говорили, что тебя НЕТ ДОМА!
Миссис Туше обернулась, чтобы понять, откуда доносились громкие голоса, и вопреки своим ожиданиям увидела не мистера Форстера и Крукшенка, а Крукшенка и Уильяма, причем автор сидел сгорбившись на стуле у окна, а художник нависал над ним.
– А меня и не было. Я был здесь, Крукшенк, я писал! Джордж, мне очень жаль, если ты сердишься, но мы не заключали контракт на «Святого Павла», и если к тебе обращается «Санди таймс», то ты, естественно…
– Мы же ударили по рукам, сэр! И этого всегда бывает достаточно для любого достопочтенного джентльмена, чтобы считать контракт заключенным! Если только он не какой-нибудь ОБМАНЩИК!
Миссис Туше, почуяв опасность, внезапно встала и предложила тост за молодую королеву.
– Хорошая мысль, миссис Туше! За королеву!
– И за новую принцессу!
– Хорошо сказано! Тост за молодую королеву и ее новую принцессу и за здоровье и славу нашего королевства!
– Предлагаю поступить еще лучше – давайте споем этот тост!
Все молодые литераторы вскочили из-за стола и воззрились на портрет королевы Виктории. Раскрасневшись от выпитого вина, хватая друг друга за локти, они душевно запели о том, кем британцам никогда не стать.
15. Первая страница «Лондонского Тауэра»
«Десятого июня 1553 года около двух часов пополудни прогремел гром артиллерийских орудий с башен Дарэм-Хауса, тогдашней резиденции герцога Нортумберленда, гроссмейстера королевства, занимавшей место, где сегодня вытянулась череда современных зданий, известных под названием Адельфи[146]; и тотчас после этого, словно эхо, прокатились пушечные выстрелы из каждой позиции вдоль реки, где размещалась бомбарда или кулеврина – у стен соседней больницы в Савойе, и у старого дворца Бридвелл, недавно перестроенного Эдвардом VI, по настоянию епископа Лондонского Ридли, в исправительную тюрьму, и у Бейнардского замка, в котором обитал граф Пемброк, и у ворот Лондонского моста, и наконец, дала залп батарея Тауэра, и галантная процессия отправилась от южных ворот величественного здания, упомянутого выше, и спустилась вниз по ступеням, сбегавшим прямо к кромке воды, где, выстроившись на изготовку, дабы ее принять, стояла флотилия из пятидесяти изысканно декорированных золотом барж, причем одни были еще украшены флагами и вымпелами, а другие – парчовыми штандартами с золотым шитьем и гобеленами, на коих виднелись вышитые эмблемы городских мануфактур, и еще бесчисленные шелковые вымпелы, к коим были приторочены крошечные серебряные колокольцы, “издававшие под порывами ветра приятный звон и приятное шуршание”, в то время как прочие суда, имевшие отношение к более важным участникам церемонии, были покрыты вдоль бортов щитами, великолепно изукрашенными гербами разных дворянских кланов и досточтимых граждан, входивших в тайный совет, среди коих горделиво выделялся фамильный герб герцога Нортумберленда – разинувший пасть лев, злобный или, тут имелся и двойной смысл, игривый…»
16. Теория истины
Для миссис Туше настала пора решить, во что же она воистину верила. Отделить факт от фикции раз и навсегда. Ее беспокоило, что «праву» требуется теория права. Спустя восемьдесят пять дней, проведенных в суде, у нее возникла та же проблема с «истиной». Истина требует ли теории истины?
Falsus in uno, falsus in omnibus[147] – это девиз Кенили. Он понимал эту поговорку буквально, применяя ее к свидетелям, адвокатам, судьям, самому Коберну, католической церкви, прессе, Вестминстеру, всей судебной системе в целом. Любому жителю Уоппинга, уличенному в том, что тот хотя бы раз обманул арендодателя, лавочника или церковного сторожа, нельзя было верить на слово в его показаниях об Артуре Ортоне. У солдата, который хотя бы раз за все годы службы сбежал с плаца в соседнюю деревню, чтобы купить там пинту сидра, не было ни стыда, ни совести, и такие могли наплести что угодно о наличии или отсутствии у кого-то татуировки на руке. Оказалось, что и Госфорд, управляющий, солгал относительно личных финансов. Поэтому ему не было доверия и в вопросе о возможном содержимом запечатанного пакета или о чем-либо подобном:
– «Лжив в одном – лжив во всем» – это фундаментальный принцип права. И данный человек… – У Кенили была привычка делать обвинительный жест, указывая пальцем на свою жертву, как на мученика, прикрученного к столбу на костре или на ведьму, привязанную к тонущему стулу. – …его нарушил!
На это Коберн возразил, напомнив присяжным, что в гражданском законодательстве такого принципа не было. Кенили вполголоса ответил, что он имел в виду закон неба, и очень жаль, что королевская скамья пребывала в девятом круге ада. Но его шепот, точно глас мистера Форстера, был отлично слышен всем в зале. И суд сделал ему замечание. Он получал их частенько. За то, что пускал слезу или пускался в многословные тирады, сквернословил, принимался читать проповеди или лекции, забирался в непроходимые риторические дебри, и его велеречивые монологи могли продолжаться добрых две недели, если не больше. Но народ это обожал. Зрелище, как человек из Корка набрасывался на сильных мира сего, немного освежило невыносимо знойный летний день и дало миссис Туше приятный повод отвлечься от своих финансовых трудностей. Если она не успевала к первому поезду в город, ей могло бы не хватить места в зале. К концу судебного заседания перед зданием суда собиралась толпа, которая вполне могла бы пять раз заполнить зал.
Возвращаясь домой в поезде, она и Сара с удовольствием рассматривали газетные карикатуры. Тичборн в образе Бармаглота, Кенили – в образе Безумного Шляпника, Хоукинс – Кролика и Богл – Сони. Тичборн и Богл, который тонул в Темзе, Кенили подталкивал его к берегу у Вестминстера, а Коберн давал им пинка и сталкивал обоих обратно в воду, а на подошве его башмака было выведено слово ПРАВОСУДИЕ. Кенили в образе святого Георгия, вонзавшего Меч Тичборна в дракона юриспруденции. Кенили в облике укротителя льва, Претендент в облике клоуна, Богл в облике канатоходца, а Коберн в облике главаря банды, и все они под куполом цирка. Последняя карикатура, в глазах миссис Туше, намекала на еще одну потенциальную теорию истины: Истина могла явиться где угодно, но самое невероятное для этого место – арена цирка.
17. Тайны Богла и Луи
Эндрю Богл вошел в зал судебных заседаний и вновь занял место на свидетельской скамье. Было невозможно представить себе, что он мог о чем-либо солгать. Спокойно, с предельной ясностью он повторил все то, что уже сказал в ходе гражданского судопроизводства. Одна из теорий истины гласит, что те, кто говорит правду, не выказывают признаков волнения: так вел себя Богл. Но может ли человек искренне лгать? То есть лгать, но не знать этого? Она сочла немыслимым, что он мог снабдить Претендента нужными сведениями, – разве что не осознавая этого. И вместе с тем она знала, что он был человеком умным и проницательным…
Этот мистер Богл был сплошной тайной! С того дня, как они ели свиные отбивные в ресторанчике, она предприняла не одну неуклюжую и безуспешную попытку восстановить доверительность, возникшую тогда между ними, но если ей удавалось якобы случайно столкнуться с ним в коридоре здания суда – или привлечь его внимание к себе, сидевшей на галерке, он, казалось, был немало удивлен и сконфужен. Когда их пути пересекались, с ней заговаривал Генри, а старый Богл извинялся – ссылаясь на больные суставы – и, пожелав ей хорошего дня, уходил. Он что, считал ее вампиршей? А ведь ей хотелось только узнать то, что можно было знать о других! Пытаясь понять других, миссис Туше, в общем и целом, следовала принципу Теренция