На обратном пути миссис Туше мысленно обратилась к тому самому памфлету. Он назывался как-то так: «Исследование о том, как лучше всего быстро облегчить участь трудящихся классов в районе Манчестера». Ему тогда было двадцать один год. Брошюра была написана для мистера Эберса, отца Френсис, который в то время издавал небольшой журнальчик под названием «Литерари сувенир». Уильям послал брошюру Элизе на одобрение, но той в ту пору было всего двадцать шесть, и политически она была столь же наивна, как и ее кузен. Она, к примеру, тогда считала сентиментальной слабостью желание сострадать участи живших на другом краю земли язычников, трудившихся в теплом климате, которые, с какой стороны ни посмотри, были обеспечены жильем и накормлены. В особенности если сравнивать их с британскими крестьянами, которых массово сгоняли с их исконных земель, заставляя голодать и страдать от холода без крыши над головой, или насильно запихивали в работные дома в городе. И то, что между положением этих двух категорий тружеников могла существовать какая-то связь, ей в голову не приходило. Но, даже пребывая в таком относительно невинном состоянии ума, она сочла этот памфлет, неясно почему, разочаровывающим. Благотворительность – вот к чему, коротко говоря, сводился вывод исследования Уильяма. Добрым христианам при деньгах следовало учредить благотворительные фонды для добрых христиан без денег – и таким вот образом участь добрых бедных христиан будет облегчена. Но уже тогда она начала подозревать, что ее кузена в бедняках фактически интересовали их тела, освобожденные от мешавших ему корсетов и кринолинов, поясов и чулок. В свои двадцать один он считался заядлым любителем щипать женские зады и чуть не терял голову при виде крепкотелых кухарок средних лет. И хотя в приватных играх кузена и кузины он обычно выступал в роли «хозяина» – а ей довольно часто доставалась роль послушной «служанки», – она, должно быть, в его сознании и была служанкой, вынашивавшей революционные планы, ибо он всегда был хозяином, которому приходилось падать перед ней на колени.
31. Кенили подводит итоги, декабрь 1873 года
Кенили подводил итоги в течение всего декабря, а потом и половины января. Его защита основывалась на бесконечных ссылках на уоппингский эпизод. Неужели обманщик мог бы совершать поступок настолько глупый, настолько его изобличавший, каким был приезд в Уоппинг с целью повидаться там с Ортонами? Эту логику Сара сочла неубиваемой. Кенили яростно защищался, отражая все насмешки над его аргументацией, обрушивая оскорбления на любых участников судебного заседания, кто смел в ней усомниться. Его схватки с Коберном теперь происходили ежедневно. И по мере того, как миссис Туше конспектировала выступления участников судебного процесса, ей становилось все яснее, что ситуация изменилась коренным образом. Теперь Кенили считал самого себя и жертвой, и подзащитным.
Кенили: Ко мне здесь отнеслись так, как никогда не относились ни к одному адвокату в Вестминстер-холле[164].
Коберн: Потому что, сэр, вы сами это спровоцировали. Никакому адвокату не может быть позволено нарушать признанные правила отправления правосудия и растаптывать все правила приличий, не навлекая на себя порицание суда королевской скамьи.
Кенили: Я бы не имел ничего против, если бы это порицание было сформулировано иначе, но вы, милорд, применили ко мне в высшей степени недопустимый язык оскорблений, какой только мог быть избран.
Претендент тем временем продолжал рисовать каракули на листке бумаги, всем своим видом показывая, что ему не было никакого дела до разыгравшейся перед ним и из-за него драмы. От Генри она узнала, что он жил в приличном доме на Рочестер-сквер, снятом для него многочисленными сторонниками, и его единственным соседом там была горячо им любимая мопсиха. Его жена и дети давно уже переместились в южный Лондон под чужое попечительство. «Имея еще лишнюю сотню фунтов в год, – думала миссис Туше, – и я могла бы так жить!»
В середине февраля многие видели плачущего Претендента, которого утешал его вечный спутник, молодой мулат. Решили, что тот наконец осознал всю глубину ужасного положения, в котором оказался. Но на следующий день миссис Туше прочитала в «Таймс», что, оказывается, умерла его любимая собака Мейбл.
32. Без вопросов
В сравнении с многословным марафоном Кенили двухнедельная речь Хоукинса, в которой тот изложил позицию обвинения, была краткой и содержательной. Он рассмотрел дело под углом зрения морали. Решение в пользу Претендента нанесло бы удар по чести Кэтрин «Кэтти» Даути и всем прочим леди. Мясники не вправе претендовать на то, что они-де знали, в «библейском смысле», женщин аристократического происхождения. И всякий, кто поддерживал требования Претендента, de facto[165] ставил себя на одну доску с негодяем, и поэтому все они, без вопросов, также были негодяями. Миссис Туше украдкой оглядела зал судебных заседаний. Никто из присутствовавших не желал ни вставать на одну доску с негодяем, ни считаться таковым. Сторона обвинения закончила.
Когда вечером она вернулась домой, у нее на пальцах еще оставалась городская сажа. Уильяма нигде не было. Во всем доме стоял полумрак: только горели лампы в коридорах. Он оставил ей на оттоманке дневную почту и завершенную рукопись «Манчестерских мятежников рокового 1745 года». Роман был в трех томах, что ее обрадовало, но имел посвящение Дизраэли «с самыми искренними чувствами уважения и восхищения», что ее опечалило. Когда они последний раз виделись с Дизраэли? Под рукописью лежало адресованное ей письмо, но размашистый почерк на конверте она не узнала. Она села на лестнице и распечатала конверт.
«Миссес Тачит, мадам, нам дал энтот адрис Аткинсон и мы надеимся что оно придет куда нужно. Мы две молодые девушки испытавшие тяготы жизни, мадам. Мы пишем сказать, что наша мама была дочкой мистра Джеймса вашего мужа который сичас умер. Он оставил маме деньги но ее душой завладели дьяволы от тягот жизни и однажды давно она ушла. Нас отправили в дом под названием Барнардо[166]но мы не хотим здеся оставаться. Мы хотим уехать. Нам дали наши бумаги и назвали ваше имя, мадам, и еще человека кто был нашим дедушкой. Токо вы можете нам помочь, мы живем на улице и как смогли вот пишем вам, мадам!
Искринне ваши
Лиззи + Грейс»
Рука у миссис Туше задрожала. Из конверта выпал еще один листок.
«Миссис Туше!
К моему величайшему удивлению и огорчению, благоприобретатели по завещанию Вашего мужа получили от неизвестных лиц неразумный совет и теперь заявляют свои претензии. Необходимо уладить это дело в приватном порядке и незамедлительно. Меня известил банк, что Вы так и не обратились к ним и не забрали свои деньги. Надеюсь, теперь Вы осознаете необходимость истребовать эти денежные средства, покуда еще не поздно. В этой связи я считаю, что Вы по-прежнему имеете все основания не признать и отвергнуть этих двух претенденток. Они обе не достигли совершеннолетия. Однако, чтобы наследство перешло к Вам, законной вдове, им надлежит предъявить какой-либо свежий документ, засвидетельствованный нами обоими. Мне жаль, что приходится обращаться к Вам с подобной просьбой, но я обязан Вас об этом просить, дабы избежать худших последствий. Прошу Вас прийти ко мне в контору завтра в сере-дине дня.
Всегда к Вашим услугам,
Р. Л. Аткинсон».
Миссис Туше давно была уверена, что в случайных совпадениях есть некий смысл. Она не могла сказать, какой именно. Какой-то. Зеркально отраженное чувство или жест, эхо одной вещи в другой. Случайные пересечения времени и пространства. Дублирование побед и сшибка поражений. Она оторвала взгляд от письма Аткинсона и увидела перед собой Уильяма, с тем же самым выражением полнейшего замешательства, какое застыло и на ее унылом лице.
– Я дошел пешком до самой Хемпстед-роуд, Лиззи. С твердым намерением. Открыл ворота, поднялся по ступенькам крыльца… В передней комнате сидел этот старый черт. Я заметил его в боковом окошке. Но… это был не наш Крукшенк, Лиззи! От нашего Джорджа мало что осталось. Передо мной сидел печальный, одряхлевший старик!
Она помолчала, немного сбитая с толку вторгшимся в ее мысли рассказом кузена, который полагал, будто в мире нет ничего важнее его собственных забот. А потом ею охватило возмущение:
– О боже ты мой, Уильям! А чего ты хотел? Чтобы время остановилось?
Она произнесла эти слова слишком резко. Уильям отпрянул от нее, точно пес, получивший пинок под хвост, как-то весь съежился и сел на ступеньку рядом с ней, прямо на ее письма.
– Даже не знаю, увидел он меня или нет. Я просто замер на месте. Потом он встал – и вышел из комнаты.
– А что ты?
Уильям обхватил голову руками.
Почему она задает так много вопросов?
И почему он задает так мало?
33. Темный секрет
На следующее утро она объявила, что у нее днем назначен прием на Харли-стрит[167]. «Женские недомогания» в доме Эйнсворта всегда вызывали благоговейный пиетет и никогда не встречали ни возражений, ни каких-либо вопросов. Приближаясь к Кордвейнер-Холлу, миссис Туше подумала, не лгала ли она с целью сказать правду – как это делает романист. И не было бы сильным преувеличением, если бы она сказала, что ей предстояло пережить внутреннее кровотечение или ампутацию, потому что сейчас она испытывала ужас и страх ничуть не меньший.
– Миссис Туше, мне очень жаль, что дело дошло до этого. Я знал об их существовании, но никогда не мог вообразить, что им хватит на это дерзости.
Когда Аткинсон открыл ей дверь, она ощутила его дыхание на своей шее. Три года, что она не видела этого человека, ничуть не ослабило ее отвращения к нему и ко всем мужчинам вроде него. Есть адвокаты, которые соединяют в себе свойства кровопийцы, ханжи и лицемера. Такие всегда стоят на страже границ между вещами и людьми – и вечно извлекают из этого выгоду.