По-настоящему все зависит от того…
– Тогда пусть Господь сжалится над тобой! От этого все и зависит! Мы грешим в разной степени, как и все делаем в жизни. А иначе зачем что-то улучшать, зачем вообще пытаться что-то сделать? Можно просто предаваться отчаянию. А между тем наши души пребывают в равновесии. И в промежутке между настоящим моментом и неким будущим моральным совершенством, безусловно, все, что у нас есть…
Но она не успела закончить мысль, и юноша рассмеялся ей в лицо. Горько, пришло ей на ум, юноша горько рассмеялся, откинув голову назад, и его глаза сверкали точно молнии, а его шевелюра казалась огромной и жуткой в свете свечи, напомнив ей кого-то из несуразных персонажей Уильяма: жестокого герцога, возможно, или якобитского мятежника, или беспощадного разбойника с большой дороги.
– Как будто меня сильно заботит состояние души моего тюремщика! Нет, меня это не заботит, миссис Туше! Меня заботит только тюремная камера. Незаконная камера. И я говорю: всякий мужчина и всякая женщина, – продекламировал Генри Богл, скорее как многоопытный оратор, обращавшийся к народу с балкона, нежели бедный юноша, стоявший на грязном полу своей кухоньки, – я говорю, кто бы ни узрел и ни осознал истину того, насколько это незаконно, ДОЛЖЕН это обнародовать, и крайне необходимо, чтобы он так поступил, чтобы для него это стало делом всей его жизни, чтобы он дышал этим и жил этим каждый момент, покуда он жив, отныне и до судного дня. Вот в чем состоит битва жизни! Такова ежедневная война всех тех, кто любит и знает истину!
Он склонился над ней, и миссис Туше смогла отметить про себя три вещи. Во-первых, в бурном потоке его речи больше не упоминалась никакая «она», никаких «мужчин и женщин», а был лишь «он». Во-вторых, ее лицо покрылось испариной, ее всю трясло. И в‑третьих, эта крайне необходимая ежедневная битва жизни, которую он описал, была именно той жизнью, какую она могла себе представить не более, чем вообразить, что пересекает Атлантический океан на шаре, наполненном горячим воздухом.
38. Похоронен как нищий, 1877 год
Первой об этом узнала Клара, но известие в ее изложении было невразумительным.
– Миссис Туше, мне мама сказала, что умер ваш друг. Сочувствую вам. Она прочитала об этом в газете.
Сара ходила по магазинам в Хоршеме. И Клара не знала, ни в какой газете напечатали это сообщение, ни когда, ни как звали этого самого друга.
И тогда миссис Туше решила действовать методом исключения:
– Он когда-нибудь сюда приезжал?
– Сюда никто не приезжает.
– Это писатель?
– Я не знаю других писателей, кроме папы.
Миссис Туше пришлось высунуться из своего окошка под крышей и оглядеть улицу из одного конца в другой, пока она не заметила стянутую лентой копну ярко-желтых локонов, мелькнувших из-за автобуса. Она выбежала на улицу, споткнувшись на крыльце о башенку пакетов с покупками Сары.
– Ну почему вы такая любопытная, миссис Туше? Вы не могли подождать, пока я не вернусь в дом? Это мистер Богл. Бедный мистер Богл с Кингс-Кросс. И после всего для этого бедолаги не собрали ни пенни. Он лежит в земле в безымянной могиле, упокой, Господи, его душу.
Миссис Туше упала на колени и расплакалась.
39. Случайная встреча в поезде
«Его всегда отличали сочувствие к доброта к молодым людям. Об одном случае, произошедшем примерно в то время, мне поведала мисс Арабелла Кенили, выдающаяся писательница. Как-то раз мисс Кенили, тогда совсем юная девушка, ехала по железной дороге в районе Брайтона. В ее вагон вошли старая леди и джентльмен, они говорили о книгах, и, в частности, упомянули различные произведения Эйнсворта. Мисс Кенили, вспомнив критические суждения о “Джеке Шеппарде”, не осмелилась принять участие в их беседе и только заметила, что, на ее взгляд, книги Эйнсворта были возмутительного свойства и, скорее всего, оказывали дурное влияние на молодежь. После чего “старый джентльмен – продолжу словами мисс Кенили – улыбнулся доброй и чуть удивленной улыбкой, глядя на молодую пылкую особу с идеями, которая осмелилась высказать свое мнение на столь обширную тему. Он сказал, что ему приятно встретить особу столь юного возраста, обладавшую проницательным восприятием литературы, не сводящимся лишь к сюжету книги, хотя ее вердикт не отличался благоприятностью в отношении направленности определенных произведений. Он не представился. Но его спутница – к моему величайшему ужасу – раскрыла его имя”. Это был не кто иной как автор “Джека Шеппарда”, с которым вступила в беседу мисс Кенили, но он не проявил к своей юной критикессе ни малейшей злобы, а охотно с ней беседовал и даже чуть позже помог пересесть на другой поезд. Мисс Кенили добавляет: “Приехав домой, я тут же нашла портрет м-ра Эйнсворта и сразу его узнала. Он обладал, полагаю, достаточной учтивостью и тактичностью, чтобы признаться в том, кто он такой, после того как я откровенно изложила свое мнение о его книгах”. Эйнсворт так и не узнал, что героиней этого забавного приключения была дочь его старого друга, помогавшего ему редактировать журнал тридцать лет тому назад, д-ра Э. В. Кенили».
Из книги С. М. Эллиса «Уильям Гаррисон Эйнсворт и его друзья», том II.
40. Воспарил к небесам
Снизу донесся громкий звук падения. Потом, восстанавливая в памяти те события, Элиза уверяла себя, что сразу поняла, в чем дело, как только услышала этот грохот. Неужели поняла? Это правда? Гордый эмпирик, она любила задавать себе подобные вопросы. Двадцать лет тому назад она могла бы ответить на них. Тогда она лучше понимала, как отделить тело от души, факт от стремления, истину от ложного воспоминания. Тогда она еще верила, что такое возможно.
А теперь она встала, торопливо пересекла холл и, спустившись в рабочий кабинет кузена, обнаружила его распростертым на полу. Если она уже больше не была твердо уверена ни в чем, то Смерть распознала сразу. Смерть прибыла немного некстати, нелепо подвернув ноги Уильяма к его груди, чем придала ему сходство со спящим ребенком, и закинув его левую руку на глаза. Она знала, что ее кузен никогда не думал о себе как о персонаже книги другого мужчины – тем более женщины, но в данном случае это было неизбежно: она оказалась единственным человеком, кто мог засвидетельствовать его смерть и оплакать его. Она опустилась на колени и взяла его руку. Минуло больше тридцати лет с тех пор, как она последний раз держала его за руку – или опускала ее, так чтобы другой рукой могла бы его приласкать и услышать его благодарный мальчишеский стон. Теперь же это была старческая рука. Ей бросились в глаза две уродливые мозоли – на указательном и безымянном пальцах, коими он сжимал перо. Все в жизни меняется. Все сплошные утраты. Он что, насмехается надо мной, Лиззи?
Как много в жизни разочарований. Всякая попытка пересечь границу, любая высокая цель, которую человек может измыслить себе в этом мире, – все это рано или поздно неминуемо падает к Его стопам и обращается в ничто. Но она не могла с этим смириться: она хотела жить! Хотя всегда знала – с самого детства, – что подобное упование по своей природе не вполне женское и даже, быть может, не богоугодное. Ей хотелось просто жить. Попытаться по-своему жить, на своих условиях, и защищать такие же попытки других – какими бы они ни были бедными, забытыми, униженными и презираемыми! Кто-то живет ради любви, или ради работы, или ради свои детей. Элиза Туше жила ради идеи – свободы. И когда ее время придет, да, когда она сама умрет, очень может быть, в этой вот комнате, она, по крайней мере, спокойно покинет сей мир, зная, что…
И в середине этой безмолвной тирады Элиза вспомнила, что рукопись «Обмана» открыто лежала в ее спальне наверху, на туалетном столике, извлеченная из своего обычного тайника – стопки промокательной бумаги. Ее имя стояло на заглавной странице. Тщеславие, да, – но оно доставляло ей маленькую радость каждый вечер, когда она смотрела на эту страницу перед сном. Список возможных псевдонимов был засунут в букетик засохшей лаванды в правом ящике столика.
Эдвард Трюс
Эдмунд Тернер
Элиот Тависток
Охваченная на мгновение паникой, она пришла в замешательство, что было совсем на нее не похоже: поднялась на ноги, встала на колени, снова поднялась. Но почему? Уильяма больше не было. Ее дорогого Уильяма. Единственного на свете человека, кто ее по-настоящему знал, и поэтому единственного, от кого только и можно было утаивать свои секреты. Она опять встала на колени. И в последний раз взглянула на нежные чувственные губы, все еще розовые, как у херувима, хотя и обрамленные седоватой козлиной бородкой. Комнату наполнил звериный вопль – похожий на визг лисы. Она сунула кулак поглубже в рот в попытке сдержать вопль. Единственный на свете человек, кто ее по-настоящему знал? Она услыхала шаги на лестнице. Она постаралась вытереть слезы носовым платком, села на пол, поджав ноги, и сплела пальцы. Старые трюки. Но они больше не срабатывали. Как она могла прожить так долго, размышлять так усиленно – и так мало что понимать в жизни! Что же это за невыносимое чувство? Любовь? Она так долго отгоняла его от себя, что даже позабыла, как это больно на самом деле.
Оглядев себя, она увидела, что слезами замочила воротничок платья. Сейчас дверь отворится. У нее осталось несколько мгновений, чтобы вновь принять привычную позу Брони: опечаленной смертью любимого кузена, конечно, но уже озабоченной практическими делами вроде завещания. И чей это теперь был дом? Кому достанутся все эти книги, этот письменный стол, эти перья? Кто будет писать в этом кабинете? Она отодвинула его руку, лежавшую на глазах, и с ужасом увидела, что его глаза широко раскрыты. Мой Уильям! Казалось, он смотрел в упор на склонившуюся над ним плачущую женщину, и его лоб был нахмурен, выражая нежный озадаченный интерес и словно прикидывая, какой бы из нее вышел персонаж:
Секреты миссис Туше, в конечном счете, остались неразгаданными.