— А ты его поставил, Гарри?
— Видишь ли…
Мой друг откинулся на спинку стула и вставил в мундштук сигарету. Казалось, изящный стул в стиле английского ампира вот-вот развалится под тяжестью его грузного тела. Взяв серебряную зажигалку в форме обезьянки, которую он подарил мне на день рождения, Гарри нажал на ее хвост и прикурил от маленького язычка пламени.
— Хочешь услышать мудрый совет старого астматика? — спросил он, выпуская длинную струю дыма.
Я с готовностью кивнула.
— Я всегда жалел о некупленных мной картинах, несостоявшихся путешествиях и так и не случившейся любви. Иными словами, я жалел только об упущенном и никогда — о содеянном, — авторитетно заявил Гарри. — По-настоящему сожалеть стоит только о том, чего мы не совершили.
Я задумалась, имеет ли это отношение ко мне. И чем дольше я размышляла о картине своей жизни, тем мрачнее и бесцветнее казалось мне ее полотно. Когда-то давно на его поверхности появилось яркое пятно — пронзительно-алая вспышка моей единственной любви. Но даже оно со временем выцвело и посветлело, превратившись в водянистые розоватые разводы. Были ли в моей жизни моменты, когда я не сделала чего-то важного или прошла мимо человека, которого могла полюбить?
Я всегда четко знала, что нужно делать, и редко сомневалась в правильности выбранного пути. Если не считать той любовной истории, я всегда твердо стояла на земле и уверенно шла вперед, не испытывая никаких колебаний. «Вперед к могиле», — вдруг промелькнуло у меня в голове.
— Все так быстро кончается, Фейт, — продолжал Гарри. — Гораздо быстрее, чем тебе сейчас кажется. Ты вдруг чувствуешь, что машина стала заедать, и, оглядываясь назад, с изумлением спрашиваешь себя: «Да моя ли это жизнь?» Ты и оглянуться не успел, как она пролетела. Все прошло как во сне. Поэтому старики так много говорят о своем прошлом: они стараются понять, что же с ними произошло. А ведь то, что было, — и есть эта самая жизнь, единственная и неповторимая.
Гарри сардонически хмыкнул и вдруг зашелся в приступе сухого отрывистого кашля. Я заставила его выпить воды, и он затих. Потом мы какое-то время сидели, молча глядя в пространство. Гарри пару раз прочистил горло.
— Фейт, дорогая, я вынужден тебя оставить, — сказал он устало, с трудом поднимаясь со стула. — Спасибо за угощение. Было очень вкусно.
— Забирай с собой пирог. Для меня здесь слишком много.
— Нет, дорогая, я на диете. — Он посмотрел на часы. — О Господи, уже так поздно. Мистер Спенсер будет мной недоволен. Он, вероятно, уже описал весь дом.
Я проводила Гарри до двери. Он шел, задыхаясь.
— С тобой все в порядке, Гарри?
— Надеюсь, что да. Я просто слишком стар. Пора закрывать лавочку.
Я поцеловала его в щеку.
— Фейт, дорогая, я ведь всегда говорил, что тебя ждет блестящее будущее. Это только начало.
— Спокойной ночи, мой милый друг.
— Обещай мне, что ты не откажешься, — попросил он, беря мои ладони в свои.
— Хорошо, обещаю.
2
На следующий день я поехала в «Хейвен». Он находился на северном побережье Лонг-Айленда, где с начала века и до Второй мировой войны выросли самые крупные поместья. С тех пор многие из них стали жертвами времени, небрежения и прогресса и были расчленены на куски или разрезаны проложенными через них шоссе. Однако некоторые уцелели и царственно выделялись на фоне унылого современного пейзажа с его непременными бензоколонками, дешевыми закусочными и торговыми центрами.
С дороги дом был не виден. Пытаясь найти ворота, я объехала все поместье по периметру. Оно было огорожено осыпающейся каменной стеной, увитой виноградом. За ней были видны старые раскидистые деревья. Ограда была необычайно живописна и выполнена во вполне европейском духе. Такие часто встречаются в старинных французских усадьбах. Нижние камни стены утопали в густой траве, трещины заросли мхом. Но в этой запущенности было что-то нарочитое, словно над стенами потрудилось не время, а искусная рука дизайнера. Казалось, что выбоины равномерно разбросали по поверхности, добиваясь некоего эстетического эффекта. Я подумала, что это искусственно созданная руина с умело поддерживаемым заброшенным видом.
В конце концов я обнаружила въезд. Он оказался довольно скромным — два каменных столба, на одном из которых строгими буквами было высечено «Хейвен». Среди деревьев вилась дорога, посыпанная светлым гравием. Через некоторое время я выехала на открытое место. Внезапно выглянувшее солнце осветило изумрудный веер лужаек, раскинувшихся по обе стороны дороги. Они сменились причудливым калейдоскопом сада с роскошными цветами и фигурно подстриженными деревьями.
Наконец за поворотом показался дом, залитый полуденным солнцем. Я остановилась на небольшой, вымощенной булыжником площадке и вышла из машины. На улице заметно похолодало. Был один из тех весенних неприветливых дней, когда кажется, что наступила осень. Порывы ветра трепали верхушки деревьев. В воздухе стоял едва уловимый запах лилий.
Вблизи дом выглядел более фактурным и живым. Построенный из бледно-желтого природного камня в стиле французских замков, он поражал совершенством пропорций. Его роскошь выражалась скорее в формах, чем в размерах. Настоящая жемчужина архитектуры, вполне достойная той легендарной дамы, что обитала в нем.
Не успела я поднять дверное кольцо в виде бронзового льва, как дверь распахнулась, и в проеме показался седой человек в черном костюме дворецкого, жестом пригласивший меня войти.
— Вы мисс Кроуэлл? — спросил он.
— Да.
— Миссис Гриффин ждет вас. Проходите, пожалуйста.
Очутившись после яркого солнечного света в прохладном полумраке холла, я невольно прищурила глаза.
Наверху мерцал огнями металлический светильник в виде воздушного шара братьев Монгольфьер. Пол был похож на шахматную доску из белого и черного мрамора. Маленькие неровные плитки были стерты от времени, словно их перенесли сюда из старинного французского замка. Стены покрывала серовато-голубая глазурь. Над величественным комодом восемнадцатого века висела очень милая картина Каналетто с видами Венеции. Уж не тот ли это рейзеновский комод, который она купила у Гарри?
Меня повели по коридору, на стенах которого висело несколько тщательно подсвеченных картин. Это были пейзажи самого отменного качества. Звук наших шагов гулко разносился по дому. Проводив меня в библиотеку, выходящую окнами в сад, дворецкий спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я отказалась. Тогда он объявил, что миссис Гриффин сейчас спустится, и ушел.
Сев на диван, я оглядела комнату. Над камином висела картина Делакруа, изображавшая мавританского юношу, держащего под уздцы черного жеребца. У стены на столе из красного дерева расположилась целая коллекция бронзовых лошадей. На стене, свободной от книжных шкафов, была стеклянная витрина с выцветшими призовыми ленточками, по обе стороны от нее — живописно развешанные кнуты и хлысты. В камине лежали дрова, переложенные бумагой и готовые к растопке. В комнате стоял легкий запах горелого дерева. Повсюду были расставлены наградные серебряные кубки с букетами ярких садовых цветов. На кофейном столике были аккуратно разложены журналы о верховой езде, а в углу я заметила поднос со всякого рода напитками. В этой комнате ненавязчиво звучала тема денег и роскоши, словно играла тихая приятная музыка, и, сидя там, вы медленно погружались в атмосферу комфорта и дорогих увлечений.
На меня снизошел мир и покой. Я стала размышлять о том, что мы подчас недооцениваем те блага, что несет нам богатство, как вдруг мое внимание привлекла единственная фотография в комнате. Это был черно-белый портрет молодой женщины в белом атласном платье. Вероятно, это была Кассандра. Ее нельзя было назвать ни красавицей, ни дурнушкой, скорее она находилась где-то посередине. На лице женщины застыло напряженное выражение, словно фотограф настойчиво советовал ей улыбаться. В некотором смысле она действительно походила на меня: узкое лицо, миндалевидные глаза, некоторая неловкость или, скорее, застенчивость. Фигура у нее была замечательная, в особенности длинная грациозная шея и покатые плечи, эффектно подчеркнутые глубоким овальным вырезом платья. Темные волосы были уложены в аккуратный шиньон, шею украшало изящное колье из жемчуга и бриллиантов. Вероятно, в жизни, когда интеллект и характер расцвечивали ее лицо дополнительными красками, оно, как и мое собственное, выглядело красивее, чем на фотографии. И все же фотография была хороша. В ней чувствовалось романтическое настроение прежних дней.
Было трудно представить, что эта молодая женщина, такая чистая и невинная в своем белом платье, избранница судьбы, надежно огражденная от мира насилия и зла, была убита столь жестоким и безжалостным образом. Мне вдруг показалось, что фотография залита кровью. Я быстро отвернулась, потом поднялась и подошла к металлическим книжным шкафам, в которых были видны аккуратные ряды книг. Старинные фолианты, переплетенные в кожу, и собрания сочинений были расставлены без какой-либо системы. Мне показалось, что при покупке их решающую роль играло не содержание, а красота переплетов. Я уже собралась вытащить пару книг, когда в комнату вбежала маленькая собачка с выпученными глазами и длинной белой шерстью. Она принялась виться вокруг моих ног, царапая их своими крошечными лапками.
— Нельзя, Пом-Пом! Нельзя! — послышался крик у двери.
Я подняла глаза. В дверях стояла миссис Гриффин, одетая в простое платье из кремового шелка. Собачонка продолжала скакать вокруг меня, не обращая внимания на возгласы хозяйки.
— Пом-Пом! Немедленно прекрати!
— Ничего страшного. Я люблю животных, — сказала я.
Наклонившись, я погладила маленькую головку, еле различимую под копной белой шерсти.
— Не сердитесь на Пом-Пома, — произнесла миссис Гриффин. — Он еще щенок и не обучен, как себя надо вести. Наверное, это моя вина. Я не умею никого воспитывать.
— Он, наверное, почуял запах моего кота, — предположила я. — Ты унюхал кошку, малыш?