В семь утра я явился на встречу со знаменитой репортершей, ожидая увидеть агрессивную амазонку с автоматом на плече и тесаком за поясом. Передо мной стояла хрупкая женщина лет тридцати (позже я узнал, что ошибся аж на десять лет), невысокая, с золотисто-каштановыми, коротко стриженными волосами. Накрашена она была как для вечернего выхода в Оперу. Заметив мое изумление, журналистка просияла невинной улыбкой и крепко пожала мне руку:
– Рада с вами познакомиться, лейтенант Ларч.
Хелен Макганис. Пожалуйста, лейтенант Ларч, расскажите о вашем жизненном пути.
Томас Ларч. О жизненном пути? Ну… Я не знаю, с чего…
Х. М. Смотрите не на меня, а в камеру.
Т. Л. В камеру… Да, конечно. Пожалуйста, говорите громче, я почти не слышу левым ухом, а слуховой аппарат барахлит, скоро получу новый.
Х. М. А правым ухом вы слышите лучше?
Т. Л. На правом потеря слуха всего тридцать процентов, так что…
Х. М. Давайте поменяемся местами.
Она обошла джип, я подвинулся, дверца хлопнула, и мы продолжили.
Х. М. Интервью с Ларчем, дубль второй. Пожалуйста, лейтенант Ларч, представьтесь нашим зрителям.
Т. Л. Мне тридцать два года, я лейтенант Королевской морской пехоты, моя часть задействована в операции «Телик». Мы брали Багдад, в битве за Басру сороковой диверсионно-десантный батальон Королевской морской пехоты был на передовой.
Х. М. Почему вы пошли в армию?
Т. Л. Я был молод, мечтал о приключениях, хотел изменить судьбу. А не жалеть всю жизнь, просиживая штаны в офисе перед монитором компьютера. А еще… «За королеву и страну»[40] – вот что было для меня важней всего.
Х. М. Хотели стать героем?
Т. Л. В юности я восхищался рыцарями Круглого стола, мечтал о подвигах.
Х. М. И как же все началось?
Т. Л. В восемнадцать лет я прошел вступительные испытания в Лимпстоне и был принят.
Х. М. Это очень жесткая система подготовки?
Т. Л. Человеку в хорошей физической форме она вполне по силам.
Х. М. Что было дальше?
Т. Л. Меня отправили в Северную Ирландию. Сначала пришлось нелегко – враждебная атмосфера, ярый фанатизм… Мы как посредники не должны были поддаваться на провокации, в воздухе клубилась ненависть, поди разберись, кто прав, кто виноват… Молодежь все время задиралась, в нас стреляли, а отвечать ударом на удар было запрещено. Когда начались мирные переговоры и командующим стал полковник Дэвис, ситуация улучшилась, но провокаторы – с обеих сторон – не успокоились. А мы… продолжали сражаться за мир.
Х. М. Жаждущие мира военные – это парадокс.
Т. Л. В армии человека учат пускать в ход оружие в самом крайнем случае. Мне всегда казалось, что гражданские намного агрессивнее военных. За восемь лет службы в Ирландии я стрелял один раз, на учениях. До девяносто седьмого ситуация оставалась взрывоопасной, но ошибок прошлого удалось избежать. Потом Тони Блэр запустил-таки переговорный процесс[41], хотя диверсии и покушения продолжались и раскольники не успокаивались.
Х. М. Вы были ранены в Ирландии?
Т. Л. В девяносто шестом, во время нападения на казарму Типвэл в Лисбёрне[42]. Первый взрыв оказался разрушительным, меня ранило во время второго, когда выносили раненых. Я находился в тридцати метрах от взорвавшейся машины, ударная волна оказалась невероятной силы, но мне повезло, отделался тремя сломанными ребрами и через два месяца вернулся в строй.
Х. М. Не хотите рассказать об автомобильной аварии?
Т. Л. Это было в девяносто третьем, на побережье Нормандии. Мы получили увольнение на три дня, отправились в ночной клуб, а на обратном пути разбились на машине. Парень, сидевший за рулем, был в легком подпитии, пошел на обгон и… не вписался.
Х. М. Выжили только вы, хоть и находились на переднем сиденье.
Т. Л. Я один пристегнулся. Двух других ребят с заднего сиденья выбросило из машины. Печальная история, но мне повезло.
Х. М. Что было после Ирландии?
Т. Л. Я стал лейтенантом сорок второго диверсионно-десантного батальона Королевской морской пехоты. Мой полк был задействован в операции «Паллизер»[43] в Сьерра-Леоне. Боевые действия продлились около шести месяцев[44]. Я впервые попал на настоящую войну. В Африке она как-то по-особенному омерзительна. Жизнь человеческая ничего не стоит. Мы не без труда выбили мятежников с территории аэропорта, освободили попавших в плен парней[45] и вернулись домой. Не люблю об этом вспоминать.
Х. М. Вас там ранили.
Т. Л. Ерунда. Получил шальную пулю в плечо. Джип ехал слишком быстро, камера дергалась, и Хелен попросила водителя сбросить скорость до тридцати километров.
Х. М. Продолжаем. Интервью с Томасом Ларчем, дубль третий… Дальше был Афганистан?
Т. Л. Я вернулся в сороковой диверсионно-десантный батальон Королевской морской пехоты, и мы первыми высадились там вместе с американским спецназом. Англичан было человек пятьсот, не больше. После взятия Кабула нас перебросили под Кандагар, там было много боестолкновений, снайперы отстреливали военных днем и ночью. Мы так и не добились полного контроля, разве что над городами. В сельской местности приходилось все время быть начеку.
Х. М. Помните, как тогда воспринимали события?
Т. Л. Честно?.. Смысл этой войны определяет не религия и не терроризм, а опиум и контроль за сотнями тысяч гектаров маковых полей. Во время сбора урожая война как по волшебству останавливается, исламистов защищают от коллег, покушающихся на их… бизнес.
Х. М. Кто защищает?
Т. Л. Силы союзников. Это секрет Полишинеля[46]. В Афганистане, как в Бронксе и любом другом гнилом предместье, банды воюют за контроль над торговлей наркотиками. Если бы плантации уничтожили – выжгли, выкорчевали, – война бы сразу остановилась. Парни не понимали, зачем нас послали в эту страну. Религия – всего лишь предлог, отмазка. Оправдывали войну только миллиарды «маковых» долларов. Самое подлое, что местные везут эту дрянь к нам, сами не употребляют. Я вздохнул с облегчением, когда мы ушли из Афганистана, где торговцы дурью командуют полицией, армией и властями.
Х. М. В Ираке все проще?
Т. Л. В каком-то смысле – да. Здесь бал правит не опиум, а нефть.
В сердце бескрайней пустыни зазвонил телефон. Не мой – у меня его не было. Хелен достала из кармана сотовый, взглянула на экран, попросила водителя остановиться, выпрыгнула из джипа и отошла шагов на десять. Разговор был напряженный, она прикрывала рот ладонью и время от времени смотрела в мою сторону.
Хелен Макганис не оставила мне времени задать вопрос «почему я?». Мы заняли свои места, и джип поехал на юг, к пустыне, над которой светило утреннее солнце. Хелен велела оператору снимать меня крупным планом, себя она «подверстает» при монтаже. Она удивилась, узнав, что я никогда не смотрел ее передачу, и объяснила, что стремится показать «другую» сторону войны, отрешившись от казенного языка официоза. Решив взглянуть на факты с более человечных позиций, чем собратья по цеху, Хелен готовила репортаж о трех военных, в том числе о женщине – младшем лейтенанте, которые должны будут рассказать о своей жизни и армейской карьере. Я кивнул: понятно…
Она успокоилась, улыбнулась, закончила разговор и сочла нужным пояснить:
– Звонила мой продюсер. Я хотела снимать интервью в вертолете, но она сказала, что нам отказали. Вы тоже против? Это так опасно?
– Вовсе нет… если его не обстреливают.
Хелен отправила длинную эсэмэску.
– Надо же, мы посреди пустыни, а связь есть, – сказал я.
Она удивилась, но комментировать мои слова не стала, произнесла: «Интервью с Ларчем, дубль четвертый» – и продолжила задавать вопросы.
Ее настойчивое желание услышать детальное описание моих ранений и несчастных случаев, в которые я попадал, выглядело странновато. Жизнь любого военного человека подразумевает риск, и идет он на него сознательно, это часть контракта. Я не понимал, чего добивается Хелен.
– Мне бы не хотелось говорить на эту тему.
Она не удивилась и не смутилась, взгляд у нее был понимающий и сочувствующий. Мои подозрения просто нелепы.
Второй раунд состоялся пять дней спустя. Прощаясь, Хелен Макганис сказала: «Надеюсь, мы еще увидимся», но я воспринял это как обычную вежливость. Она протянула руку, энергично встряхнула мою ладонь и на несколько секунд задержала ее в своей. Я не знал, как себя вести. Мы принадлежали к разным мирам: Хелен – звезда журналистики, общается со знаменитостями, на равных беседует с премьер-министром, а я – никто, один из сорока тысяч солдат британского экспедиционного корпуса. Мне и на секунду не приходило в голову, что неизвестный лейтенант способен чем-то ее заинтересовать, но что тогда делать с этими взглядами, улыбками и крепким – не в меру – рукопожатием?
Мое общение с прекрасным полом носило ни к чему не обязывающий характер: романы стремительно начинались и беспечально увядали. Я завербовался и был готов по приказу отправиться на любой континент, провести много месяцев во враждебном окружении, в казарме, куда гражданским доступа нет. Мало кому по нравится жить в вечной тоске и тревоге, предчувствуя разлуку и дурные вести. Возможно, в подобных рассуждениях есть доля лукавства: большинство моих товарищей, с которыми я служил в Ирландии и Афгани стане, обзавелись семьями. Я – «мастодонт», один из последних холостяков моего выпуска. Сказать, что я прошел мимо многих прекрасных женщин, было бы сильным преувеличением. Всякий раз, когда в романтических отношениях нужно было сделать второй шаг, я спрашивал себя: «Ты с ней хочешь провести остаток дней?» Внутренний голос истерически кричал в ответ «нет!». Честно говоря, я не горел желанием остепеняться, моя жизнь вполне меня устраивала. Главное сейчас было вернуть прежнюю физическую форму, восстановительная терапия отнимала все силы – почище тренировок в Лимпстоне. Процесс был мучительным, я по-прежнему хромал и был совершенно глух на левое ухо.