«Не волнуйтесь, Парвати, мне недолго осталось…» Я отвечала: «Зачем так говорить? Вы молодой и здоровый человек. Депрессия случается у многих, но силы вернутся. Сегодня чудесная погода». Он отвечал: «Я больше не могу, Парвати, хочу умереть». Я возражала: «Жизнь прекрасна. Видите, там, на проводах, обезьяны с детенышами, невозможно забавные!» Он качал головой: «Хочу покончить с этим ужасом…» Фил не отвечал на вопросы, не реагировал, а однажды утром исчез. Санитарка прибежала, сказала мне, его долго искали. Весь квартал участвовал, но больше мы ничего о нем не слышали, правда нашли записку.
Парвати достала сложенный в несколько раз листок бумаги и протянула нам. Я прочел несколько фраз, написанных неверной рукой: «Спасибо за все, Парвати. Я должен уйти. Оставляю вам деньги – все, что у меня осталось, – в благодарность за заботу и на нужды амбулатории. Там, куда я направляюсь, они мне не понадобятся. Фил».
– Почерк как будто его, – пробормотал Виджей Банерджи.
– Там было триста двадцать долларов, одиннадцать тысяч рупий и серебряный браслет, который он всегда носил на правой руке. Я не захотела продавать это украшение.
Парвати послала медсестру за браслетом. Мы молча ждали, я оглядывал Двор Чудес, нищих, сидящих на корточках вокруг нас, угрюмых женщин с голыми детишками на руках, мужчин, терпеливо ожидавших осмотра. Обезьяны скакали по проводам, сидели на крыше, карауля момент, чтобы стащить какой-нибудь фрукт.
Вернулась медсестра с браслетом, Парвати протянула серебряный ободок Виджею, и он принялся его разглядывать, как будто надеялся выведать тайну. На одном из трех крупнозернистых снимков, напечатанных в газетном объявлении, правую руку Алекса украшал витой браслет, вроде бы тот самый.
– Вы уверены, что Фил и человек на фотографии – одно и то же лицо? – спросил Виджей.
– Можете расспросить медсестер, персонал, больных – они подтвердят.
Я продолжил допрос:
– Когда точно Фил находился в вашем заведении?
– Он появился в начале сентября, в период муссона и проливных дождей. А исчез в день праздника Дивали.
– Дивали!
– Для индийцев это…
– Я знаю…
– Третьего ноября, – сообщил Виджей, успевший «проконсультироваться» со смартфоном.
– Больше двух месяцев назад! – изумился я.
– Ничего не понимаю… – сокрушенно покачал головой Виджей.
– Извините, Парвати, еще один вопрос: Филипп говорил на хинди?
– Фил? Конечно нет, он ведь был англичанином.
Существует предел, за которым любой следующий звонок становится гротескно-нелепым. Я оставил десять сообщений, и Дина не могла их не заметить. Молчанию девушки существовало единственное объяснение: она виновата. Алекс исчез. Физически. Была ли его смерть естественной, или он покончил с собой?
Возможно, его устранили за темные делишки. Или это было банальное ограбление? В любом случае кредиткой Алекса пользовалась именно Дина, и его исчезновение было выгодно ей одной.
Упорное нежелание вступать со мной в контакт вроде бы подтверждало мои выводы, но в девушке было нечто, чего я не понимал, и потому не спешил пустить по ее следу свору гончих псов. Мне не хотелось верить в ее виновность. Нечто… Но что?
Сана Могол напоминала сказочную принцессу. У нее была кожа цвета самого дорого янтаря, гордая осанка и черные локоны до плеч. Стать манекенщицей ей мешал только маленький рост. Элегантный наряд – блузка с напуском, кашемировая пелерина цвета слоновой кости, брюки галифе из небеленого льна и ботильоны на высоких каблуках – подчеркивал достоинства фигуры. Сана назначила встречу в баре гостиницы «Рэдиссон», но опаздывала, и мы заподозрили, что так ее и не увидим.
Когда Сана появилась, обернулись все посетители, а она направилась прямиком к нам, хотя знакомы мы не были. Девушка села, отказалась от шампанского – «вера не позволяет» – и попросила фруктовый коктейль. От нее исходил пьянящий, чарующий запах. Она достала пачку легких сигарет, и Виджей Банерджи тут же кивнул на табличку с запрещающим знаком. Я пожалел о запрете, подумав, что Сана наверняка курит изящно, как киноартистка.
– У вас есть новости о любви всей моей жизни? – с искренним волнением спросила она.
После второго коктейля она рассказала о своем долгом и бурном приключении с Алексом, то есть с Эндрю. Они встретились восемь месяцев назад на факультете, где она изучала связи с общественностью. Он был вольным слушателем курса индийской сексологии. Сана увидела Эндрю у автомата с газировкой. «Это была любовь с первого взгляда!» Раньше ни один мужчина не вызывал в ней желания, ведь отец давно решил выдать ее замуж за сына известной и уважаемой семьи из Шринагара[102]. Страсть к Эндрю заставила Сану уступить зову плоти, и она об этом не пожалела. Он был виртуозным любовником, открыл ей тайны тела, научил наслаждению, сделал сексуально зависимой от себя.
– Да, именно так, зависимой. Ужасное, но и божественное чувство.
Подруги завидовали Сане, познавшей любовный экс таз, все они смертельно скучали, пока их приятели играли в крикет. Сана разорвала помолвку, несмотря на гнев отца и угрозы братьев отомстить Эндрю, который обесчестил невинную девушку. В последний момент он сбежал в Хайдарабад[103]. Случилось это два месяца назад, и с тех пор известий от него не было. Сана не понимала причин его молчания и опасалась худшего. Она знала, что ее злобный старший брат мог глотку перерезать безбашенному австралийцу… если нашел его.
– Алекс, то есть Эндрю, англичанин, – заметил Виджей.
– Он всем так говорит, но я знаю правду.
– Ничего не понимаю, – признался сыщик. – Где доказательства, о которых вы говорили?
Сана жестом попросила нас придвинуться, оглядела зал и достала смартфон.
– Рассчитываю на вашу сдержанность и порядочность, господа, – сказала она, потупившись.
На фотографии, сделанной перед Тадж-Махалом, стояли шесть человек, в том числе Сана и улыбающийся Алекс. Никаких сомнений, это был он. Единственный мужчина и пять индианок в блузках, футболках, джинсах и кедах. Алекс же был в традиционной индийской одежде – бежевой льняной рубашке до середины бедра, широких полотняных штанах и сандалиях.
– Единственная фотография «одетого» Эндрю. Когда у нас начался роман, мы с друзьями отправились в Агру. Он наотрез отказывался позировать для групповых снимков, зато обожал делать эротические фотосессии. Наши с ним.
Сана показала нам слайд-шоу с двумя обнаженными телами. Алекс (предположительно!) – белокожий, волосатый, в левом ухе золотая серьга, но прическа другая, без хвостика на затылке. Сану я опознал по цвету кожи, разглядеть лицо было невозможно.
– Эндрю придумал новую позу – во всяком случае, так он утверждал – и назвал моим именем. Я ее обожала!
Сана продемонстрировала нам сотни эсэмэсок от возлюбленного (некоторые были сентиментально-лиричными, другие – откровенно неприличными). Девушка, нимало не смущаясь, отвечала и на чисто порнографические тексты, от которых у любой американской домохозяйки мог бы произойти нервный срыв.
– Я шокирован вашим бесстыдством, – заявил Виджей Банерджи, глотнув апельсинового сока. – Мне жаль вашего отца и семью.
– Это любовь. Настоящая, безграничная. Умоляю, найдите Эндрю как можно скорее. Я умру, если не увижу его!
– Мне нужно все это осмыслить, – сказал Виджей Банерджи, когда мы вышли из отеля. – Вас подвезти?
Не дождавшись ответа, он остановил такси, устроился на заднем сиденье и скомандовал: «Поехали!» Я набрал номер Дины:
– Здравствуйте, это Том. Не уверен, что вы получили мои сообщения, но это важно: я узнал много любопытного об Алексе и хочу с вами поговорить. Позвоните как можно скорее.
Я решил не тратить время попусту и обследовать квартал Тин-Мурти[104], где еще не был, но знал, что там множество посольств: Вьетнама, Анголы, Португалии, Ирландии, Пакистана. Внезапно, на задах американского посольства, меня пробрала дрожь.
Я сразу узнал британскую школу в Чанакьяпури[105] и мысленно назвал себя идиотом за то, что раньше о ней не подумал. У входа «дежурили» мамочки, машины выстроились в два ряда в ожидании конца уроков. Я бы не удивился, заметив среди болтающих нянек Дханью!
Представившись сторожу-индийцу, я сказал, что хотел бы поговорить с директором. Он открыл решетку и впустил меня в волшебный мир моего детства. Заранее я о встрече не договаривался, так что пришлось час ждать в коридоре. Во времена моего ученичества школой руководила представительная, но очень добродушная дама, а меня принял стройный, хорошо одетый мужчина лет сорока. Он внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ, кивнул и вывел на экран ноутбука фамилии педагогов.
– Итак, с тысяча девятьсот семьдесят шестого по тысяча девятьсот восьмидесятый… Не думаю, что многие учителя, работавшие в то время, остались в строю, но… Вот, нашел: госпожа Мира Нат.
– Мира Нат?.. Да, она меня учила.
– Вам повезло, в конце года наша старейшина уходит на пенсию. Дождитесь звонка, и сможете поговорить с ней.
Директор позвонил секретарше и попросил пригласить учительницу к нему в кабинет. Мне показалось нужным дать некоторые пояснения.
– Я ищу дом, где жил в детстве, он находился недалеко от школы, но адреса я не помню.
– Часть архивов пропала во время большого муссона тысяча девятьсот девяносто первого года. Все, что удалось спасти, переместили на склад, документов очень много, так что искать пришлось бы долго.
– Я играл в крикет, нашего тренера звали… он был индиец, профессионал.
– За крикет у нас всегда отвечают индийцы, но нынешние слишком молоды и не могут вас помнить.
В дверь постучали. Вошла полная седовласая индианка в коричневом сари.