Легран сильно сплюнул вниз, и вдруг ему полегчало. Голова прошла, и тоска прошла тоже. «Все дело в отсутствии опыта! – сказал он сам себе. – Первый раз за четыре года гульнул, и пожалуйста, моральные страдания. А если бы раз в два месяца, все было бы нормально. Нормалявичус, как выражается наш друг Серж Замковецкий, он же Сезам».
Легран обернулся. Марина спала, красиво выпростав руку из-под легкого одеяла и еще красивее высунув ногу – почти до попы. А вот Сезама не было. Легран почуял запах табачного дыма откуда-то из глубины квартиры. Натянул трусы и вышел.
Сезам сидел в своем «кабинете», положив на колени папку, листал какие-то бумаги и черкал карандашом. Железный человек, потрясающе работящий.
– Привет! – Он помахал рукой. – Ну как? Праздник удался? Понравилось? Скажешь дяде спасибо?
– Спасибо, – кивнул Легран. – Всё супер! А кем она работает?
– Кто?
– Кто, кто! Марина вот эта!
– А тебе какая разница? Ну судьей.
– Кем? – Легран не понял. – Кем-кем?
– Судьей, – сурово повторил Сезам.
– Что? – Легран как стоял, так и сел на табурет.
– Ну и что? – Сезам помотал головой, продолжая возиться со своими бумагами. – Что такого?
– Погоди, постой. Судья? Вот прямо в смысле «признать виновным и назначить наказание»? – Легран не мог поверить.
– Какая тебе разница? – недовольно буркнул Сезам. – Извини, мне завтра работу сдавать. Иди поспи. Иди, иди. Отоспись как следует, и нормалевич.
Легран вернулся. Лег на краешек кровати. Ему стало холодно. Он прикрылся одеялом, чуточку стащив его с Марины. Она пошевелилась и вдруг положила руку ему на грудь, а носом уткнулась ему в плечо, этак мило и доверчиво.
Ужас охватил Леграна.
Страх и трепет, мощный и какой-то философский. Экзистенциальный, как пишут в книгах. Но при этом – запредельный. Потусторонний. Ледяной. Fantastic terrors never felt before, как в стихотворении Эдгара По «Ворон». Легран представил себе, что вот эта женщина, которая так жарко и радостно предавалась грешным утехам с двумя парнями лет на десять моложе нее; которая обнималась, целовалась и ласкалась, позволяла себя везде рассматривать и трогать; отдавалась, дрожала, стонала, визжала и чего только ни делала, не ведая стыда, барьеров и запретов, – что вот эта женщина за полдня до этого, стоя в строгом костюме, строгим голосом кого-то приговаривала к трем, пяти, а может, и к десяти годам лишения свободы? Или, страшно подумать, к смертной казни? Как такое может быть? Подсудимый, в наручниках, с трепетом и ужасом выдерживал ее краткую речь, надеясь в конце услышать если не «оправдать», если не «условно», то хотя бы короткий, легкий срок – а получал как обухом по голове десять лет в колонии строгого режима… Или даже: «к высшей мере наказания!» Для подсудимого она была даже не Фемидой, а Немезидой, мстительницей, фурией, дьяволицей, олицетворением беспощадной мощи государства. А для него – просто искусная и сладко-бесстыжая любовница. Но уже не просто! Ее карающая сила теперь светилась за каждым жестом, за этой красивой рукой, за этой смуглой гладкой ножкой, за этим носиком, которым она так наивно уткнулась ему в плечо.
Вдруг он почувствовал злое желание. Поднялся на локте, сдернул с нее одеяло, оглядел и огладил ее всю.
– Хочешь? – вполголоса спросила она, как будто и не спала. – Иди ко мне. Иди сюда, мой хороший, – и ласково обняла его.
Ему казалось, что он одновременно и мстит за осужденных ею, и вместе с тем погружается в теплое хранительное лоно Фемиды, Немезиды и всех трех Эринний…
– А вот к примеру, – говорил Легран в прихожей, прощаясь с Сезамом. – А вот к примеру, допустим-предположим, что я вдруг совершу преступление.
– Ты?
– Погоди! Предположим, я же сказал! И вот меня судят. А судья – она. Я имею право дать ей отвод? И объяснить почему. Так и так, уважаемый суд…
Он нервно захихикал.
– Не понял, – сказал Сезам. – Ты про что?
– Ведь она же судья! – воскликнул Легран.
– Ах, да, да, да, – покивал Сезам, взял с подзеркальника сумку Марины, вытащил замшевый футляр, достал оттуда какую-то штучку на широкой ленте. Сунул в рот и пронзительно свистнул. У Леграна чуть уши не лопнули.
– Серенький!!! – раздался из комнаты крик Марины. – Совсем с ума?! Дай поспать!!!
– Судья, судья, – сказал Сезам, пряча свисток в футляр. – По волейболу. Республиканской категории.
Леграна пот прошиб. Он даже икнул. Невероятное, сказочное облегчение, просто камень с сердца в самом прямом смысле, дышать стало легче, но вместе с тем – очень обидное разочарование: все его ночные ужасы оказались чепухой.
– Точно? – переспросил он.
– Да какая тебе разница? Всё, пока-привет. Звони-заходи!
Навстречу Леграну по дачной аллейке бежала соседка, Галина Ильинична.
– Леня! – крикнула она и с размаху обняла его. – Ленечка!
Что за нежности? Они вообще-то едва здоровались.
– Ленечка, – запричитала она. – Главное, Коленька жив! Жив твой мальчик. Светланочка сумела его в окно вытолкнуть. А сама не успела. – Соседка всхлипнула. – Сгорел ваш дом… И все сгорели. В четыре утра…
Легран тоже заплакал, обнимая соседку.
Но вдруг подумал, что Бог не стал бы так странно наказывать его за то, что он изменил Светочке. Бог нашел бы способ покарать его лично.
– Не вижу логики, Галина Ильинична! – сказал он и проснулся.
Электричка как раз подъезжала к станции.
«Нормалевич, – думал Леня Гранильщиков, сойдя с электрички, шагая по еще прохладной дороге к дачному поселку и думая о Светочке с любовью и нежностью, но совершенно без вины и раскаяния. – Нормалявичус».
Смысл жизниСюжет для небольшого романа
– Нет, нет, нет, – говорила она, сидя в постели, опершись спиной о стену и обняв колени.
Постелью был разложенный диван.
Ее крупные ладони и длинные пальцы казались красивыми, когда она была одета. Хорошо смотрелись на фоне чуть-чуть просторной одежды, которую она так любила, потому что была очень худа. А сейчас, когда она была совсем голая и видны были костистые плечи, острые колени и выступающие ребра, кисти ее рук казались слишком большими, суставчатыми и неприятно белыми – тем более что на них косым квадратом падал лунный свет из окна. «Как ужасно! – подумала она. – Как будто скелет».
– Нет, нет, нет! – повторила она.
Он только что предложил ей выйти за него замуж.
Они встречались не так долго – не более полугода. Кажется, он серьезно влюбился. Привык к ней, его к ней тянуло. Хотелось все время быть вместе. На улице или дома, глядя на толпу или в книгу, он внутренним взором видел ее, все время, постоянно – она как будто уже была с ним. Что еще надо, чтобы понять – «это моя женщина»? Конечно, он не считал себя таким уж подарком, таким уж прямо принцем – но все же… Но все же он ждал другого ответа. Тихого «да», веселого «ну наконец-то!» или испытующего «а ты правда меня любишь?». Но не этого резкого и решительного «нет, нет, нет».
– А почему?
– Объясню, – сказала она, как будто бы заранее готовилась. – Во-первых, я старше тебя на целых два года.
– Господи! – сказал он. – Бред какой.
– Сейчас бред, через десять лет реальность. Через пятнадцать вовсе ужас.
– Что, мы будем с паспортами наружу ходить?
– При чем тут паспорт? Мужчины и женщины стареют по-разному. В разном темпе, ты что, сам не знаешь?
– Ну это уж кто как! – возразил он.
– Не хочу испытывать на себе. Но это не главное.
– А что главное? – Он прикоснулся к ее руке, погладил.
– Кто ты и кто я, вот что главное. – Она отвела его руку.
– Прости, но мы с тобой оба – обыкновенные люди. Средний класс. Одинаковые. Во всем одинаковые! – распалялся он. – И по доходам, извини меня, и по образованию, и по родителям, и даже квартирки у нас одинаковые! Однушки в пятиэтажках, от родительских щедрот. Что ты выдумываешь?
– Я просто рядовой преподаватель английского. А ты…
– А я просто рядовой журналист.
– Нет, что ты! Ты же поэт! И прозаик. Ты читал мне свои стихи. И рассказы давал читать. Мне нравится. Ты очень талантливый. У тебя уже есть публикации. У тебя друзья, поклонники. У тебя глаза горят, ты стремишься, ты рвешься, ты хочешь вперед и вверх, это так прекрасно! У тебя будет интересная жизнь, полная смысла! Ты станешь знаменитым, я верю! Я очень в тебя верю.
– Ну и вот! – Он сильно взял ее за руки, расцеловал ее пальцы.
Она вырвала руки.
– А я просто преподавательница английского.
– Не просто! – сказал он. – В одном из лучших вузов.
– Вуз лучший, а я просто, – уперлась она. – Препод без степени.
– Так погоди, тебе же еще тридцати нет! Защитишься. Кандидатскую, потом докторскую. Будешь доцентом. Потом профессором. Потом, глядишь, завкафедрой. Деканом! Напишешь научный труд. Монографию! Поедешь поработать в Европу. Или в Индию, не знаю! Или переведешь какой-нибудь английский роман! Потом второй, третий! А? Будешь известная переводчица. Я помогу с редактурой, со стилем. И с рецензиями. А?
– Не хочу.
– А чего ты хочешь?
– Входить в аудиторию и говорить «Good morning!».
– И вот так всю жизнь? Погоди. Ты, наверное, просто в себе не уверена. У тебя что-то с самооценкой. Мы вместе все это отработаем и одолеем. Будешь у меня доцент как минимум. Лингвист и переводчик. Слово даю.
– Вот видишь. – Она грустно покивала сама себе. – Ты меня будешь тянуть. Вперед и вверх. А этого не хочу. Прости. Я тебя люблю, конечно, но…
– Но что? – Он был мало сказать удивлен. Ошарашен, обескуражен, даже оскорблен как мужчина. Или она хочет, чтобы он ее подольше поуговаривал?
– Может быть, я тебе как-то не так сделал предложение? – спросил он, стараясь быть спокойным. – Но это еще не официально… Мне просто хотелось узнать твое, так сказать, мнение. А потом будет букет, обед с гостями, помолвочное кольцо… Хочешь, вместе выберем или я сам куплю, чтобы сюрпризом. Ты как хочешь? Не молчи!