адо.
Господин Шарль Асоян, французский атташе, отвез рукопись в Париж. В его районе случился погром, в газетах писали. Его квартира сгорела дотла вместе со всем, что там было.
Поэтому всей правды о Геворке Гарибяне никто так и не узнал.
А что касается остальных персонажей этой странной истории – зачем нужны подробности про всякую мелкоту?
Продавец счастьяКак богата наша жизнь!
Эта история случилась лет десять тому назад. Главного ее героя уже давно с нами нет, так что теперь можно рассказывать.
Жил да был в Москве художник Николай Сергеевич Н. Когда мы с ним впервые познакомились, – точнее и честнее говоря, когда я был ему представлен, – он был уже в летах. Ему было то ли к семидесяти, то ли уже за семьдесят, а я был моложе его лет на двадцать самое маленькое. У него была весьма солидная творческая биография – Суриковский институт и тайное ученичество у Фалька, искания и взлеты, дружба с великими мастерами. Премии, выставки, опалы и фаворы, картины в Третьяковке и в Русском музее, альбомы репродукций, книга его собственных воспоминаний и даже две монографии о его творчестве, написанные известными искусствоведами.
Всякий мало-мальски тертый человек, если видел Николая Сергеевича хотя бы издали, тут же понимал, что это – художник. Рослый и чуть грузноватый, с пышными, несмотря на годы, седыми волосами, с короткой энергичной бородкой, с ясными и цепкими голубыми глазами под густыми бровями. Одевался он в темно-серый длинный пиджак, чуть похожий на сюртук, всегда носил светлые брюки – летом фланелевые, а зимой из плотного сукна. В довершение образа – яркая клетчатая жилетка, непременно белая сорочка и фуляр на шее вместо галстука. Разумеется, перстень с зеленым камнем. Конечно же, тяжелая гнутая трубка с серебряным кольцом на мундштуке. И в правой руке – толстая узорчатая трость с роговой рукоятью. Он был очень похож на свой автопортрет, который висел в Третьяковке; правда, там он был гораздо моложе, черноволос и кудряв, но жилетка в клеточку, трубка и яшмовый перстень – на месте.
А рядом с ним – именно в тот раз, когда меня ему представили на каком-то фуршете-банкете-вернисаже (убей бог не помню точно где – но время помню, было это в самом начале двухтысячных), – так вот, рядом с ним была совсем юная женщина. Чуть было не сказал – девушка, даже девочка. Но боже, какая восхитительная девочка! У нее на пальце было обручальное кольцо, и у него тоже, и она говорила ему «Коля». «Коля, хочешь, я тебе принесу шашлычок из лосося?» – а он соглашался кивком.
Я даже внутренне вздохнул.
Что ж поделать! Как сказало наше всё, «Не только первый пух ланит да русы кудри молодые, порой и старца строгий вид, рубцы чела, власы седые в воображенье красоты влагают страстные мечты». Ну просто Мария и Мазепа из поэмы «Полтава»! Тем более что Николай Сергеевич был здорово похож на Мазепу из иллюстраций к упомянутой поэме, разве только длинных усов не было.
А сама Мария (кстати, звали ее именно Маша!) была очень хороша собой, но чуть скована какой-то будто бы провинциальной робостью. Она все время опускала голову, тушевалась и, казалось, хотела спрятаться за тяжелой и надменной фигурой немолодого – да уж скажем прямо – престарелого мужа. Зато одета была очень модно и дорого. «Оно и понятно, – подумал я. – Старик наряжает свою куколку». Что же касается ее застенчивости, то Николай Сергеевич, видно, хотел сделать девочку более смелой и раскованной. Со мной он знакомил ее очень тщательно: узнав, кто я и откуда, он тут же пересказал это своей Маше, прибавив: «Рекомендую, рекомендую!» А потом я видел, как он водил ее по залу от одной компании к другой, знакомил со своими приятелями, ей целовали ручку, хохотали, и она начинала смеяться тоже – это я наблюдал уже издалека.
Короче говоря, я составил твердое представление о семейной жизни Николая Сергеевича, тем более что мне тут же рассказали, что его жена, известный художественный критик, скончалась лет пять назад, а их единственный сын почти что в отцы годится новой жене своего папаши.
«О, как богата, как разнообразна наша русская жизнь!» – думал я словами химика Ярцева; был такой персонаж в повести Чехова «Три года».
Прошло несколько лет, в течение которых я не раз встречал Николая Сергеевича и его Машу, все сильнее расцветавшую и хорошевшую, – как вдруг увидел на очередном фуршете-вернисаже, что он обнимает за плечо очень молодую и прекрасную, дорого и модно одетую – но уже совсем другую женщину. Впрочем, сначала, глядя издалека, я подумал, что его Маша покрасила волосы и сменила прическу – однако Николай Сергеевич рассеял мои заблуждения. Узнав меня, он по-стариковски просто поманил меня рукой и представил своей спутнице: «Знакомься, Лиза…» – рассказал ей, кто я и что я, и, обратившись ко мне, пояснил: «Елизавета, моя жена, искусствовед». И посмотрел мне в глаза добрым и выразительным взглядом; я все понял.
Через некоторое время в разговоре со своим приятелем я вспомнил эту встречу и сказал:
– Во дает Николай Сергеевич! Особенно в его возрасте. Сколько ему?
– Тридцать первого года.
– Ого! – Я щелкнул пальцами. – Престарелый Казанова! Синяя Борода!
Тогда был 2010, кажется, год. Вот и считайте.
– Старый альфонс! – вдруг сказал мой приятель.
– Что? – Я ничего не понял.
– Неважно! – сказал он и поспешно перевел разговор на другую тему. Я не стал его расспрашивать.
Но разговор этот я запомнил.
Примерно через полгода, ожидая одну свою знакомую на набережной около Дома художников, гуляя вдоль бесконечных рядов вроде бы приличных, но на самом деле ужасных картинок, я вдруг увидел высокого седого красавца-старика с резной тростью, дымящейся трубкой и в длинном темно-сером пиджаке.
Я подошел к нему, он меня узнал, пожал руку и с ходу стал вещать что-то очень умное и про искусство. Точнее, про картинки, выставленные на продажу.
– Вот гляньте, – говорил он, своей тростью указывая на пейзаж с рекой и соснами. – Мастерство есть? Безусловно. Лиризм? Авторский взгляд? Всё на месте. А мазок? Какой хороший мазок… Светотень вполне достойная… Колористическое единство соблюдено, это самое главное… Вроде всё на месте. А что не так? Что не так, я вас спрашиваю? – и сам ответил на свой вопрос: – Дата создания! – и расхохотался. – Вот если бы эта картинка была написана лет этак полтораста тому назад, она бы украсила любой музей! Уж какой-нибудь областной художественный – точно! А созданная в 2010 году, это не более чем ремесленная поделка…
– Не обижайте автора! – Я взял старика за рукав и отвел в сторону.
– А что худого быть крепким старомодным ремесленником? – Николай Сергеевич пожал плечами. – Купят! И на стенку повесят. Не защищайте этого парня, он в защите не нуждается, он сознательно делает то, что делает.
– А вот я, – соврал я, – не так давно защищал вас, дорогой Николай Сергеевич. От одного весьма странного обвинения скорее морального толка.
– Любопытно-с!
– Некий наш общий знакомый, уж позвольте мне не называть его имени, сказал мне, что вы…
– Что я что? Срисовал у Тышлера своих «Комедиантов»? Настучал в шестьдесят третьем году на Юру Малютина, что он ведет подпольную студию? Жену свел в могилу? Еще! Еще!
– Нет, – сказал я. – Еще смешнее.
– Давайте, я слушаю!
– Полнейший абсурд. Он сказал, что вы – альфонс.
Старик захохотал. Потом посерьезнел:
– Любопытно узнать контекст.
– Пожалуйста. Я сказал, что вы Казанова или Синяя Борода. Вы ведь часто меняете молодых жен. А в ответ услышал: «Он никакой не Казанова, он альфонс». Я чуть со стула не упал. Едва в драку не полез, так за вас обиделся! – снова приврал я.
– Господь с вами! – пожал плечами он. – Что я, благородная барышня, из-за меня на дуэли драться?
Но видно было, что ему все-таки приятно.
– Дело не в вас лично! – сдвинув брови, продолжал я со всей моральной строгостью. – Если я уважаю человека, я никогда не позволяю, чтобы в моем присутствии его мазали грязью…
Потому что уж очень сильно мне хотелось узнать, в чем там дело.
– Но ведь не полезли, в драку-то? – улыбнулся старик. – Вот и хорошо. Оно того не стоит. Тем более что я, в сущности, никакой не альфонс. Хотя внешняя схожесть, быть может…
Он задумался.
– Кто же вы? – настаивал я.
– Продавец счастья.
Мы отошли от прилавков с картинами и стояли у парапета набережной.
– Представляете себе, – говорил Николай Сергеевич, – живет где-то в провинции девушка. Молодая, способная и, что немаловажно, из весьма и весьма обеспеченной семьи. Из богатой семьи, скажем уж прямо. Художница, как моя Маша. Или, как моя Лиза, искусствовед. Разумеется, она хочет завоевать столицу. А в столице у нее нет ничего – в наших кругах, я имею в виду. Ни знакомств, ни связей. И вот тут появляюсь я. Продавец счастья, то есть счастья в нынешнем понимании. Продавец удачи и успеха. То есть – связей и знакомств. Продавец вхожести в лучшие дома и гостиные. В тесные кружки единомышленников! Продавец интимной дружбы с журналистами, критиками, галеристами и музейщиками. Не просто продавец, а проводник, спутник, рекомендатель, больше того – муж! Такой знаменитый муж, как я! Да будь она просто дочка хоть какого олигарха или губернатора – она здесь все равно чужая. Не будет же она ходить, доставая из сумочки пачки долларов и распихивая нужным людям? Она ведь не знает, кто ей нужен. Да и не возьмут не пойми от кого. Или хуже – возьмут и обманут. А ежели она со мной – другое дело.
– И все это вы им дарите, так сказать, за красоту и молодость?
– Бог мой! – Он посмотрел на меня с некоторой жалостью. – Немолодой человек, а такие глупости несете, извините.
– А за что тогда? Что они вам взамен?
– С тех пор как древние финикийцы изобрели деньги, ваш вопрос лишен смысла.