– Девки! Стоп! Не бейте! Я ваша!
– В смысле? – спросила предводительница драконовых девушек.
– А то ты сама не поняла! – подмигнула Принцесса.
– Когда же вы успели? – удивилась предводительница.
– Да долго ли! Да вот пока он не прибежал и весь кайф нам не поломал! – и Принцесса пнула ногой бездыханное тело Принца.
– Докажи! – закричали все.
Принцесса что-то прошептала предводительнице на ухо. Та кивнула, обернулась к драконовым девушкам и сказала:
– Правду говорит!
– Ура! – закричали все.
Ну а город конечно же они назвали Драгонвиль, вот это верно. И памятник поставили на скале».
Надо будет съездить в этот город.
Вот пандемия кончится – и сразу.
Тройка, семерка, тузОдноактная пьеса
Действующие лица
Жуков, маршал.
Хрущев, член политбюро.
Ковыченков, неизвестно кто.
Вышинский, дипломат.
Поскребышев, секретарь.
Власик, охранник.
Виноградов, врач.
Симонов, поэт.
Герасимов, художник.
Мадам Виардо-Труайя, неизвестно кто.
Гамкрелидзе, кандидат филологических наук.
Действие происходит в Кремле 15 мая 1945 года.
За большим круглым столом сидят Жуков, Хрущев и Ковыченков.
Хрущев. А где он?
Жуков (показывает рукой на дверь). Там.
Хрущев. Может, позвать? В смысле – притащить сюда?
Жуков. На хера?
Хрущев. Неудобно как-то.
Жуков. Мать твою! А немца до Волги пустить ему было удобно?
Ковыченков. Простите, товарищи, вы о ком?
Хрущев. Неважно.
Ковыченков. И вообще, что я должен делать?
Жуков. Товарищ Ковыченков, вы, как представитель трудящихся и член профсоюза работников коммунального хозяйства, включены в состав чрезвычайной тройки по рассмотрению дела врага народа и изменника родины Джугашвили И. В., псевдоним Сталин.
Ковыченков (падая со стула). А?
Жуков. Смирно сидеть, сука! (Вздергивает его на место.)
Ковыченков. Ну… Ну давайте…
Хрущев (хохочет). Всем давать – мужу не останется!
Ковыченков. Я в смысле – давайте рассматривать.
Жуков. Решение уже принято. (Пихает ему бумажку.) Подпишите.
Ковыченков (расписавшись). Я могу идти?
Хрущев. Сидеть! (Жукову.) А кто дело сделает?
Жуков. Как в преферансе. «Кто сдает?» «Кто спрашивает!»
Хрущев. Я не попаду.
Жуков. Он привязан к стулу. Во рту кляп. Все нормально. Не ссать, главное дело. И держать пистолет двумя руками. Вот так! (Показывает, направив дуло в лицо Хрущеву.) Что молчите, товарищ член политбюро? Опять как всегда? Партия все затевает, а армия за все расплачивается?
Ковыченков. Давайте я.
Жуков. Давайте вместе, товарищ Ковыченков.
Уходят. Хрущев сидит, облокотившись на стол и подперев голову кулаком. Раздаются три выстрела.
Входит Жуков.
Хрущев. Не сразу попал, что ли?
Жуков. Мы с товарищем тренировались.
Ковыченков (входя вслед за Жуковым). Ну что же, товарищи! (Солидно откашливается.) Поскольку по приговору чрезвычайной тройки враг народа и изменник родины Джугашвили, он же Сталин, уже расстрелян – давайте подготовим коммюнике.
Хрущев. Чё? А? Без очков не слышу!
Ковыченков. Информационное сообщение. Манифест. Обращение к гражданам Советского Союза и всему миролюбивому человечеству.
Хрущев (Жукову). Юра, кокни этого мудака.
Жуков. Секундочку! (Стреляет в Ковыченкова, тот падает замертво.)
Хрущев. Спасибо.
Жуков. Мудак-то он мудак, а что-то сообщить надо. Народу и вообще.
Хрущев. Еще чего. Ты с ума сошел! Сейчас придут эти семеро смелых… (Кричит в дверь.) Эй! Сколько ждать!
Входят шестеро мужчин и женщина.
Герасимов. Очень, очень живописно лежит. Красная кровь на белом френче! И туркменский ковер. Прямо руки чешутся написать!
Симонов. Жаль, ноги задраны. Снижает трагизм до гротеска. До фарса. Но в этом что-то есть. Это тема!
Власик. Это потому, что к стулу привязанный!
Виноградов. Сразу умер. Это я как врач говорю. Если и мучился, то совсем недолго. Секунды три. И это, рассуждая с гуманной стороны, все-таки хорошо.
Вышинский. Одна пуля в лоб, две в грудь. Где уж тут долго!
Поскребышев. Точнее говоря, товарищи, третья пуля все-таки в живот. (Виноградову.) Товарищ профессор, у вас ножичка вроде скальпеля с собой не найдется? Я бы эту пульку себе на память вырезал.
Виардо-Труайя. Quel cauchemard! Horreur![9] (Спотыкается об убитого Ковыченкова.) Oh, et ceci – qui est cet homme? Est-il tuе?[10]
Вышинский. Ça ne fait rien, madame
Виардо-Труайя. Merci! Vous êtes très galant![12]
Жуков (Хрущеву). Баба-то зачем?
Хрущев. Чтоб он не скучал.
Жуков (крестится). Кто? Вы что? Мы ж его… того!
Хрущев. Михаил Автандилович! Где вы там?
Входит Гамкрелидзе.
Хрущев. Вот, товарищи, позвольте вам представить. Товарищ Гамкрелизде Эм А. Кандидат наук. Не глупей покойного. Усы, кажется, в порядке. Как вам, товарищи?
Все семеро издают одобрительный звук.
Хрущев. Идите, занимайтесь. Обучите товарища Гамкрелидзе. То есть тьфу! Товарища Сталина. Привычки, манеры, международное положение и литературные вкусы. Трубки! Трубки! Товарищ Власик, если хоть один «Данхилл» пропадет – разжалую, и к стенке. Вот, Юра не даст соврать.
Жуков (поигрывая пистолетом). Ой не дам!
Власик. Да я вообще не курю!
Хрущев. И поживее! Через два месяца в Потсдам ехать!
Все выходят. Последними уходят Власик и Поскребышев, за ноги утаскивая мертвого Ковыченкова. Жуков и Хрущев остаются одни за громадным столом.
Жуков (стараясь быть торжественным). Свершился приговор истории!
Хрущев. Ну свершился. Но как без Сталина-то? Даже нам с тобой тяжело, Юрочка! А вот народу-то как? Как, я тебя спрашиваю?
Жуков. Никак.
Полоска света под дверью кабинета отцаПедагогика и логика
Есть замечательная педагогическая фраза. Некий человек, добившийся большого успеха и признания, рассказывает: «Меня никто специально не воспитывал. Но ребенком, идя спать, я всякий раз видел полоску света под дверью кабинета отца. Отец работал за своим письменным столом до поздней ночи. И вот эта полоска света меня воспитала». То есть воспитала во мне упорство и трудолюбие, преданность своему делу и т. д., и т. п.
Эту фразу про «полоску света» приписывают физикам Нильсу Бору (сыну крупного ученого) и Эрнесту Резерфорду (хотя его отец был простым новозеландским фермером) и философу Вл. Соловьеву (якобы полоска света была под дверью его отца, знаменитого историка и ректора Сергея Соловьева – то есть это вроде бы достоверно, но такой цитаты нет). А также – почему-то Набокову, академикам Вавилову, Лихачеву и Сахарову, священнику-философу Павлу Флоренскому, режиссеру Крымову, учителю Сухомлинскому, психологу Выготскому (или его дочери, тоже психологу) – и даже Льву Толстому (хотя его папа отнюдь не был кабинетным ученым). И еще «какой-то женщине-академику».
Хотя скорее всего, это придумал великий советский педагог Симон Соловейчик. Он писал об этом, а я однажды даже слышал это от него лично. Со ссылкой на некоего «замечательного человека». То есть это явный педагогический прием.
Но фраза и на самом деле красивая, убедительная. Что может быть лучше вот такого воспитания: без красивых слов, без настырных понуканий – только лишь своим примером!
Но недавно я эту фразу услышал в ином контексте:
– Вот мой папа, царствие небесное, все время работал, работал, работал! Помню, ложусь спать, а у него из-под двери свет. Загляну тихонечко, а он читает, выписки делает. Бывало, чаю хорошенько напьюсь перед сном и в час ночи проснусь, пойду пи-пи, мне лет двенадцать было, уже большой мальчик на горшок ходить… Вот я босичком по темному коридору в сортир, а из-под папиной двери – свет. Папа работает…
Мой сорокалетний собеседник вздохнул, налил себе вина, сделал глоток и продолжал:
– Сидит и работает как привязанный… У меня уже в детстве вопрос появился: зачем? Чтобы что? А когда я подрос, ответ вышел обидный. Ну вот сидел мой бедный папа ночами. Размышлял, читал, конспектировал. Стал доктором наук, потом профессором… Один из тысяч – а может, десятков тысяч! – рядовых профессоров. Член Академии наук? Нет. Хоть какое-то ерундовое открытие сделал, чтоб в учебнике мелким шрифтом упомянули? Нет. Хоть какую-то премию получил, чтоб в визитке указать? Нет. Какой-то особенно любимый лектор, легенда факультета, кумир трех поколений студентов? Нет. Известный автор научно-популярных книг для детей и юношества? Нет. Заслуженный деятель науки – говорят, это прибавка к пенсии? Нет. Тогда хотя бы влиятельный, то есть начальник? Хотя бы в своем тесном кругу? Ректор, проректор, декан или пускай даже завкафедрой? Тоже нет. Ну и зачем так себя истязать? Скажу вам честно: вот эта полоска света под дверью кабинета отца – она меня воспитала. Я твердо понял, что жить надо не так.