– А как? – спросил я.
– Да так, как я живу! Папа умер, потом за ним ушла мама, я квартиру сдаю, и бабушкину тоже сдаю, а сам то в Гоа, то на Бали! Вы, конечно, скажете, что я великовозрастный бездельник, лоботряс, иждивенец и все такое прочее. Как мой папа говорил про плохих ленивых мальчиков. Очень может быть…
Он помолчал и завершил свою речь так:
– Может быть, во всем виновата эта проклятая полоска света под дверью его кабинета. Она мне глаза раскрыла на тщету стремлений и бессмысленность трудов. Ах, если бы не она!
Он несколько цинически засмеялся, поднял свой бокал, увидел, что он пуст, взял бутылку, она тоже была пуста, – и позвал официанта.
Кошмар и ужасИз жизни пикаперов
Сидоров сидел в новом электробусе, радуясь ранней весне и раннему утру – светило солнце, воздух был влажный и мягкий, а на табло под потолком было восемь ноль четыре.
Электробус ехал по такому району, где жители в это время еще спят или едва просыпаются, ибо профессия или деньги избавили их от необходимости спешить на службу – поэтому в салоне было почти пусто. Да и сам Сидоров принадлежал к счастливой компании тех, кто заработал себе право быть совой. Но сегодня с утра пораньше ему надо было в поликлинику.
Пассажиров, кроме него, было еще два человека, всего-то! Сидоров их рассмотрел. Очень бодрый сухонький старичок в кепке и драповой куртке – и девушка. Они были в масках. Сидоров тоже был в маске – в черной, с белым принтом «Не бойся меня!». Старичок же был в дорогущей маске с пластмассовым респиратором – то есть не рядовой пенсионер, куда там! На девушке была маска тоже не самая дешевая, с выпирающим носом, отчего она сделалась похожа на северную морскую птицу под названием «ту́пик». Или на симпатичного тапирчика. Хотя всем своим видом она была вовсе не тапирчик: стройная, рослая, красиво одетая, с хорошей сумкой – она стояла спиной к дверям, держась за поручень и небрежно оглядываясь.
«Жаль, что мне надо в поликлинику! Такой чудесный тапирчик!» – подумал Сидоров, когда она улыбнулась, заметив принт на его маске. Улыбнулась одними глазами, поскольку была в маске. И он, по той же причине, ответил ей улыбкой своих глаз. Кажется, она поняла и даже как будто бы кивнула.
«Жаль, что мне сейчас выходить! Ах ты мой ту́пик!» – вздохнул он в уме. Тем более что он очень хорошо умел знакомиться на улице и вообще где угодно. Пикапер высшего класса. Да. Жаль. Но не сегодня.
Электробус стал притормаживать.
Сидоров, обойдя девушку и еще раз послав ей беспредметный, но ласковый сигнал глазами, спрыгнул на тротуар, постоял буквально полсекунды и обернулся, потому что захотел помахать ей рукой – но вдруг увидел, что она выходит тоже.
Он тут же протянул ей руку со всей галантностью.
Она приняла его руку, сошла со ступенек электробуса, кивнула, отняла свою руку, отвернулась и вытащила из сумки смартфон.
Сидоров кивнул в ответ, краем глаза заметив, что бодрый худой старичок тоже выскочил наружу, и быстро пошел – почти побежал – влево, и свернул во двор. Сидоров пошагал за ним, потому что там и была поликлиника.
Это была «недлявсехняя» поликлиника. Пропуск надо было сначала показать на проходной, а потом уже в здании, после раздевалки.
Сидоров увидел, как старичок бойко прошел через турникет. Смешно! Значит, старичок «свой». Недаром у него такая крутая маска, дизайнерский драповый куртян и породистая английская кепка.
Отдав в гардероб пальто и надевая бахилы, Сидоров вдруг увидел, что та самая девушка снимает у стойки свою куртку. У нее была просто отличная фигура, черт! Сидоров протянул ей пару бахил.
– Благодарю вас, – пробормотала она и холодно, как ему показалось, добавила: – Вы очень любезны.
Сидоров повернулся и пошел по коридору.
Старичок обогнал его.
– Направления на анализ достаем, крышечки снимаем! – сказала медсестра в широком окне, за которым виднелись лабораторные шкафы. – Крышечки снимаем, бросаем в контейнер, направления кладем вот сюда на стол. Не на подоконничек, а ко мне вот на стол! – это она обращалась к старичку, который стоял первым. – Открытые баночки ставим на направления, и до свидания, и завтра результаты у доктора.
Сидоров сделал все как велено.
Моча старика была прозрачная, густо-янтарная, как хороший коньяк. Его собственная – здорового соломенного цвета, как сухое белое вино, и тоже прозрачная.
Сидоров развернулся идти, но у него соскочила бахила. Нагнувшись, он стал ее поправлять, и тут вошла та самая девушка. Не обращая на Сидорова никакого внимания, она достала из сумки баночку и поставила ее куда полагается. Быстро вышла в коридор.
Сидоров не удержался, выпрямился и посмотрел.
У нее моча была мутная, неприятного серо-бежевого цвета, как будто нефильтрованное пиво. Казалось, даже с пеной.
«Кошмар! – подумал Сидоров. – Ну а чего такого, казалось бы… Но все равно. Ужас, ужас, ужас. Нет, нет, нет!»
Хотя никто ему ничего не предлагал, и он это прекрасно понимал, вот что самое смешное.
Несколько важных секретов«Лайфхак», как говорят в народе
«Я – скверная девчонка. Я просто дрянь, и я тебя об этом сразу честно предупреждаю, чтоб ты потом не разводил нюни: „Да как же так, да почему же ты…“ А вот так! А нипочему! Я не обязана быть последовательной, понял? И вообще я никому ничего не обязана, заруби себе где хочешь! И не надо учить меня манерам. Я такая, какая я есть. Не нравится? Вон дырка в стене, дверь называется. Видишь? А? Не слышу! Ну ладно, ладно. Иди сюда. У меня времени до половины пятого».
Вот, собственно, и весь секрет крепкой любви. Дарю, девушки!
Одна моя знакомая говорила:
«Женщина должна быть рабски предана своему мужчине. Рабски, вы понимаете? Вот я своему мужу рабски предана, и он мне за это все прощает: глупые и дорогие покупки, пустой холодильник, грязную посуду, липкий и хрустящий пол, разбросанные шмотки. Он никогда не спрашивает, куда я пошла, с кем у меня встреча, где я была до пяти утра. Отпускает меня отдыхать одну. Если у меня бурный роман, он делает вид, что ничего не происходит. Если меня бросает любовник и я в депрессии – он меня утешает.
А все почему? Потому что я ему рабски предана!»
– Третий муж тоже мешал. Развелась! – говорила другая моя знакомая. – Два года с развода прошло, до сих пор счастливая хожу. Как хорошо-то одной! Мне все три мужа мешали шить.
– Жить? – переспросил я.
– Шить! – громко повторила она. – Квартира маленькая, все разложено, раскроено, подколото, наметано, кругом булавки, тесьма, подкладка… А тут муж приходит!
Слово «муж» она произнесла «мууушшш» и лицом изобразила этакую тупую и наглую рожу.
– Муж, понимаете ли. На стол ему подавай. Да еще разговаривай с ним.
– Понимаю, – кивнул я.
Потому что она была очень хорошая портниха и больше всего на свете любила шить. Сильнее, чем жить. Вернее, шить для нее и было жить.
Вот и правильно.
В один не слишком знаменитый, но все-таки глянцевый журнал валом валили молодые красивые актрисы. Чтобы их фотографию поместили на обложке. Это ведь очень важно для карьеры, особенно в рекламных делах. Да и на ТВ не помешает: я, дескать, не просто так, мое красивое лицо на обложку глянца ставят!
Но у главного художественного редактора было к этим актрисам одно требование. Нет, не то, что вы думаете. Еще ей (это была женщина) не надо было, чтоб эти актрисы были знамениты хоть чем-то – хоть в кино, хоть в сериалах, хоть на ток-шоу. Ей также не надо было, чтоб они были прославлены скандалами типа: Николай Большов уходит от Алены Малюткиной.
Ни боже мой!
Требование было одно: «Мы вас снимем для обложки, только если вы раньше уже снимались для обложки!»
Тупик?
Ничего подобного. При этом же журнале потихоньку открыли маленький журнал, тоже глянцевый. И вот туда снимали на обложку всех новеньких. А потом они гордо шли к этому капризному худреду (худредке, точнее).
– Вот, пожалуйста!
– А, – говорила она. – Ну тогда другое дело.
Based on a true story,[13] если кому интересно.
Одного великолепного режиссера однажды спросили:
– Скажите, мэтр, почему вы все время ставите пьесы драматурга такого-то? Ведь это же полное барахло как со сценической, так и с литературной точки зрения.
– Не в том дело, какие пьесы, – мудро усмехнулся мэтр. – Главное, чтоб драматург был приятный человек.
Один критик спросил:
– Почему некоторых писателей (например, Андрея Битова) так весело и абсолютно добровольно развенчивают немедленно после смерти? Но некоторые (например, Фазиль Искандер) этой участи избегают. Как предсказать? Есть ли критерии?
Отвечаю: критерии есть. Я уже сейчас точно знаю, кого из моих современников (даже младших!) будут оплевывать после их смерти, пусть живут они до ста двадцати лет каждый.
Вот секрет посмертного оплёва:
Оплюют тех, которые, грубо говоря, сильно перехвалены. Причем не простыми человеческими словами «отлично, здорово, читаю – не могу оторваться!» – а напыщенными словесами вроде «законный наследник Платонова; невиданное в русской литературе сочетание бунинской тонкости, набоковской эротичности и достоевского проникновения в бездонные глубины душевного подполья», ну и ярлыки типа «живой классик». Нам всем давно вдомек, что классик – это тот, кого через двадцать лет после смерти включают в школьные учебники, и более никто… Вся эта свистопляска раздражает, и те, кто при жизни «живого классика» сдерживался, после смерти перестают.