Мне стало противно. Я хмыкнул и пожал плечами.
– Извините, но вот так скверно я устроен, – настаивал философ. – Как гляжу на сельскую идиллию, сразу вспоминаю. Мне нужен туалет и душ. Поэтому всей этой красотой я предпочитаю любоваться, повторяю, из окна автомобиля. Или вот как сейчас. Зная, что автомобиль меня ждет и что через час я буду у себя в квартире или в гостинице. Или прекрасном удобном доме, куда мы с вами направляемся. Где, повторяю, есть горячая вода, душ и туалет. (Мы с ним ехали в гости к нему на дачу.)
– Разбаловались! – сказал я нарочно стариковским голосом. – Эх, разбаловались! Раньше-то, небось, а? Раньше-то вот эти домики, вот эти сортиры деревянные, над которыми вы смеетесь, тоже казались верхом комфорта. Раньше просто ходили на яму. Или вообще – в кустики.
– А хоть бы и так. – Философ пожал плечами. – Но мы живем не раньше, а сейчас! Раньше и аспирина не было! Поездов не было. Не говоря уже об айфонах. Мало ли чего когда не было? При чем здесь причина? Важен факт. Образ жизни и мысли. Есть какое-то странное табу… Табу на грязь. Я сейчас не о моральных падениях – а о простой, нормальной, обычной, бытовой, физико-химическо-биологической грязи, которая сопровождает нас повсюду. Точнее говоря, табу на разговор о грязи. Почему сразу фыркают? – Он помолчал. – Надо говорить вслух. Обо всей грязи, и моральной, и особенно физической, надо говорить вслух. Тогда, быть может, в реальности ее станет меньше! – докторально закончил он, чуточку помолчал и вдруг спросил: – Любезный сосед! Вы, может быть, случайно помните повесть Казакевича «Синяя тетрадь»?
Непонятный какой-то вопрос.
– Ну, наверное, – на секунду задумался я. – Ах да, да, конечно. Помню! Ленин и Зиновьев в Разливе, в шалаше. В советское время эту книгу с трудом напечатали именно потому, что там был Зиновьев. Который «троцкистско-зиновьевская банда». Хотя он вправду там был с Лениным. Вроде бы Хрущев настоял, чтоб напечатали. Дескать, другие времена, нужна правда…
– Да, да! – ответил философ. – Но я немножечко о другом. Про Ленина в Разливе было много детских книжек. С картинками. И на всех картинках Ленин, как положено, в костюме-тройке. В белой рубашке с манжетами, в галстуке. В таком виде он гуляет, катается на лодке, принимает посыльных из Питера и пишет, сидя на пеньке, в своей синей тетради. Бессмертное эссе «Государство и революция»! Я почему это вспомнил? Мне тут недавно показали старую, тридцатых годов, книжечку про Ленина в Разливе. С картинками. Почти что для детей. Там мелким шрифтом на обороте титульного листа было примечание. Вот такое: «Как известно, Владимир Ильич Ленин, скрываясь в Разливе под именем рабочего Константина Петровича Иванова, в целях конспирации был бритым, носил парик и простую рубаху-косоворотку. Но это не соответствует образу вождя, который сложился у пролетариата. Поэтому на иллюстрациях к данной книге Ленин предстает в привычном облике».
– Забавно! – сказал я. – Хотя очень резонно. Зачем вводить в соблазн пролетариат? А также крестьянство и интеллигенцию? Принцессы не какают. Вожди Страны Советов – тоже.
– Да, наверное, – возразил философ. – Но, если бы я был писатель, я написал бы эту «Синюю тетрадь» по-другому. Так, как это было на самом деле. Судите сами. – Он повернулся ко мне и очертил в воздухе небольшой квадрат. – Шалаш в Разливе. Примерно два метра на три. Низкая крыша, вот такая! – Он показал руками. – Внутри два топчана. И там живут два мужика. Ленин и Зиновьев. Спят рядом. Где они умываются? Допустим, в озере. Они косят траву. Потому что они косят под косарей! – и он засмеялся своему каламбуру. – Пускай для вида косят, но вы, дяденька, попробуйте хотя бы для вида косой полчаса помахать! Потеют! Стирают рубахи и исподнее? Вряд ли. А если да, то уж наверняка не каждый день. Значит, воняют? Еще как! А как они едят? Ну хорошо, им привозят еду. Но не официант же в белом фартуке, не на подносе же? Жрут прямо у порога. Объедки, крошки, капли, все такое. Спят, храпят, кашляют, пердят во сне. Стригут ногти на ногах. Выковыривают из-под ногтей грязь. Чешутся. Мастурбируют!
– Ой ли?
– Про Ленина не уверен, Ленин вряд ли, а вот Зиновьев точно. Ленину уже сорок семь, но Зиновьеву – всего тридцать три! Он вернулся из Европы с двумя женами! С разведенной и актуальной, так сказать. И вдруг разлука. Ленин его подкалывает. Утром говорит ему: «Эк у вас, Григорий Евсеич, торчит спозаранку! О ком задумались? О Злате или о Сарре?»
– Самый человечный человек! – Я засмеялся.
Мы повернулись и пошли к машине.
По дороге мы наперебой сочиняли, смеясь, «грязную версию» повести о Ленине в Разливе. Сочиняли, что Ленин считал себя чистоплотнее Зиновьева, поскольку был дворянин, генеральский сын, гимназист – а Зиновьев был простым евреем с домашним образованием. То есть без образования вовсе. Но Зиновьев возмущенно доказывал, что его папаша был богат, что они жили в комфорте и умывались не реже, чем генералы.
Но в шалаше было неудобно обоим.
«А где они срали?» – спрашивал философ. «Думаю, выкопали ямку», – отвечал я. «А чем подтирались?» – «Ну уж наверняка „Правдой“». – «Или зелеными листочками? Жгутом травы?» – «Ленин точно бегал к озеру». – «Почему Ленин – точно?» – «Он же из Симбирска! Наверное, у татар научился. А Зиновьев только „Правдой“». – «Но сначала, до того, как вырыть ямку, они ходили просто в кустики. И один раз Ленин вступил в говно Зиновьева и сделал ему замечание. Так, просто и человечно, с лукавинкой – одним словом, по-ленински: „Григорий Евсеич, вы бы от тропинки отошли хоть на пять шагов! Особенно после щей с черным хлебом!“» – «А Зиновьев обиделся и сказал: „Я безмерно уважаю вас как лидера партии, но вы ужасно храпите! И портите воздух!“» – «Но потом договорились устроить отхожее место, вырыть ямку. И огородить ее колышками».
«Там могла быть драматическая коллизия, – рассказывал философ. – Пока Ленин делал заметки в своей синей тетради, Зиновьев сбегал на деревню и привел гулящую девчонку. А эта девчонка возьми да обратись к Ленину: „Владимир Ильич“. – „Кто? Где? Кого? Меня зовут Константин Петрович!“ – „А Гриша сказал, что Владимир!“ – отвечала девчонка. Вот черт! Зиновьев проболтался, нарушил конспирацию! Ленин возмутился. А Зиновьев, подлец такой, говорит: „Да, я виноват. Но я исправлю свою ошибку. Жизнь вождя большевиков дороже какой-то потаскушки. Я просто утоплю ее в озере. Пусть это будет на моей совести. Вон она, пошла мыться. Видите, камыш шевелится? Дайте нож, Владимир Ильич. Я подкрадусь сзади – и концы в воду!“» – «Вот это да! Ну и что дальше? Что Ленин сказал?» – «Ленин хмыкнул и всерьез задумался, а Зиновьев расхохотался и объяснил, что девушка – из боевой дружины РКП(б). Товарищ Татьяна Кундасова. В партии уже два года. Своя! Проверенный кадр! Не выдаст!» – «И что Ленин?» – «Ленин был сильно оскорблен такой провокацией». – «Наверное, отсюда и начались конфликты Зиновьева с партией!»
Вот так, веселясь и сочиняя дурацкие диалоги, мы доехали до дачи философа.
Это был небольшой, но очень красивый и ухоженный, совсем новенький дом, по всему видно – построен хорошей фирмой за немалые деньги. Нас уже ждали – жена философа, двое детей-школьников и еще подруга жены.
Стол был накрыт в просторной комнате с окном во всю стену. По противоположной стене шла легкая сквозная лестница на второй этаж. По левой стене – плита и мойка, кухонные шкафы; по правой – диван, два кресла, книжные стеллажи до потолка. Изящно, современно и слегка стандартно, но и слава богу, и не надо выпендриваться. Закусывали, болтали, потом гуляли по саду, сидели на качелях, пили чай под яблонями.
Когда я зашел в сортир – это был совмещенный санузел – то подивился чистоте, красоте и основательности этого заведения. Там было гораздо изящнее и даже роскошнее, чем во всем доме. Прекрасная ванна, даже не просто ванна, а джакузи, и отдельно душевая кабина, двойная раковина, унитаз какого-то космического дизайна, и такое же биде, и бесконечные щеточки, спреи, рулоны бумаги, стопки салфеток, батареи шампуней и гелей, ряды флаконов с одеколонами… Полотенца, расчески, щетки, терки, скребки, машинки для стрижки, целых два фена. Видно было, что у хозяев это любимое, едва ли не главное место в доме. Правда, я не был в спальне. Ну да ладно.
Оказавшись рядом с хозяйкой – миловидной, но бесцветной дамой чуть моложе своего мужа (то есть моего друга-философа), – я не удержался и незаметно потянул носом. Это была невероятная, будто бы многослойная свежесть – чистая, умащенная хорошим кремом кожа, только что вымытая голова, новенькая блузка, сквозь которую чуть ощущалось белье, выстиранное с кондиционером, и сверху всего этого – легчайший набрызг дневной туалетной воды.
Странное дело! Я смотрел на эту пару – вернее, на всю эту чудесную семью, на этих приветливых, воспитанных, умных и все такое людей, включая мальчиков десяти и тринадцати лет, – смотрел на их гостью, такую же милую и приятную даму, – рассматривал их аккуратные прически, мягкие руки, коротко подстриженные ногти у детей, отличный маникюр у женщин, смотрел на красивые белые пальцы философа, ощущал легкое чистое дыхание и свежий запах тел, вдыхал аромат хорошего кофе, дорогого коньяка, свежих булочек и ошпаренного кипятком лимона («Папа любил вот так, коньяк с лимоном, по старинке!» – сказала жена философа, и я сразу понял, что эта дача построена на деньги ее родителей) – я кивал, улыбался, и с каждой минутой во мне все сильнее поднималась холодная, почти брезгливая антипатия к ним. Почему? Сам не знаю. Но мне вся эта чистота и изящество – показались нарочитыми и манерными.
Мне было стыдно, и я боялся, что все это как-то нечаянно проявится. Да, именно стыдно! Философ – я прекрасно это знал – относился ко мне с бескорыстным дружеским расположением. Но теперь я насилу дождался вечера. Не знаю почему. Хотел было вызвать такси сразу после кофе, но подумал, что это будет чересчур. Сидел на диване и листал наугад снятую с полки книгу: это было что-то очень современное и очень французское, со словами «дискурс» и «симулякр» на каждой странице. Книга пахла, как пахнут книги только что из типографии, – и меня чуть не стошнило.