– А потом через пару недель, в прекрасный летний вечер она вышла на балкон своей квартиры. К несчастью, она жила на первом этаже. Вышла на балкон потому, что соседи – это были какие-то иммигранты – устроили во дворе большое веселье с петардами и пальбой из охотничьих ружей. Холостыми, разумеется. Но один пьяный идиот все-таки загнал в свою двустволку пару патронов с крупной дробью. Спьяну, по глупости, по фатальной случайности.
Мартинес замолчал, пожевал губами и развел руками.
– Ты хочешь сказать… – тихо спросил Каррихос.
– Еще раз повторяю: не надо говорить вслух то, что и так ясно. Как честный человек, ты можешь донести на меня. Но вы ничего не докажете. Следствие закончено. Несчастный случай. Эти иммигранты уже уехали на свою родину. А я просто фантазирую.
– Вот именно! – сказал Каррихос. – Фантазии! Я тебе не верю.
– И правильно, – кивнул Мартинес. – Так гораздо спокойнее. Однако да. Зря я все это.
– Что, стишки оказались так себе? – цинично спросил Каррихос. – Не стоило ради них брать грех на душу?
– Наоборот, – прошептал Мартинес. – Великолепные. Пусть бы девочка жила и дальше сочиняла… Зря я это все. Эх, зря.
Мартинес закрыл за гостем дверь, вернулся в комнату, налил себе еще вина.
Раздался звонок.
Мартинес взял смартфон и похолодел. Там высветилось: «Клара Дюран» и ее лицо. Да, он не удалял ее из списка. Он вообще никогда не удалял покойников.
– Алло!
– Здравствуйте, сеньор Мартинес. Это Клара. Помните меня?
– Ты?
– Я, я. Позвольте тоже на «ты». Мой дорогой, хочу тебя успокоить. Я жива. Я просто вышла замуж и уехала. Мой муж очень богатый человек, но у него проблемы с налогами и полицией. Нам обоим надо было скрыться. Поэтому весь этот маскарад. Уверена, что ты не проболтаешься. Но главное, я навсегда бросила эти штучки: стихи, проза, какие глупости!
– У тебя гениальные стихи! – закричал Мануэль Мартинес. – Почему ты мне их сразу не показала? Ты была бы знаменитой! Ты еще будешь знаменитой!
– Только не вздумай их публиковать, – сказала Клара Дюран. – Не позорься. Это Лотреамон в вольном переводе молодого Борхеса. Было напечатано в каком-то зачуханном аргентинском журнальчике. Вот и всё. Пока, мой дорогой.
«Она сказала: мой дорогой! – очнулся Мартинес. – О, моя любимая!»
Тут же перезвонил ей.
Но смартфон ответил: «Набранный вами номер не существует».
По знакомствуЧерез годы, через расстоянья
Глазырин Володя, а лучше Владимир Сергеевич, потому что ему уже было за сорок, сидел в кабинете Олега Никитича Ельченко, проректора по учебной работе МАПП – Московской академии промышленной политики.
Они были знакомы. Глазырин был, так сказать, младшим товарищем Ельченко. Младший – потому что и реально младше на двенадцать лет, и по должности тоже. Но все-таки товарищ! Их отцы когда-то вместе работали, и они пару раз встречались семьями, в том числе совсем уже юноша Олег и детсадовец Вовка. Это раз. А потом – но уже сильно потом! – они оказались вместе на стажировке в Штатах. Это два. Глазырин об этом напомнил с ностальгически-доброй улыбкой и получил такую же добрую улыбку в ответ.
Но все это было очень давно. Они не виделись уже лет пятнадцать. Поэтому Глазырин обращался к Ельченко на «ты», но по имени-отчеству.
Глазырин пришел проситься на работу в МАПП, тем более что именно этот вуз он и окончил в начале двухтысячных. Ельченко его подробно расспрашивал: тема диссертации, публикации, прежние места работы, ну и все такое. Глазырин раскладывал на столе диплом, автореферат, ксероксы статей. Старался говорить по-дружески, но без панибратства; настойчиво, но без напора; почтительно, но без заискивания.
– Олег Никитич! – вдруг раздалось по громкой связи; это была секретарша.
– Да, слушаю.
– Олег Никитич, к вам Белозерская.
– Пусть подождет… Хотя ладно. Пусть заходит.
Дверь открылась, бодро вошла дама лет семидесяти, не меньше. Крупная, но худощавая. Красивая седая укладка. Одета почти официально – костюм английского стиля. Брошка. Лаковые туфли. Сумочка из блеклой кожи.
– Здравствуйте, я Белозерская! – красивым голосом сказала она, не обращая внимания на Глазырина, который сидел за приставным столом.
– Здравствуйте! – Ельченко поднялся с кресла. – Чем могу?
– Олег Никитич! – воскликнула она. – Я Белозерская. Я мать вашего студента, Игоря Белозерского. Олег Никитич, ему совершенно несправедливо занизили оценку по МВКО! Он знает на девяносто восемь, клянусь вам! Я сама преподавала МВКО в МГИМО! Я не просто мать, я бывший доцент! Я его проверяла! А ему поставили шестьдесят пять. Умоляю вас, дайте ему допуск на пересдачу. В смысле, дайте указание, чтобы дали. А то на кафедре и в деканате со мной разговаривать не хотят.
– Инга Михайловна, это вы? – вдруг воскликнул Глазырин. – Вот так встреча! Вы меня узнаёте?
– После! – резко перебил его Ельченко. – После, после!
Глазырин осекся. Ельченко нажал клавишу на столе.
– Слушаю! – раздался голос секретарши.
– Валентина Марковна, господину Глазырину дайте анкету, – и, обернувшись к нему, помахал рукой в направлении двери – уходи, мол.
Вслед Глазырину несся низкий, но звонкий голос этой мадам Белозерской:
– И еще, дорогой Олег Никитич. Пожалуйста, помогите нам! Игорю не зачли спецкурс по грузовым перевозкам! Да, он пропускал семинары, каюсь… То есть он кается, а я каюсь за него. Как мать! Но он был болен, я вам клянусь!
Глазырин сидел в приемной и заполнял бумаги.
Искоса взглянул на промчавшуюся мимо мадам. Обернувшись к двери кабинета, она крикнула: «Спасибо! Спасибо!» – и выскочила из приемной. То ли она в самом деле его не узнала, то ли сделала вид. Ну неважно. Тем более что по громкой связи раздалось:
– Володя! Иди сюда.
«О! Хорошо-то как! – обрадовался Глазырин. – По имени и на „ты“! А что? Почти что друг детства. Правильно: все в этом мире делается по знакомству».
Вошел в кабинет.
– Ну что, Олег Никитич, берешь меня к себе? – спросил весело.
– Садись. Может, и возьму. Не исключено. В любом разе надо согласовать с кучей народа. Не все так сразу. Кофе выпьешь?
– Спасибо. Нет, не буду. А я знаю эту тетку. Это мамаша Игоря Белозерского.
– Какой наблюдательный! – усмехнулся Ельченко. – Она это сама сказала, вслух, разве нет?
– Ну да. Но я не о том. Мы же с Игорьком на одном курсе были! Выпуск 2003 года! Ему сорок один, как мне! Он сейчас в Берлине живет и прекрасно себя чувствует, что за бред?
– Самый обыкновенный, – сказал Ельченко. – Ну не бред, а так… Непонятно что. Вернее, очень даже понятно.
– А?
– Лет двадцать назад, когда я был замдекана, она приходила просить за Игорька. Ну я позвонил профессору, чтоб оценку повысить. Или допуск выписал, уже не помню…
Ельченко вздохнул.
– И что потом?
– А потом у нее умер муж, а Игорек женился на немке и уехал. Одна осталась. Вот она и ходит ко мне каждую сессию. Просит за сына. Как мать! Да ты же слышал…
Глазырин восхищенно развел руками:
– Какой ты добрый, Олег Никитич.
– Да брось ты! – отмахнулся тот. – Понимаешь, тут такая штука. Ее дедушка был начальник КБ-2 в Первом управлении, у Легостаева. Не бери в голову, неважно. Короче, ее дедушка моего дедушку выписал в Москву из Харькова. Дал лабораторию, чин, квартиру и что-то вроде охранной грамоты, чтоб МГБ не прикапывалось. Понятно?
– Правильно. Все в этом мире делается по знакомству, – Глазырин вслух повторил свою мысль.
– Правильно, – покивал Ельченко. – Иначе я бы не велел ее пускать. Или психовозку бы вызвал.
– Какой ты злой, Олег Никитич, – осторожно улыбнулся Глазырин.
– Да, да, – рассеянно кивнул тот. – Анкету заполнил? Вот и славно. Документы отдашь Валентине Марковне, она все объяснит. Ну, давай. Тебе позвонят.
«Не „я позвоню“, а „тебе позвонят“, – отметил в уме Глазырин. – Это плохо. Но вместе с тем не „вам“, а все-таки „тебе“. Это хорошо».
Инга Михайловна, седая и стройная, стояла на крыльце МАПП и громко говорила по мобильному. «Да, да, полнейший порядок!» – у нее был уверенный и красивый голос.
Глазырин испуганно понял, что она звонит сыну и рассказывает, как договорилась с проректором о пересдаче с повышением балла.
Поэтому он обошел ее стороной.
Такие классные девчонки!Этнография и антропология
Лет пятьдесят назад был у меня хороший приятель. Бывало – субботний вечер. Даже не совсем вечер. Половина шестого примерно, и вот он мне звонит по телефону:
– Денис, приходи к нам! Весело! Пьем! Такие классные девчонки! Все тебя ждут!
– Спасибо! – отвечаю. – Хорошо! Конечно!
– Только бутылку водки возьми и чего-нито ну типа шпроты. И хлеба батон.
– Ладно! Еду!
– Да, и еще! Если хочешь, можешь свою девушку с собой взять. Так даже лучше будет. А то девчонок мало, если честно.
– Хорошо. Сейчас я ей позвоню, заеду за ней, и через час у тебя.
– Ура! Ну раз так, тогда две бутылки. Необязательно две водки. Одну водку, одно вино. Для девушки твоей. А к шпротам еще какую-нибудь кильку или колбасу.
– И два батона? – смеюсь я.
– Да брось ты! – он говорит обиженно. – Разве я жлоб?
– Что ты, что ты! – успокоительно отвечаю. – Шучу.
– Чуть не забыл! Если ты будешь с девушкой, вполне спокойно можешь с ней у меня остаться ночевать! Предки на даче!
– Отлично! Спасибо!
– Только тогда возьми пару простынок и полотенце.
– А мыло брать? – я усмехаюсь.
– Что я, для друга кусок мыла не найду? Обижаешь!
– Шутка, шутка! – повторяю я; что-то он нервный сегодня. – Едем!
– Постой! А девушку как зовут?
– Галя.
– Ой! – он вдруг пугается. – А не Торопыгина? И не Смерженко?
– Нет. Ласточкина-Хвостова.