Юрий Сергеевич – это бывало у них по воскресеньям – лирически вспоминал, как почти двадцать лет назад он увидел Юлию Николаевну – только что окончившую институт – в пляжном кафе на Рижском взморье и как, вы уж извините, «все заверте…». Как потом он бросал семью, как ее не пускали родители замуж за человека вдвое старше, но как это было прекрасно, чудесно, нежно и незабываемо. Эти милые мемуары были традиционной прелюдией сами понимаете к чему. Воскресенье, три часа дня, оба отдохнувшие, впереди длинный свободный вечер. Опять же годы: каких-то десять, даже каких-то пять лет назад все получалось внезапно и в любой момент – а теперь для этого нужно было полдня. Особенно Юрию Сергеевичу. Годы, годы, и ничего тут не поделаешь.
Так что Юлия Николаевна уже пять лет выключала на своем мобильнике звук, объясняя это прежде всего своей работой: заместитель заведующего кафедрой, дергают каждую минуту, а у нее заседания, лекции, семинары, консультации, а еще умри, а три статьи в год напечатай. Но вот в этот раз почему-то не выключила.
И конечно, телефон зазвонил.
– Да! – схватила она телефон с подоконника.
Муж покосился на нее.
– Да, Саша. Да, да… – торопливо говорила она. – Что? Ну ладно. Поняла, поняла. Я тебе завтра позвоню. Хорошо, Сашенька, хорошо.
Нажала отбой и понажимала еще какие-то кнопки.
– Извини, – сказала она мужу.
– Кто это был? – вдруг спросил муж.
Это был давний друг Юлии Николаевны, Александр Никитич его звали, чуть старше ее, то есть значительно моложе Юрия Сергеевича. Женат, двое детей. Никакой реальной перспективы, и слава богу. Интересно, зачем он позвонил ей в воскресенье? От жены, что ли, досрочно ушел? Смешно.
Она сделала вид, что не услышала вопроса.
– Юля, кто это? – повторил муж.
Юлия Николаевна смутилась.
Да, она изменяла мужу, она это сама себе говорила, произносила в уме: «Да, у меня есть любовник, да, я вот такая!» – но еще ни разу любовник не звонил ей при муже, так сказать. Она даже чуть покраснела.
– Это аспирантка, – сказала она.
– Аспирантка? Твоя? – К сожалению, муж знал обо всех ее кафедральных делах.
– Нет. Не моя. Людмилы Павловны Козловой. Такая Сашенька Никитенко, – тут Юлия Николаевна дерзко переиначила отчество своего любовника в фамилию выдуманной аспирантки. – Очень милая и толковая девочка, написала статью, хочет со мной посоветоваться как с членом редколлегии… – спокойно врала она.
– Сколько ей лет?
– Двадцать пять, не больше. Мне так кажется. Я ее личное дело не смотрела.
– А почему ты ей говоришь «ты»? – не отставал Юрий Сергеевич.
– Она еще маленькая.
– Странно! – Юрий Сергеевич посмотрел на жену. – Как-то все это не академично, не современно. Разве можно тыкать аспиранткам? Разве аспирантки могут звонить профессору на мобильный, в воскресенье?
– У нас с ней очень добрые, очень теплые отношения, – сухо сказала Юлия Николаевна.
– А если у вас такие теплые отношения, почему ты не знаешь точно, сколько ей лет?
– О, господи! – всплеснула руками Юлия Николаевна.
– А она с тобой тоже на «ты»? – сощурился Юрий Сергеевич. – Как она тебя зовет в теплоте отношений? Юлёк?
Юлия Николаевна поняла, что он имеет в виду, и расхохоталась:
– Прекрати! Перестань! Фантазер непристойный! Как тебе не стыдно!
Встала со стула, шагнула к нему, подошла сзади, обняла, поцеловала в макушку и прошептала: «Я устала сидеть и болтать, я хочу прилечь». Постаралась сделать так, чтоб этот неловкий эпизод забылся.
Любовнику она поздно вечером написала смс: «Что-нибудь случилось?» Он ответил: «Я хотел услышать твой голос!»
О господи, какой дурак.
Назавтра были две лекционные пары, потом семинар, а потом она, как член редколлегии, встречалась с авторами. Двое аспирантов и один доцент с соседней кафедры. Милые и толковые люди. Только мало ссылок на иностранные источники. А доцент вообще ссылался только на самого себя, нельзя же так! Хотя статья вполне пристойная. Юлия Николаевна все это ему объяснила, четко и необидно.
Выключила компьютер, встала из-за стола, потянулась, растерла плечи, покрутила головой, чтобы размять шею. Подошла к окну. Была ранняя осень, половина восьмого, уже начинало слегка темнеть.
В дверь постучали.
– Да? – сказала Юлия Николаевна. – Войдите.
Вошла молодая женщина. Рослая, стройная, с очень короткой стрижкой – почти наголо выбрито с боков, а выше – густой ежик. У нее были темные глаза под широкими бровями и красивые, совсем не накрашенные губы. И еще руки – большие, как будто лепные кисти, и квадратные ногти. Никаких колец. Широкие плечи, маленькая, но рельефная грудь. Тонкая талия, длинные ноги, обтянутые легкими брюками. Сквозь ремешки плетеных босоножек видны были смуглые подъемы и крупные пальцы. Размер, наверное, сорок первый.
Юлия Николаевна увидела и рассмотрела ее всю сразу, за одну секунду. У нее сильно и медленно забилось сердце. Она перевела дыхание и спросила:
– Добрый день, то есть вечер… Чем могу?
– Здравствуйте, Юлия Николаевна. – Женщина подошла ближе.
– С кем имею честь?
– Я аспирантка Людмилы Павловны Козловой, – сказала та. – Александра Никитенко. Вы же вчера сказали своему мужу. Я Сашенька!
– Кто-кто?
– Я, – проговорила Сашенька, протягивая к ней руки и беря ее лицо в свои широкие сильные ладони.
Юлия Николаевна поняла: до этой минуты она не знала, что такое поцелуй.
– Сашенька, чудо мое… – простонала она, прижимаясь к ней, ощущая ее руки на своей спине и талии, обнимая ее за шею, вцепляясь в ее бархатный затылок.
Вдруг раздался сильный и наглый стук в дверь.
– Тсс! – неслышно шепнула Сашенька ей прямо в ухо. – Замри. Молчи. Тсс! Там заперто. Никто не войдет. Тсс!
Они постояли, замерев в объятиях, минуты две. Потом, слышно было, человек подергал дверь, буркнул что-то злобное и ушел, гулко шагая по пустому коридору.
Сашенька разжала объятия, погасила люстру и поманила Юлию Николаевну к окну. Жестом велела стать сбоку, заслонившись портьерой.
Кабинет был на третьем этаже старинного здания. В окно они увидели, как из дверей выходит парень в куртке, с сумкой через плечо. Озирается, обшаривает взглядом фасад.
– Не заметил! – сказала Сашенька. – Тут есть другой выход?
– Есть, – кивнула Юлия Николаевна. – По коридору налево, потом вниз, долго через подвал, и на Старо-Донской переулок. На другом конце квартала. Я покажу.
– А кто этот парень? – спросила Юлия Николаевна, когда они сели в Сашину машину и выехали через Донскую и Безымянный на Ленинский проспект. – Муж?
– Ну не смейся! Понимаешь, я сегодня, когда бежала к тебе, сказала жене, что иду на деловую встречу с одним мужиком.
– Кому сказала?
– Моей жене, – объяснила Сашенька. – Она капризная, ревнивая, подняла бы крик. Я ей наплела про какого-то Женьку Фишмана, на ходу придумала имя-фамилию… А он тут как тут, голубчик. Блин! – Сашенька посмотрела в заднее зеркало. – Кажется, за нами едет. Точно. Упорный какой. Почти как я. Два варианта, – бормотала она. – Номер один. Уводим его за город. С Внуковского на Калужское, на сорок пятом на рокаду к Подольску, он не отстает, уже совсем темно, заедем в село Красное и там убьем. Или второй вариант. Возьмем с собой. Найдем ему жену хорошую… Мою бывшую, например. А?
– Давай так и сделаем. Убивать не надо. Только что придумала человека, и сразу убивать? Это нечестно.
– Ты добрая! – улыбнулась Сашенька, наклонилась к Юлии Николаевне и поцеловала ее в щеку. – Я тебя люблю.
Потом включила аварийку, причалила к бровке газона, опустила стекло и рукой показала притормозившему рядом водителю: езжай следом.
Мечта раскаяние дружба разлукаИз автобиографического словаря
Когда мне было лет тринадцать или пятнадцать, я терпеть не мог, если какой-нибудь мой приятель говорил: «Мечтаю, чтоб мне купили гоночный велик». Или – «мечтаю раздобыть настоящие американские джинсы». Или даже – «попробовать настоящего омара, настоящих устриц, настоящий французский коньяк, настоящий шотландский виски». Давно дело было, в середине 1960-х, эпоха сплошного дефицита. Казалось бы, все понятно. Но я громко возмущался, я чуть ли не кричал:
– Как ты можешь похабить слово «мечта» шмотками и жратвой? Какой ты пошляк!
– Почему? Разве я не имею право хотеть чего-то, чего у меня нет? – резонно возражал мой товарищ.
– Хотеть, желать, хоть вожделеть – сколько угодно. Но не мечтать! Мечтать надо о чем-то таком… – Я взмахивал рукой и чуточку терялся.
– О победе коммунизма во всем мире? – смеялся он.
– Дурак! – обижался я.
– Ну а серьезно, о чем ваша светлость позволит мне мечтать? Не просто желать, хотеть, вожделеть, а вот именно что вот так… – и он тоже взмахивал рукой, делал неопределенно-изящный жест, передразнивая меня. – Мечтать!
– Можно, например, мечтать о любви! – говорил я. – О девушке, в которую ты влюблен!
– Ай-ай-ай! – гнусно хихикал мой приятель. – О том, как она, выражаясь романтически, будет твоей? Вот таким манером, что ли? – и начинал делать пальцами неприличные щелчки и описывать разные подробности, которые меня, по причине крайней моей молодости, слегка пугали.
На самом деле я мечтал совсем о другом. Я мечтал что-то придумать, сочинить. Создать философскую систему, например. Или написать хорошую книгу.
Но тогда, в мои пятнадцать лет, признаться в этом было невозможно, стыдно, как-то бессовестно. Философ – это мраморный Платон или Гегель с острым глазом. Писатель – это недосягаемый бородатый мужик Лев Толстой или важный красавец Константин Симонов, которого я видел на дачных аллеях. Тем более что мой приятель сам хотел стать философом или писателем, и получилось бы, что я забрался на его территорию, а он был старше меня на два года, так что – ни-ни! Потом он стал выдающимся религиозным писателем, кстати.