– и она сквозь легкие слезы попыталась зло улыбнуться. Прохоров обнял ее за плечи, осторожно, как взрослую дочь или младшую сестру, обнял ее, бесталанный брат неудачливую сестру, и ушел, а на следующий день, разумеется, не стал заходить к ней в отдел кадров. Только приветливо кивал, встречая ее в коридорах института, и она отвечала ему точно такой же приветливой улыбкой.
А в остальном все было в порядке.
На место Санчуковой взяли очень толкового паренька, он довольно быстро вышел на докторскую и сейчас уже второй раз отчитывался на ученом совете по ходу выполнения, а сам Прохоров выпустил два собственных учебных пособия, толстые и приличным тиражом, и его отдел – теперь уже не группа, а отдел – запланировал коллективную монографию. А про Санчукову ничего не было слышно, это становилось даже забавным, все-таки в одной области работаем, Прохоров закрытые публикации тоже иногда читал – и ни слуху ни духу. Может, она действительно бросила все это к черту и ребенка родила? И Прохоров решился-таки ей позвонить. Откликнулся женский голос. Прохоров сначала подумал, что он просто забыл голос Санчуковой, и внимательно слушал, как женщина алёкала на другом конце провода. Нет, разумеется, это была не она. Может, не туда попал или они обменялись, мало ли что? Он набрал номер еще раз. Снова подошла женщина. Прохоров молчал, и женщина, обращаясь к кому-то рядом, громко сказала: «Тюша! Опять звонят и молчат, звонят и молчат!» Прохоров повесил трубку. Тюша – это значит Артем. Артем-Артюша-Тюша. И ему вдруг стало обидно за Санчукову, что теперь другая женщина называет ее мужа ласковым именем Тюша. Но, впрочем, что ему за дело до чужих домашних перипетий?
Потому что у него дома всебыло в порядке. Они с женой каждый год ездили за границу по турпутевкам, бывали очень интересные поездки: Индия – Цейлон – Непал, например. Дочка уже совсем выросла, каталась на горных лыжах, но замуж не торопилась. Говорила, что ей нравится жить с папой и мамой, нравится их спокойная, устоявшаяся жизнь, а с мужем еще неизвестно, как повезет. И действительно, семья профессора Прохорова жила очень спокойно, можно даже сказать – неизменно.
Только доберман старел. Прыгучий и нервный щенок превратился в могучего медалиста, потом в крепкого пожилого пса, а сейчас совсем старая собака на чуть подрагивающих лапах смирно стояла в прихожей, держа в зубах поводок с ошейником, ожидая прогулки, а диктор говорил, что Анна Андреевна Санчукова разработала мощные методы вероятностного прогнозирования, нашедшие широкое применение при конструировании систем управления ракетно-космической техникой, и что велик ее вклад в укрепление оборонного могущества нашей родины, и что заслуги Анны Андреевны Санчуковой высоко оценены партией и правительством, – и диктор перечислял ее премии и награды, а Прохоров ничего не слышал, он понимал только, что ее лицо, сейчас истаявшее на телеэкране, ее лицо с легкой улыбкой и взглядом в сторону исчезло теперь уже совсем, и светлая память об Анне Андреевне Санчуковой, крупном ученом и человеке большого личного обаяния…
«Гулять!!» – закричал Прохоров и вскочил с кресла, закричал и вскочил так громко, что собака в прихожей с испугу шарахнулась, застучав когтями по паркету. Прохоров быстро надел на нее ошейник, подтянул поводок. Они вышли.
«Дома все в порядке, дома все в порядке», – как заведенный повторял Прохоров. Дома должно быть все в порядке. Это Санчукова сама говорила. Они обсуждали какой-то телефильм. Там молодой талантливый ученый воевал с близкими родственниками, путался в любовницах, а по дороге делал выдающиеся открытия. И Санчукова сказала, что это полная ерунда и так не бывает, потому что у человека, который дает хорошие результаты, дома всегда все в порядке… Вот у него дома все в порядке, а где результаты? Где?
Они с собакой дошли до автоматной будки. Прохоров, с трудом пролезши сквозь разросшиеся кусты, зашел вовнутрь. На стене будки, справа от телефона, был накорябан целый частокол – всякий раз, поговорив с Санчуковой, он выцарапывал ключом полоску. Сосчитал – их было двадцать семь. Много или мало? Отвернулся от этих полосок, постоял так. Какой-то человек подошел было к автоматной будке, но, увидев сидящего рядом добермана, счел за благо уйти. Прохоров перевел дыхание и подумал, что, может быть, надо позвонить Артему, выразить, так сказать, соболезнование. Но тут же раздумал, и правильно сделал.
Потому что наутро в институте, где только и было разговоров, что о Санчуковой, к нему пришла Мариночка. Она сказала, что была на похоронах, было жутко много народу, и цветы, и венки от разных министерств, и Сербин выступал, и Мишин, и Челомей, и еще много, всех не запомнишь, и такие слова говорили… А ведь Артем – прямо не верится – Артем ведь ее из дому выгнал. Прохоров мотал головой, не понимая. Но Мариночка скорбным шепотом объяснила, что это истинная правда – просто взял и выгнал, как тогда привел к себе из общежития, так же вот и выгнал. Потому что ему не нужна такая жена, академик в генеральском чине, так и сказал. Конечно, гадко поступил, она ведь его очень любила, но, если с его точки зрения, у него же тоже своя мужская гордость есть! Конечно, ей сразу квартиру дали, прямо в тот же день, в шикарном ведомственном доме на Патриарших прудах, но она очень тосковала, вы только не обижайтесь, Николай Борисович, она очень его любила и тосковала, говорят, и умерла просто от тоски… Вы не обижаетесь?
Нет, нет, конечно же, Прохоров не обижался, он кивал и слушал дальше, и Мариночка рассказывала, что Артем живет – не тужит, у него сейчас новая жена, тоже, представьте себе, из полиграфического техникума, только художница, очень талантливая, участвовала в той выставке «Молодая Москва» – помните, в газетах писали? – и еще ее репродукции были в журнале «Смена». А что касается бывшего мужа Мариночки, то он сейчас в Лондоне, снимает новый фильм.
Писатель как источник повышенной опасности«Все ваши разговоры записываются»
Один мой старший товарищ – мне было пятнадцать, а ему уже целых семнадцать лет – однажды сказал мне:
– Я собираюсь жениться несколько раз. Не меньше трех, а лучше пять или семь.
– Зачем? – я удивился.
– Затем, – серьезно объяснил он, – что я хочу стать писателем. Писатель должен знать жизнь. Но не только ездить по стране и пробовать разные профессии. Это тоже важно, но этого мало. Самое главное – это получше узнать людей. А как иначе узнаешь человека, если не в семейной жизни? Представляешь себе – жена, а у нее есть отец и мать, братья и сестры, разные родственники. Целый мир другой семьи! И вот я его буду изучать!
– А потом? – спросил я.
– А потом, – сказал он, – а потом разведусь и женюсь еще раз. Я так решил: первая жена у меня будет обязательно дочка военного.
– Зачем? – повторил я.
– По контрасту с моим расхлябанным семейством, ты уж прости, что я так про своих родителей. Я их люблю и обожаю, но надо же правде в глаза смотреть! Папа – переводчик, мама – редактор, работают дома, встают в десять, завтракают в полдвенадцатого, ну ты понял. Мне нужен контраст! Дисциплина, строгость, за плечами суровая гарнизонная жизнь, самоотверженная мама – типичная жена офицера, и все такое. Понял?
– Понял.
– А вторая жена – из провинциальной или даже лучше из деревенской семьи, такие добрые работящие, окладистые люди, семья с устоями! С народными традициями! Третья жена, – увлекся мой приятель, – пусть будет из семьи ученых. И сама такая же. Но обязательно чтобы физики или химики. В общем, технари. А то мои родители да и все наши друзья семьи сплошь гуманитарии. Четвертая – для разнообразия какая-нибудь спортсменка, и чтобы папа ее – тренер, и мама – чемпионка, и все друзья такие… Дальше я пока не придумал. Может быть, артистка. Или врач. Но пока не уверен.
Я, конечно, подумал, что это не очень хорошо, потому что я был в общем и целом хороший мальчик, да еще и Канта читал (ну или о Канте читал) в свои пятнадцать лет. «Человек – не средство, а цель»; нельзя использовать человека ради своих интересов.
Я и сейчас так думаю.
Но поглядите на биографии писателей! Вряд ли вы найдете что-то доброе и благородное, нежное, семейно-заботливое. Кругом жестокость и мучительство. Одни сплошные страдания приносят писатели своим близким – и развод или измена здесь еще самая малая беда (хотя попробуй найди писателя-однолюба или писателя-семьянина с полувековым стажем!). Тут все на свете – нищета, пьянство, скандалы. Проигрыш всех семейных денег, как у Достоевского, или ежедневный моральный садизм, как у Льва Толстого.
И все эти кошмарные личности создавали свои бессмертные тексты, как бы питаясь болью и горем своих близких! Иногда кажется, что они нарочно терзали своих жен и прочих родственников, чтобы «получше узнать людей».
Рассказывают, что какой-то древнегреческий художник специально прибил гвоздями к доскам своего раба, сидел рядом и зарисовывал его вплоть до самой его смерти – чтоб изобразить человека, умирающего от невыносимых мучений.
Не таков ли и писатель?
Так что же, не бывает писателей, которые безопасны для своих близких? Конечно, бывают! Например, писатели исторические. Или вот я: все мои тексты – это копание в старых радостях и обидах, сорока-, а то и пятидесятилетней давности.
Но если писатель пишет про наше время – берегись!