Выбежал из квартиры и побежал к соседке – лучшей подруге бабули. Та вызвала «Скорую», но женщину уже было не спасти. За все время мальчик не проронил ни слова, не выплакал ни слезинки.
– Ты у меня такой большой, настоящий мужчина, – повторяла его бабушка, а потом целовала в щеку и взъерошивала коротко подстриженные светлые волосы. Каждое утро. Утро, которое пахло ароматным чаем, яичницей и блинами.
Потом ребенка отдали родителям, которые не развелись, хоть и жили как кошка с собакой. С ними он жил до четырнадцати лет. В первый год жизни к ним каждый месяц приходил сотрудник органов опеки, проверял состояние квартиры и самого ребенка. Но потом навещать и проверять их начали все реже, затем ограничивались звонками, а через какое-то время и вовсе забыли.
Ребенок снова был предоставлен сам себе. Рано научился готовить, благо бабуля показала, как делать яичницу и бутерброды. Но проблема была в том, что в его родительском доме не было еды. А если и была, то редко и в основном протухшей.
Впервые мальчик сбежал в шестнадцать лет. Он две недели прятался на улице, скрывался в подворотнях, на остановках и автостанциях. Испугался лишь тогда, когда его снова нашли сотрудники полиции. Те и привели его домой, мальчик сам назвал адрес.
Каждый день его мать, которая была ограничена в родительских правах, повторяла одну и ту же фразу, а после развода родителей все лишь ухудшилось. Повторять она ее начала несколько раз за день.
– В интернат у меня пойдешь, понял? В детдом сдам. А оттуда одна дорога тебе – в колонию. Ты ж ничего не можешь! Ты ничтожество! Не сын, а позорище!
Но мальчик не верил. В памяти все еще были свежи слова бабушки.
«Настоящий мужчина».
А разве мог настоящий мужчина быть ничтожеством? Ребенок точно знал, что нет.
И до восемнадцати лет он решил продолжать сожительствовать с той, которая звалась его матерью по документам, а на деле была никем. Она приводила домой мужчин, старых и не очень, пьяных и немного трезвых. Спала с ними, а сын все слышал. Даже закрытые уши и музыка в старых наушниках не помогали. Ухажеры матери часто выходили из комнаты любовницы, шли к ее сыну и пытались научить его жизни. Поначалу кулаками, в одностороннем порядке, а потом ребенок вырос и научился защищаться. Бить сильнее. С тех пор к нему никто не заходил.
В день своего совершеннолетия парень собрал вещи, кое-какие сбережения и навсегда ушел из квартиры, которая так и не стала его настоящим домом. Так, временным пристанищем. После себя он оставил пустую комнату с мебелью, записку с одним-единственным словом «прощай». Женщину, которая все это время жила рядом с ним в соседней комнате, которая когда-то родила его, он матерью назвать не смог.
На свои сбережения парень переехал в другой город, снял небольшую однокомнатную квартиру с минимумом мебели. Он поступил в университет, нашел подработку и старательно устраивал свою личную жизнь. Пытался сделать все так, чтобы не повторить судьбу родителей. Он не хотел стать таким, как они. Брошенным, забытым и никому не нужным. Именно из-за их ущербного состояния парень стеснялся даже приезжать в гости к тете, когда та приглашала. А приглашения она ему отсылала часто – в устной или письменной форме, по телефону или сообщению, открыткой.
Выросший мальчишка решил для себя встречаться с женщиной, называвшей себя его матерью, два раза в год. Оба раза проходили в гостях у тети. В новогоднюю ночь и ее день рождения. Обычно, точнее всегда, парень не задерживался долго. Приехал вечером тридцать первого и рано утром первого января уже сел в электричку. Не мог отделаться от мысли, что он там лишний. Он с детства считал себя лишним. Везде. Даже в собственной семье он был лишним.
Все изменилось, когда он увидел ее – миниатюрную и красивую, с добрыми карамельными глазами, наверняка с мягкой кожей и ясной улыбкой. Такой улыбкой, которая не раз разбивала мужские сердца и ломала судьбы, втаптывала их в грязь и смешивала с ней же.
Увидев незнакомку, он четко поставил перед собой цель – сделать ее своей. И в первый же раз, когда парень подошел запредельно близко и почувствовал аромат ее духов – спелой и сочной клубники и сладкой ваты, то понял, что пропал. Он влюбился. Нет, он ожил. Сердце, которое столько лет отзывалось глухим стуком, вдруг приятно начало покалывать.
Через пару дней с помощью одного знакомого парень узнал некоторую информацию о таинственной девушке. Трудно было не признать, что имя Есения прекрасно подходило ей. Как и аромат духов, улыбка. В ней идеально было все. Вся она. Тогда парень и узнал про любовь Есении к Русалочке. Хоть она и не была на нее похожа. Ведь он где-то слышал, что девчонки выбирают тех принцесс, которые напоминают им их самих. Но Есения не была такой, как все. Она была его миром.
В ту ночь парень, который с рождения не любил себя, свое имя и сам факт своего существования, ожил. Нашел смысл вставать по утрам, жить дальше. У него появилась мечта – она, Есения, которая танцевала, будто фея.
В ту ночь парень, который ненавидел свое имя, назвал себя иначе. Он стал Эриком. Принцем без короны, но с темным прошлым и страхами, болью и одним большим желанием – обладать своей Русалочкой.
Сорок девятая глава
Каждый день своего якобы больничного Олеся провела в квартире. В абсолютно замкнутом пространстве. В четырех стенах. Единственный выход наружу – кухонное окно, которое она открывала, когда Эрик уходил на работу, и балкон. Бо´льшую часть времени Олеся убиралась в квартире, готовила или морила себя голодом, попытками вспомнить еще что-нибудь. Последнее получалось хуже всего. Голова часто кружилась, порой подташнивало. Олеся все спихивала на голодовку, ведь ела она лишь то, что сама готовила, и тогда, когда в квартире была совершенно одна.
Олеся чувствовала, что Эрик что-то подсыпал ей. Она не видела этого. Ни разу ей так и не удалось поймать его за подсыпанием неизвестного вещества в ее тарелку. Но Олеся была уверена в этом. В противном случае Олеся признала бы, что медленно, но верно попросту сходит с ума. Этот вариант ей не нравился намного больше первого.
Каждый вечер Эрик спрашивал о ее самочувствии. Что-что, а ее потери сознания и постоянное головокружение ему не нравились. Эрик консультировался с врачом, но тот не давал ни одного вразумительного ответа. Единственное, что подходило Эрику, – стресс, который не покидал Олесю. Она постоянно была в напряжении. Беременность и серьезные заболевания головного мозга Эрик отмел сразу. Во-первых, Есения была абсолютно здорова. Во-вторых, он всегда заботился о защите во время секса. В‐третьих… всему виной ее излишняя нервозность.
За все семь дней Олеся так и не вспомнила ничего нового. Снились ей исключительно плохие сны, но каким-то чудом присутствие Эрика ей помогало. Успокаивало. Стоило ему обнять ее, как Олеся успокаивалась, и сны становились не такими уж и страшными. Чудо, не иначе.
Первый весенний день они провели в парке, недалеко от дома. Впервые за долгое время снова вышли вдвоем. Эрик боялся, что Олеся убежит, а та волновалась лишь об одном – ей станет плохо на улице. Глупый и ничем не обоснованный страх.
Они присели на ту же самую скамейку, как и раньше. К счастью, она была не занята. Погода стояла весенняя, хотя зимняя прохлада еще никуда не отступила. Эрик сидел рядом с ней, приобнимая Олесю за плечи и прижимая к груди. Со стороны они казались милой парой. Но если присмотреться, то можно было заметить несколько незначительных деталей. Олеся судорожно вглядывалась в лица прохожих. Пыталась понять, узнал ли ее кто-нибудь, возможно ли то, что она вовсе не Олеся Чеховская. И это не плод ее больной фантазии. Эрик обнимал ее крепче дозволенного, слегка сжимал куртку на ее плече, боясь, что она сбежит от него. Секунда – и вместо Олеси пустота и лишь воспоминания.
Они были идеальной парой для прохожих, но, оставаясь наедине, не могли коснуться друг друга.
Когда больничный закончился, Олеся вернулась к работе. Первые два дня все было идеально. Ей казалось, что она полна сил и может свернуть горы, а на деле оказалось все далеко не так радужно. Стресс, нервозность, паника и постоянная боль внутри, головокружение и тошнота снова вернулись.
Она старалась. Пыталась вернуться к нормальной работе. Стать обычной, но уже через пару дней все снова валилось из рук, настроение портилось, клиенты жаловались. Людочка прикрывала подругу, как могла, Петр Ильич закрывал глаза на некоторые моменты, но долго скрывать все это было нельзя.
В конце недели Олесю вызвали в кабинет к директору. Он долго говорил о работе, о том, что у Олеси наверняка есть какие-то семейные проблемы. И тут он был прав, учитывая резкие перепады настроения Эрика и внутренний страх перед ним у Олеси. Петр Ильич извинился и сказал те самые слова, которые она так боялась услышать.
– Прости, Чеховская, но вынужден тебя уволить. Приведешь свою жизнь в порядок – приходи, а пока… прошу на выход.
Олеся не спорила и не ругалась. Она смирилась с неизбежным и приняла увольнение как что-то само собой разумеющееся. Ее попросили прийти за документами в понедельник, а потом Олеся ушла. Оставила после себя форму в шкафчике, недопитый чай с молоком на барной стойке, несколько брошенных купюр за напиток и нетронутое пирожное.
Больше в то кафе Олеся никогда не придет, но никто, даже она сама, об этом еще не знал…
Вернувшись домой, она увидела, что Эрик уже дома. Сидел за столом и заполнял какие-то бумаги, но, когда увидел Олесю, быстро все убрал и накрыл на стол. Олеся мысленно надеялась, что в таком хорошем настроении Эрик продержится подольше. Особенно после той новости, которую она ему расскажет.
– Меня уволили, – резко выпалила Олеся без банального вступления, вроде «привет, как прошел твой день». Решила прыгать с места в карьер и делать это на самой высокой скорости из ей доступных. – Завтра начну искать что-то другое. Я найду.
– Уволили? За что?
– Не справилась с обязанностями. Только не волнуйся. И не ругайся. Я найду что-то другое. Точно найду.