Отважные люди живут в Охотске! И на чем они только не плавают в далекие воды! Балтийский флотский человек, поди, рассмеялся бы, увидев рули на охотских шитиках, лопасть такого руля в полторы сажени длиною. Чудны охотские мореходы — думают, что чем длиннее руль — тем быстрее ход корабля. И не раз бывало так, что рули нарочно наращивали, делали длиннее. И на такой посудине, терпя голод и нужду, неведомых земель достигали. А как сделать так, чтоб руль был обычайным — не короток и не длинен, а в самый раз? Чтоб этого руля слушался корабль? Чтоб мореходы умели правильно курс пролагать, а не шли наугад — как ходят вдоль гряды Алеутской? Как сделать, чтоб в промыслах пушных смысл был, чтобы зверя зря не били? Порядка не было на Восточном океане с тех пор, как Беринг умер. Бог знает что творилось. Купцу, известно, выгода нужна, чиновнику — корысть, а за все отдувается простой русский человек — мореход, передовщик, промышленный. Мошна купецкая длинна, чиновничья совесть — что у волка, а камчадалишке любому одни слезы достались. И купцы промеж себя грызутся — сладу никакого с ними нет: Орехов на Панова идет, Панов — на Устюжанина, Устюжанин — на Сизова… Что хотят, то и творят. Нет руля единого на всех, и все, кому не лень, сей руль и «наращивают», единственно по домыслу скудному своему… В мечтаньях своих Шелехов о всем этом и думал, думал, и говорил не раз и всюду, но каждый раз сначала встречал лишь смех и глумление от старовояжных купцов. Так говорили: пришел в Охотск незнаемый человек, вроде как бы рыльский целовальник, от штофа затычка, курянин, природный соловьятник. В Охотске не соловьи — ветер лютый свистит! Поглядим, как человек сей соловьем запоет! Но приказчика оконишниковского купца все же слушали. На что Лебедев-Ласточкин гордец — и тот Шелехова как-то к себе зазвал. Штоф выставил, пирог рыбник разломил, попотчевал гостя. О том, о сем поговорили. Шелехов хозяина сразу и огорошил разговором о Гренландской компании. По Шелехову вышло, что в Гренландской дальней ледяной земле порядок можно завести. Сказали умные люди, где надо — и по столу даже стукнули, правители ихние компанию утвердили, монополию ей дали, и теперь попробуй чужой человек, сунься в Гренландскую землю! Там все в кулак собрано. А ежели Гренландская компания чуть ли не возле полюса, а Индейская — в Ост-Индии, то Камчатка да Охотск — как раз посередке между ними. Понимать надо! Говорят, что Григорий Иванович так разошелся с этими речами, так Ласточкина пронял, что тот три дня потом из дома не выходил и мечтал, подобно Шелехову… А тут приспело еще происшествие, что на весь мир прогремело, и тот же Шелехов о нем свое понятие имел — Америка жизнь самостоятельную начала, захотела сама державой быть. И сие Шелехов одобрил, сказал греку Пелепонесову: торговать с Америкой будем. Но поскольку оная возвысилась, глядеть особо надо, чтоб в наши воды наведываться часто не начала. Лучше уж мы… в Восточном море.
Вслед за тем Шелехов сказал, что в прекрасной ближней земле Калифорнийской объявились монахи гишпанские, поселения учредили, а поселения ихние — суть миссии.
Лучше с бостонцами американскими коммерцию иметь, чем с темными монахами гишпанскими. Посколь католики в заливе Франциска, в земле Калифорнийской осели — ждать надо в Восточном океане мореходов гишпанских. А они издревле разбойным нравом известны; посему и надлежит в Камчатске и Охотске учредить гарнизоны и смотреть в оба, от пушек не отходить.
Вскорости Шелехов всем и про Кука — мореходца аглицкого обсказал. Вышло, что сего человека лучше всех опасаться должно, потому — упорен и ученей всех и отчизну свою крепко любит. Отечеству своему сей Кук славы великой желает, распространения державы его ищет; россиян на Восточном океане может крепко прижать. Посему российским зевать не должно. Мы тоже не лыком шиты. Измайлов-мореходец Куку, великому плавателю, для его писаний о россиянах на Восточном океане меморию представлял. И сам Кук не без греха оказался, как в юрналах морских пишут. Пали ошибки Куковы прежде всего на американские воды и земли. Взять залив Кенайский на Аляксе. Русским воды эти как залив известны, а Кук их принял за реку и о том весь мир с торжеством оповестил. Ну уж и открыл! Русские до него в Кенаях бывали. Скажи про Куково изобретение Потапу Зайкову — он смеяться будет.
Вор Беньовский еще раз злодейство свое покажет. Честные люди, вроде Бочарова, от вора отстали, вернулись в Сибирь и в Охотске трудятся ныне. А Беньовский, слыхать, подался на Мадагаскар, от французов главном губернатором, и с ним — стыд и срам — двенадцать беглецов большерецких, больше все горлопаны. Там и Чурин — штурман, и холодиловский приказчик Чулошников, и сын протопопа большерецкого Уфтюжанинов, и ссыльный егерский капитан Сибаев… Дикой Мичман где-то вычитал, что Беньовский город и крепость на Мадагаскаре строит, форты возвел, пушки поставил. Мадагаскар-то Мадагаскар, а вперед глядеть должно. Успокаиваться вор Беньовский не будет. Камчатку он хорошо знает и наскажет французам немало об океане Восточном. Посему поспешать надо, — как бы от французов какой шалости не воспоследовало. Беньовский, продажная душа, кроме французов, с Индейской компанией спознался и разное ей предлагал. Да что и говорить — гостей чужеземных вскорости на Восточный океан ждать должно. Аляксу россиянам подобает занять, покуда к ней британцы из Канады не добрались — к тому славная память Гвоздева и Чирикова призывает.
Так говорил Шелехов в Охотске. Вот так курский соловей, — думали купцы, — ведь, пожалуй, поет правильно. Разобраться во всем этом деле надо, подумать, а такой человек заговорить всех может и завлечь в очарование. Подождем!
Наталья Алексеевна, честного охотского купца дочь, уже в очарование шелеховское попала. Как пойдет павой по Охотску — так и норовит мимо оконишниковского дома пройти, а Шелехов своего не упустит — мигом к ней подойдет и в разговор любезный вступит. Штурман Мухоплёв всем мореходам говорит, что Наталью Алексеевну за невесту Шелехова считать пора. Купцы все на Шелехова взирают да ждут, что он еще скажет да чем себя объявит, а тем временем штурмана к нему шастаются и сами в дружбу идут. Мореход из устюжских мужиков, Шошин, ходил к Алеутам и их на карту положил. Как только он чертеж изобрел — шасть к Шелехову — картой хвастать. Господа компанионы — Орехов, Шилов и Лапин — даже в сердце взошли от шошинской дерзости: они-де посылали Шошина на своем корабле, они всему хозяева, и нечего чертеж чужому приказчику казать. А Василий Шошин бороду свою соломенную встеребил и предерзко ответил, что нонешний день Шелехов — приказчик, а завтрашний — сам хозяин. Шилов того не стерпел и давай на весь Охотск вопить, что он здесь один из первых, он план Алеутов составлял и высочайшему двору представил, от него, Шилова, господин Паллас о морской корове прослышал. И про высочайшую награду Шилов помянул — медаль золотую, коей он отмечен.
На беду при сем оказался штурман Мухоплёв. Уже хвативший где-то крышку. Начал он Шилова всячески представлять перед другими штурманами. Шилов его и назови «Бейпоском» — кличкой, каковая у вора Беньовского была. Тут и Мухоплёв разошелся, окно в шиловском доме выдавил, у дверей запор сбил и, гарнизонных солдат завидя, в Экспедичную слободу убежал, где укрылся у солдатской женки.
Василий Шилов собрал друзей своих — медальных кавалеров — земляков Суханова да Титова, туляка Красильникова и иных. Нацепили они на себя медали золотые при голубых лентах, прихватили по бобру и пошли к охотскому начальнику с жалобой. Так, мол, и так, нет житья от озорника Мухоплёва, позорит именитых людей, и место ему одно — на соляной каторге. Охотский начальник кавалеров выслушал, бобров принял и на каждого бобра подул — посмотрел, каков мех, потом табаку понюхал и задумался. Шилов тут и ввернул, что, поди, Шелехов штурмана озоровать научает. Начальник чихнул прямо на бобров, рукой махнул и сказал: «Идите, купцы, с богом. Знаю сам, что Мухоплёв — дебошан. Но он и есть только озорник, а вы его изменничьим именем назвали. Сами виноваты. А Шелехов хоть и гордец, но человек умный и Мухоплёва учить худому не станет. Идите с богом…» — и усы покрутил.
Так ушли купцы-кавалеры ни с чем.
А Мухоплёв побежал к Наталье Алексеевне и у ней похвалялся этим делом. Смеялась охотская красавица до слез над рассказом. Трезвый штурман в тот раз был, и начал он шелеховской зазнобе любимого «Робинзона» вслух читать. Наталья Алексеевна слушает, а сама вышивает. И шитье пречудесное — не такое, как в Курске или Костроме: из синих ниток волна морская, а на волне — байдара алеутская, а в ней — охотник в морского зверя целится. Слушает красавица чтение, а сама думает о дальних странах, пестрых птицах, и вздрагивают алые кораллы на ее груди.
А Мухоплёв-дебошан, как бы мысли ее угадав, положил огромную ладонь на книгу, склонился к Наталье Алексеевне и говорит ей, что скоро и у них все будет — увидят они и птиц папагаев, и кораллы, что встают из синей пены, и пречудесные пальмы, и незнаемых жителей на теплых островах. Задумалась красавица и вместо синего стежка в шитье сделала алый — ниткой ошиблась.
Прост сердцем Мухоплёв-озорник, шелеховский Пятница! И золотые руки у него. Завтра пойдет в море к Ближним островам Алеутским, где огнедышащие волканы в алом свете возвышаются. Летит над Охотском морской ветер, крыши гремят, темно за окном, а в горнице шевелятся языки свечного пламени.
Обманутые скитальцы
Великолепный барон Мориц Беньовский
В 1770 году на Камчатку везли преступников, с тем чтобы они кормились трудами рук своих. Среди них был двадцатидевятилетний генерал от артиллерии из армии польских конфедератов, венгерец родом, барон Мориц Август (или Аладар) Беньовский, он же де Бенёв.
И тогда и позже он назывался то действительным резидентом пресветлейшей республики Польской, то военным советником, камергером и регементарем римского императора, то действительным камергером принца Сакс-Тешинского, то обристом (?) того же императора римского.
Кроме того, Беньовский выдавал себя за тайного свата великого князя Павла Петровича, возмечтавшего о браке с дочерью императора Иосифа Второго, при котором и состоял «обристом» великолепный де Бенёв.
Он вез с собой пакет из зеленого бархата. Бархат, окрашенный в цвет надежды, заключал в себе мнимое письмо Павла к своей невесте. Когда он уже совсем собрался ехать с этим посланием к будущему тестю Павла, — уверял потом Беньовский, — его схватили и отправили в гиперборейскую страну.
На арестантских повозках вместе с венгерским бароном ехали его товарищи по ссылке Иосиф Батурин, бывший поручик Бутырского полка, просидевший долгое время в крепости, поручик Василий Панов, армейский капитан Ипполит Степанов, бывший сенатский секретарь Иван Сольманов.
Относительно Василия Панова отыскиваются совершенно неожиданные сведения. Откуда он следовал вместе с Беньовским? С. В. Максимов в труде «Сибирь и каторга»[1] считает, что Панов был сослан за сопротивление знаменитому «Наказу» об уложении, написанному, как известно, в 1767 году.
Если это так, то Панов уже находился в сибирской ссылке, и в 1770 году его могли лишь перевести на Камчатку. Имя поручика Василия Панова до этого года упоминается в рукописном сборнике… японских «разговоров» и числительных, составленных «японцами» Петром Черным, Матвеем Поповым, Иваном Афанасьевым и Филиппом Трапезниковым. Все эти «японцы» были заброшены бурей к Камчатке в 1745 году, а затем жили в Якутске, Илимске и Иркутске[2].
Там в 60-х годах и было составлено несколько пособий для изучения японского языка. Одно из них подписано поручиком Василием Пановым.
Беньовского никто не обижал, в Охотске с ним ласково обошелся начальник края Плениснер. Блистательный венгерский граф вникал в мореходные дела. Если верить ему, он в 1767 году сам собирался плыть в Индию. Для этого он будто бы окончил навигацкое училище в Гамбурге, после чего ходил на кораблях. А потом…
Здесь Мориц Август Беньовский умолкал. Он не рассказывал о том, как ему пришлось отдать свою саблю русским офицерам, взявшим с него честное слово больше никогда не воевать с Россией. Через год барон вновь очутился в плену, и его сравнительно милостиво — в смысле выбора места ссылки — отправили в Казань вместе с конфедератом шведом Адольфом Винбладом.
С берегов Булака Беньовский и Винблад бежали в Калугу и Москву, а оттуда пробрались в Петербург. Скрываясь, они скитались по грязным трактирам и матросским кабакам, пока не встретили иноземного корабельщика, готового принять их на свое судно. Но накануне морского побега они попали в руки полиции.
14 ноября 1769 года императрица приказала отправить казанских беглецов на Камчатку. Вероятно, одновременно с ними в Тобольск был увезен и конфедерат Белькур, бывший офицер французской службы, неплохо знавший Канадский Север.
В Охотске обворожительный барон де Бенёв, начитанный Винблад и предприимчивый Иосиф Батурин постарались вступить в приятельские отношения с мореходами.
В то время там находился штурманский ученик В. Софьин, пробывший четыре года (1764–1768) на Командорах, Ближних Алеутских островах, Умнаке и Уналашке. Креницын и Левашев встречали его у острова Медного. На руках у этого грамотея была карта Командоров собственного сочинения, а может быть, еще и другие чертежи. Беньовский, как мы потом увидим, весьма любопытствовал насчет Командорских и иных островов.
Что же касается Иосифа Батурина, то этот старый колодник, пытавшийся еще в 1749 году возвести на престол Петра Федоровича и бредивший через двадцать лет после этого в стенах Шлиссельбурга Петром Третьим, подружась с доверчивым Софьиным, еще в Охотске выманил у него деньги.
Беньовский и его спутники волей-неволей познакомились и с мореходами Алексея Холодилова, тотемского купца-компаниона.
На холодиловском корабле ссыльные были отправлены из Охотска в Большерецк, совершив весь путь за девять дней.
Еще тогда Адольф Винблад с Беньовским замышляли загнать конвойных и промышленных в трюм и направить бег корабля к испанским поселениям на западном берегу Америки. Оба они каким-то образом были уже хорошо осведомлены о положении дел в Калифорнии. Возможно, обо всем этом им рассказывал корабельщик в Петербургской газани. Винблад повторял, что в Калифорнии как никогда нужны рабочие руки. Но из-за позднего времени заговорщики поопасались плыть в Монтерей или Сан-Диего, да еще не зная пути.
Холодиловский корабль уже входил в устье реки Большой. По ее берегам раскинулась осенняя тундра с мхами, расцвеченными янтарной морошкой.
Через сорок верст показался Большерецк.
За старым крепостным палисадом были видны десятка три домов, амбары и склады, здание Большерецкой канцелярии, казарма, деревянная Успенская церковь. В этом городе жило около сотни обывателей и семьдесят казаков.
Но каким славным был этот город! В нем перебывали Лужин и Евреинов, Чириков и Беринг, Гвоздев и Федоров, Хитрово и Стеллер, Адриан Толстых, Креницын и Левашев и много других бесстрашных мореплавателей.
Большерецкий начальник Григорий Нилов был добрым, простым и ничем не отмеченным армейским капитаном, к тому же питавшим пристрастие к прозрачной влаге в казенном штофе. Он не оставил, подобно братьям Шмалёвым, ни карт, ни записок об исследованиях в Восточном океане.
«Шельмованный казак» Иван Рюмин и писарь Спиридон Судейкин в Большерецкой канцелярии могли как им было угодно вертеть Ниловым.
Большерецкий командир поспешил встретить Беньовского. Блистательный «обрист» императора римского покорил Нилова тем, что сказал капитану, что он, Беньовский, — солдат, бывший некогда генералом, а ныне превратившийся в невольника. Старый служака Нилов растрогался от этих слов.
Так Беньовский сразу сумел влезть в простую душу камчатского коменданта.
Остальные ссыльные не произвели на Нилова никакого впечатления.
Ипполит Степанов, изъясняя свои вины, говорил, например, что он пострадал за то, что, выступая против наказа 1767 года, высказал «презрительный взгляд на каргопольских крестьян»! В те времена на Руси были еще более удивительные поводы и причины для опалы и ссылки.
Обворожив Нилова, барон Беньовсккй стал изучать обстановку, для того чтобы осуществить свой замысел.
Григорий Нилов отвел пленнику место для жилья в доме, где уже семь лет обитал ссыльный Петр Хрущев, бывший гвардии поручик. В год вступления Екатерины Второй на престол он вместе с братьями Гурьевыми «винился в изблевании того оскорбления» и в злом умысле против императрицы. Хрущев отлично знал камчатские дела, имел широкие знакомства, обучал грамоте большерецких детей и тоже не был стеснен Ниловым.
В Большерецке жили также Семен Гурьев, Александр Турчанинов и Магнус Мейдер. (Турчанинов в 1742 году сказал про Елизавету, что она посулила лейб-компанейцам по чарке водки и лишь поэтому сделалась царицей. За это Турчанинову не только вырвали ноздри, но и урезали язык.)
Вместе с Турчаниновым на Камчатку был сослан его сообщник Петр Ивашкин, крестник Петра Великого, оскорбивший имя Елизаветы, сидя за столом в трактире. Этому долговечному старцу в 1770 году было шестьдесят три года. Он жил действительно трудами рук своих. Бывший преображенец ловил рыбу, ставил капканы на зверя и исправлял должность дьячка в церкви. Ивашкин был кроток, благожелателен, и его, под именем Матвеича, столь любили русские и камчадалы[3].
Ивашкин помнил Беринга и Чирикова, как впоследствии он знал и Гаврилу Сарычева. Я убежден в том, что, если тщательно просмотреть «портфели Миллера», бумаги Великой Северной экспедиции, «фонд Биллингса» и другие архивные собрания XVIII века — там обязательно встретится имя Петра Матвеевича Ивашкина, как советника, а может быть, и сотрудника мореплавателей на Восточном океане.
Хотя у крестника Петра и были вырваны ноздри, Матвеич одним из первых проявил хорошее чутье в отношении великого угорского барона.
Пальмовый остров Тиниан
Беньовский и Петр Хрущев, уединясь в избе, срубленной из тополевых бревен, с большим увлечением читали «Очаровательное описание Марианского острова Тиниана». Затрепанная книга перешла затем в руки Винблада, Батурина, Панова. Ее читателем был и «шельмованный казак» Иван Рюмин.
Что влекло друзей Беньовского к этой книге?
Будущий первый лорд адмиралтейства Британии Джордж Ансон в 1739 году совершил со своими кораблями набег на Испанскую Америку, где взял богатую добычу.
Когда экипаж трех кораблей вымер от цинги, Ансон оставил себе один «Центурион», а остальные предал огню. Вслед за тем мореплаватель отправился для отдыха на очаровательный пальмовый остров.
После многих приключений Джордж Ансон поплыл в Макао, где узнал, что из Акапулко в Манилу вышел испанский галиот, груженный разными сокровищами. Командир «Центуриона» выследил испанцев, захватил судно и продал его в Макао.
Беньовский внимательно разглядывал карту, приложенную к книге[4]. Мексика и Калифорния тревожили его воображение. Как пройти туда от берегов Камчатки? Если попасть в Акапулко, можно достичь и Макао, и «прелестного острова» в Южном море.
У Дмитрия Бочарова, Максима Чурина, В. Софьина, прибывшего к тому времени в Большерецк, был опыт плаваний в сторону Северной Америки.
Рюмин не забыл рассказов Глотова о зеркалах и чернильницах, привозимых на Уналашку. Беньовский, видимо, уже тогда догадывался о том, что эти предметы могли попасть туда и из Калифорнии. Однажды он прямо заявил, что русские рано или поздно, но обязательно достигнут калифорнийских рубежей. Он также хвастал, что еще в 1770 году самостоятельно составил карту Камчатки, Курильских и Алеутских островов.
Но такие занятия, право, более приличествовали сотнику Ивану Черному. Ему и карты в руки!
В 1770 году он жил всего за несколько домов от Беньовского и Хрущева. Сын старика, Никита Черный, был «ларешиым казаком» — сидельцем при питейных делах. Сам же сотник в то время приводил в порядок данные о девятнадцати Курильских островах. Он вернулся оттуда в Большерецк год назад. Три года продолжались странствования Ивана Черного. Он зимовал на острове Урупе, добывал бобров в курильских водах, открывал горячие источники и залежи серы. Сотник исследовал все западное побережье Итурупа (Девятнадцатого острова), увенчанного огнедышащей вершиной. Жил он и на Симушире, на Расёва и на других островах. Бродя по Курилам, он наведывался о золоте, серебре и жемчужных зернах, измерял ширину проливов, примечал зверей и птиц. Ему помогали толмачи-курильцы.
Сотник привез в Большерецк всякие куриозные вещи — утварь и одежду «мохнатых курильцев». Когда он отправлялся на Курилы, ему дали наставление, в котором его обязывали никакого «грубиянства и блудного насильства не оказывать».
Насильство вскоре навалилось на самого Ивана Черного в родном Большерецке, в собственном доме, по соседству с питейным ларем, где старый сотник, очинив пук гусиных перьев, сочинял отчет о своих странствиях.
Таким был этот живой источник познаний Беньовского. Источник этот до сих пор не был раскрыт! Об Иване Черном писали, но никогда не сопоставляли его деятельность с замыслами шайки, сплотившейся вокруг Беньовского в Большерецке.
А шайка эта не уставала вербовать в свои ряды всех тех, кто хоть сколько-нибудь мог быть полезен ей.
Оскорбители императриц были не все одинаковы. Семен Гурьев, например, не поддался Беньовскому, когда тот стал сманивать Гурьева на прелестный остров. Изящный императорский «обрист» собственноручно избил несговорчивого узника Большерецка.
Тут судьба снова столкнула заговорщиков с людьми Алексея Холодилова. Чулошников, приказчик холодиловского корабля в сто пятьдесят тонн, вышел на нем из Охотска к Алеутским островам. На подходах к Камчатке судно было выкинуто на мель. Приказчик, мореход и тридцать три промышленных кое-как прибрели в Большерецк, где и остались на зимовку. Жилось им трудно. Оки просили у Чулошникова кормовых денег, ходили с жалобами к Нилову. Тут прошел слух, что Нилов состоит в доле с Холодиловым и поэтому он не только не поможет промышленным, но и заставит их работать без всякого жалованья. Чулошников пошел плакаться к Беньовскому и в ответ услышал загадочные обещания, что холодиловские люди вообще скоро поправят свои дела.
Постепенно промышленные были втянуты в заговор.
Большерецкий бунт
Приказчиком к холодиловским людям в то время был назначен Степан Торговкин, но промышленные отказались ему повиноваться. Терпение у Торговкина лопнуло. Он пошел жаловаться Нилову и прямо сказал ему, что «Август-поляк» затевает великую смуту на Камчатке и все это может окончиться только злодейством. О чем сговариваются холодиловцы со ссыльными, проводя целые дни в доме Хрущева и Беньовского?
Глава заговорщиков ловко вывернулся. Он явился к Нилову и заявил, что хочет порадовать капитана новой вестью. Ссыльные не желают даром есть хлеб. Вот они и придумали основать поселение на мысе Лопатка и даже заранее назвали его Ниловкой. Там тепло, благорастворенный воздух, можно сеять хлеб и разводить скот. Только надо туда съездить и подробно исследовать местность вокруг будущего земного рая.
Большерецкий командир отпустил Беньовского на Лопатку. Барон действительно разведал конец камчатской земли, своими глазами увидел Первый Курильский остров.
Заговорщики стали внушать холодиловцам и другим простым и неученым людям мысль о том, что они пойдут на «золотой остров» близ Камчатки, чтобы доверху нагрузить галиот сокровищами. Беньовский бросил полуголодных и оборванных холодиловцев в XVII век, переместив их жизнь в 1643 год, когда голландские моряки из Батавии исступленно искали «золотые и серебряные острова» к северу от Японии, а Курильские острова принимали за Америку. Сказка вновь ожила в Большерецке. Где и когда читал Беньовский историю открытий де Фриза? Сам он, конечно, в эту легенду не верил.
Но где взять судно для похода к «золотому острову»? — гадали промышленные.
Корабль сначала хотели выманить у Нилова, будто бы для первого плавания к очаровательной Ниловке. Всех выручил штурман Максим Чурин. Весною он должен был идти на казенном галиоте в Охотск. Но за какие-то грехи, за «развратное поведение», возможно, еще в походе Креницына, ему грозил суд. Кроме того, Чурина замучили неоплатные долги. Он дал слово вести корабль с бунтовщиками к любому острову.
Беньовский окончательно воспрянул духом, когда завербовал и других моряков. На свои познания, полученные в гамбургской навигацкой школе, Беньовский, видимо, не очень надеялся.
Все чаще и чаще Беньовский вытаскивал из кармана своей венгерки мнимую грамоту Павла Петровича, скрепленную причудливой печатью. Вздыхая, он говорил казакам, промышленным и работным людям, что ссыльные напрасно страдают за законного царя Павла. Был бы он на престоле — вся жизнь обернулась бы по-другому.
Петр Ивашкин не раз советовал Нилову посадить Беньовского и Батурина под самый крепкий караул, но добрый старик не верил предупреждениям Ивашкина.
Приходили к Нилову и Спиридон Судейкин с казачьим сотником Иваном Черным и тоже указывали на Беньовского, как на вдохновителя смуты. Если его не укоротить вовремя — «Август-поляк» захватит всю Камчатку, — утверждали они.
Но Нилов, завороженный Беньовским, не верил доносителям. Только после мордобоя, устроенного венгерцем Семену Гурьеву, комендант приказал приставить караульных солдат к домам главных заговорщиков. Но барон и Адольф Винблад вытолкали караул в шею, а буйной вольнице приказали готовиться к выступлению.
Об этом случайно узнали штурманские ученики Герасим Измайлов и Ф. Зябликов. Они пошли к дому Большерецкой канцелярии. По пути Измайлов заглянул в питейный ларь Черного-сына: мореход, по свидетельству солдат, стороживших канцелярию, был навеселе настолько, что его даже трудно было понимать. Следствие потом показало, что и караул тоже не был вполне трезвым. Как на грех, из Охотска незадолго до этого привезли запас казенного вина, вверенный «ларешному казаку» Никите. Черному.
Все же Измайлов с Зябликовым пробовали вызвать самого Нилова, но не смогли достучаться, как ни колотились в прочные двери комендантского дома.
Как бы то ни было, большерецкий начальник утром послал за Беньовским сначала сержанта (Лемсакова?), а потом казачьего сотника.
Иван Черный настойчиво звал Беньовского в канцелярию. Но сотника схватили и скрутили по рукам и ногам. Та же участь постигла и капрала (Михайлу Перевалова?), явившегося с шестью служивыми в дом «Августа-поляка». Всех их посадили в погреб.
В ночь на 27 апреля 1771 года начался большерецкий бунт.
Надо сказать, что Нилов действительно выдавал Холодилову пять тысяч рублей на плавание к Алеутским островам. Трудно предполагать, что это были личные средства бедного армейского капитана. Скорее всего он вложил в предприятие Холодилова казенные деньги, превращая его поход в правительственную экспедицию. Такие случаи бывали и раньше. Если это так, то Нилов получил право распоряжаться холодиловскими промышленными. Как слабодушен ни был большерецкий капитан, он все же сумел взять под стражу наиболее буйных холодиловцев.
В третьем часу ночи толпа бунтовщиков сняла караул у дверей холодной, сбила замки, и промышленные высыпали из своего узилища. Они кинулись искать передовщика, но тот успел убежать.
Пока Петр Хрущев вязал стражу у дверей канцелярии, Беньовский вместе с самыми ярыми заговорщиками уже стучал рукояткой пистолета в двери ниловского дома. Там спали мертвым сном восемь человек. Первым вскочил караульный сержант, а за ним — сын Нилова, при котором Беньовский состоял за учителя.
Через несколько мгновений дверь была сорвана с запора. Григорий Нилов, приподнявшись на постели, успел трижды крикнуть караул, но Василий Панов выстрелил в упор из пистолета, раздробив седую голову своей жертвы.
Убийцы кололи тело Нилова ножами, волочили по полу и, наконец, выбросили в сени. Охрану дома мятежники перевязали.
Беньовский кинулся к крепостному цейхгаузу. Разбив двери, промышленные выволокли оттуда на руках три пушки и мортиру, выкатили пороховые бочки и стали передавать по рукам гранаты, ядра и картечь. Расхватав три десятка шпаг и двадцать пять ружей, бунтовщики обнаружили в крепостном складе ясачную казну — курильских бобров, уналашкинских лисиц, камчатских соболей. Драгоценные меха охапками выносили из кладовой. Четыреста пудов съестных припасов и одиннадцать фляг хлебного вина сделались добычей буйных искателей «золотого острова».
Толпа бросилась к дому сотника Черного. Сын его, «ларешный казак» Никита, засел в сенях с ружьем. Он с ужасом смотрел, как железные затворы один за другим выскакивали из своих гнезд.
Никита Черный встретил насильников выстрелами. В ответ раздалась такая пальба, что впоследствии Черный вытащил из стен и косяков своего дома сорок ружейных и пистолетных пуль.
Сам старик сотник Черный, выпущенный из погреба, снова претерпел поругания и издевательства. Имущество его было разграблено, все бумаги перерыты.
Черному-сыну связали руки и увели в холодную, отобрав у него ларешные деньги.
Жители города, бросив свои дела, бежали куда глаза глядят.
Василий Панов вел себя как на все способный изверг. Еще обрызганный кровью Нилова, он предложил согнать детей и женщин в деревянную церковь, обложить ее соломой и объявить обывателям, что заложники будут заживо сожжены, если кто-либо посмеет сопротивляться шайке Беньовского.
Панов и Батурин разбили кованый казначейский сундук и пересчитали деньги и ценности.
Сам барон пришел в канцелярию, открыл комнату судебного присутствия и, сидя против зерцала, объявил свою банду «собранною компанией для имени его императорского величества Павла Петровича».
Горожан, которые не успели убежать в тундру, сгоняли в канцелярию, где «сват Павла» приводил их к присяге на верноподданность новому самодержцу. Потом Беньовский заставил попа Симеона распахнуть церковные царские врата и вынести крест для присяжного целования.
К вечеру Адольф Винблад открыл две фляги хлебного вина, и главари шайки сначала сами распили эти огромные сосуды, а затем стали раздавать вино вообще всем, кто его хотел. Поили насильно даже пленников, сидевших в холодной.
Наутро тело Григория Нилова было опущено в могилу, наспех вырытую в ограде Успенской церкви.
Заговорщики бегали по берегу Большой реки, стаскивая в одно место карбасы, боты и лодки жителей. Их связывали вместе, приколачивали к судам крепкие настилы. На эти плоты вкатили пушки и мортиру, пороховые бочки, погрузили съестные припасы, еще не распитое хлебное вино и меховую казну.
На плотах раздавались плач и стоны. На Камчатке и думать не могли, чтобы русских людей посмел кто-либо взять в аманаты. Но Беньовский приказал оставить в Большерецке только малолеток, а остальных жителей захватил с собой, как заложников.
Мятежники двинулись на плотах к Чекавинской гавани. Это место достойно особого описания.
По сведениям К. Ф. Дитмара[5], Чекавинская гавань в XVIII веке была одним из самых удобных корабельных пристанищ. Залив Большой реки имел прямой, созданный искусственно, проток в море. Морские корабли проходили по протоку в залив, глубокий и защищенный от волнений. На устье реки Большой, звавшемся Поворотом, стояло село Чекавка; в нем разгружались корабли, доставлявшие припасы в Большерецк. Маяк с фонарями, в которые была вставлена слюда, указывал мореходам путь в большерецкое устье. В заливе против Чекавки отстаивались корабли, пришедшие с Алеутских и Курильских островов и из Охотска или следовавшие туда с Камчатки. Короче говоря, спокойная Чекавинская гавань в двадцати верстах от Большерецка была, по существу, его морским предместьем. Сто лет назад в Чекавке не было уже ни домов, ни складов, ни маяка со слюдяными фонарями. Проток, ведущий в море, в 1854 году заметало песком, и он заметно отклонился к югу.
В Чекавинской гавани стоял казенный галиот «Святой Петр». Мятежники немедленно захватили корабль, и Максим Чурин стал выводить судно на рейд.
Двенадцать дней ушло на сборы. В начале мая Беньовский потребовал от Ивана Рюмина, чтобы тот сходил в Большерецк и перевез на плотах к Чекавке остаток припасов. «Шельмованный казак» стал выполнять этот приказ.
Когда Иван Рюмин приплыл к Большерецку, он узнал, что делалось там в первые дни после начала бунта. Обыватели вернулись из тундры, приказные уселись за свои столы, казаки и солдаты приводили в порядок крепость. Штурманский ученик В. Софьин был выбран временным комендантом Большерецка. Он отдавал очень дельные приказания. Из Верхнекамчатского острога были вызваны двенадцать служивых при двух орудиях. Гонцы поспешили в Тигиль, к устью реки Компаковой и в Нижне-Камчатск.
Степан Андреев, когда-то искавший Америку к северу от Колымы, получивший чин подпоручика после похода к Медвежьим островам, в 1771 году был начальником Тигильской крепостцы, существовавшей с 1744 года на правом берегу реки Тигиль, среди березовых и рябиновых рощ Западной Камчатки.
Михайло Неводчиков, которому было тогда шестьдесят пять лет, начальствовал над кораблем «Святой Павел». Он стоял в устье реки Компаковой, близ длинного ее залива, к северу от Большерецка. Река эта была знаменита тем, что однажды Охотское море выбросило близ ее устья мертвого кита; в туше торчал гарпун с надписью латинскими буквами.
Шайка Беньовского, узнав о том, что Неводчиков отстаивается при Компаковской кошке, собралась идти туда для захвата корабля. Но В. Софьин предупредил старого подштурмана, и он, как надо полагать, успел вовремя выбрать якорь.
Через несколько дней к Софьину явились «ларешный казак» Никита Черный, боцман Серогородский, сержант Данилов, тотемский купец Казаринов. Они вырвались из аманатских уз. Вор Беньовский, — говорили они, — поднял на галиоте знамя императора Павла и ушел неведомо куда, на прощанье пообещав, что скоро великие державы, договорившись с Турцией, разделят Российскую империю на части. В такой стране и жить нечего! Если он не успел забрать с собою всех жителей Камчатки, то дело это вполне поправимое. Он в пути встретит корабельщиков, и те придут для вывоза камчатских обывателей в лучшие места.
И, уже совсем издеваясь, беглый барон прислал в Большерецк «Объявление» на имя Сената. Чего там только не было написано! Павел — законный государь — лишен престола; народ коснеет в невежестве; монастырским крестьянам отданы на кормление подкидыши; наказ 1767 года запрещает обсуждать новые законы; Григорий Нилов — паралитик и пьяница, разорил Камчатку. Его хватил удар, когда он узнал, что холодиловцы избрали достойным предводителем Беньовского — верного слугу законного государя.
В. Софьин с ужасом увидел, что «Объявление» подписали его товарищи по навигацкому делу — Бочаров, Зябликов и Измайлов. Были также подписи Ивана Рюмина, Спиридона Судейкина, малолета поповского сына Уфтюжанинова и других[6].
Вскоре былой креницынский галиот «Святая Екатерина», ходивший теперь между Охотском и Большерецком, повез в Охотск гонцов, в том числе В. Софьина. Они доставили Плениснеру донесения о бунте Беньовского и покрытую засохшей кровью постель несчастного Нилова.
Федор Плениснер начал следствие, но так затянул его, что вскоре получил большие неприятности.
От Камчатки до грота Камоэнса
Между тем «Святой Петр» спускался к югу вдоль гряды Курильских островов.
Историки по-разному указывают место, куда беглецы заходили, чтобы запастись водой и топливом. Д. Н. Блудов называет Семнадцатый остров (Чирпой), а С. В. Максимов — Четвертый (Маканруши).
Японский писатель Окамото Рюуносукэ, составитель краткого жизнеописания Беньовского, говорит, что большерецкий корабль заходил на остров Симушир. Рюуносукэ упоминает о прекрасной симуширской гавани. Это, вероятно, похожая на полумесяц, бухта Броутон, остаток древнего кратера, наполненного спокойными водами. Она лежит на севере Симушира.
…Еще на пути к месту первой стоянки Герасим Измайлов и Паранчин решили приложить все усилия, чтобы овладеть кораблем и отвести его обратно в Большерецк. Штурманские ученики хотели выждать время, когда вся шайка сойдет на берег. Тогда Измайлов и Зябликов обрубят якорные канаты, развернут галиот и пойдут к северу. Измайлов успел тайно изъять у Беньовского карту Камчатки, Курил и Алеутских островов. Но нашелся предатель, донесший на мореходов Беньовскому. Заговорщиков нещадно драли кошками, а Измайлова беглый барон собственноручно избил до полусмерти.
На Симушире беглецы, по приказу Беньовского, кроили новые корабельные флаги. Но почему на острове, обжитом до этого сотником Иваном Черным, был сшит чужеземный вымпел?
В то время русские люди уже жили в Ванинау, на большом острове Урупе, к югу от Симушира. Там они селились в землянках, устроенных из горных пещер. Их корабль был поставлен на колеса и поднят в гору. При малейшей тревоге судно можно было скатить прямо в море. В пещерных жилищах зимовал передовщик Иван Никонов, начальник корабля «Святой Прокопий» купца Прокопия Протодьяконова. Иван Никонов вел записки.
На острове Маканруши белела русская барабора из парусных полотен и стояла салотопня. Здесь били сивучей ради их жира и добывали морских бобров.
Впоследствии Беньовский несусветно лгал относительно посещенных им мест. Если верить, выходило так, что он дважды достигал северо-западной окраины Америки! Этот гамбургский «навигатор», гонимый противным ветром, поднялся от Камчатки к северу до 66° широты и по правую руку увидел берег Большой Земли! Затем новый, столь удобный ветер перенес галиот к Командорским островам. Там Беньовский нашел ссыльных конфедератов.
Но мало этого! От Командоров «Святой Петр» проследовал на юго-запад вдоль всей Алеутской гряды и достиг места недавней зимовки Петра Креницына, где над могилами русских героев, как угрюмый лес, поднимались кресты из плавника. Только от берегов Аляски барон Беньовский поплыл к Японии.
Во всей этой безудержной лжи, в наглом хвастовстве скрывается одно. Беглый самозванец не терял зря времени, находясь в Большерецке. Он, конечно, расспрашивал мореходов и других бывалых людей об Аляске и Алеутских островах. Максим Чурин, Дмитрий Бочаров, Герасим Измайлов, В. Софьин, Ф. Зябликов, Иван Черный, Иван Рюмин — вот источники познаний Беньовского.
К этому списку надо прибавить Савина Пономарева, который мог быть тогда еще в живых, и определенно здравствовавшего Гаврилу Пушкарева. Заодно уж укажем и на капрала Михайлу Перевалова, которого увез Беньовский. Капрал этот мог быть родственником «подпрапорного» Тимофея Перевалова, видевшего берег Америки в 1748 году[7].
Далеко забросил свою удочку с обманной наживкой Беньовский! На нее через сто с лишним лет попались весьма опытные историки географических открытий. Ф. Гельвальд, называвший, между прочим, Афанасия Очередина «Осулдином», Адриана Толстых — «Телушкиным», около 1884 года упоминал о «смелом плавании по Берингову морю венгерского графа Морица Беньовского». Гельвальд повторил сказку о том, что большерецкие бунтовщики были все из поляков. Далее он описывал мнимое достижение беглыми побережья Аляски.
«…Не может быть пройдено молчанием, — писал Ф. Гельвальд, — что он в 1771 году (за пять лет до Кука) видел северо-западную оконечность Америки…»[8]
Беньовский захотел присвоить себе славу русских открытий на Тихом океане.
Любуясь расстеленным на прибрежном песке британским вымпелом, вышитым руками пяти женщин, следовавших за беглецами, главарь шайки распорядился оставить на острове Герасима Измайлова и камчадала Паранчина с женой. Им дали лишь немного ржаной муки.
Галиот отправился к югу.
Японские источники свидетельствуют, что «Басэро-фу» — Дмитрий Бочаров — на пути от Курил до Японии исчислял длину пути и проверял морские глубины. Он мог делать это сам по себе, без всякого приказа или согласия Беньовского. Далее видно, что на галиоте кончились припасы и люди стали голодать. Морские ветры пригнали корабль к Японии. Беглецы увидели берега провинции Ава. Правитель области дал Аусу, как называли японцы Беньовского, дрова, еду и пресную воду.
Барон Аусу отблагодарил японцев тем, что передал им письмо на имя голландского резидента в Нагасаки. Россия начала наступательное движение на Восточном океане, русских надо бояться как огня — таков был смысл этого коварного послания. Но, в конце концов, японцы пытались задержать корабль Беньовского. Тогда, вероятно, впервые заговорили большерецкие пушки. Галиот, расчистив себе путь ядрами, вышел из аваской гавани.
Запасов пищи не хватило даже на переход в ближайший порт. Галиот носился по бурному морю, пока его не прибило к острову Оосима (Амами-Ошима?). Беглецы очутились в архипелаге Риу-Киу, где уже чувствовалось дыхание тропиков. Здесь Беньовский выпросил у островитян риса и воды и стал сушить ржаные сухари, прикрыв место своей стоянки пушками и мортирой. Он снова дал волю сочинительству и настрочил шесть писем, в том числе — послание в Нагасаки. Беньовский преследовал одну темную цель — натравить японцев на Россию.
Его, барона Морицу Араатару Ванбэнгорофу, русское правительство послало с двумя кораблями — фрегатом и корветом — высматривать японские крепости и обойти берега Японии. Он выполнил это и построил форты на Курилах, «поставив там пушки».
«…Говоря по секрету, из Вашего государства необходимо было бы послать суда, для того чтобы оборониться от такого вреда» — так заканчивал свое письмо атаман болынерецких беглецов[9].
В торопливой приписке он сообщал, что посылает «на всякий случай» карту Камчатки! Карта эта действительно была отправлена японскому сановнику в Нагасаки.
Кто был ее составителем? Может быть, на ней раньше была надпись: «Карта Камчатки, под смотрением капитана Шмалева, соч. М. Неводчиковым, 1768 года…»? Возможно также, что она восходила к камчатской карте, бывшей в 1768 году на руках у яренского купца Завьялова. Ведь Максим Чурин, водитель галиота «Святой Петр», должен был пользоваться пособиями для мореплавания, в первую очередь камчатского происхождения.
Никто не знает, о чем говорил тогда Беньовский с видным японским чиновником, прибывшим на рейд Оосимы. Но речи Беньовского были подробно записаны и отправлены правительству Японии.
В начале августа 1771 года камчатский галиот подошел к сырым и теплым берегам Формозы. Люди с Камчатки увидели пальмовые рощи. Здесь росло камфарное дерево. Большерецкие жители могли легко узнать его, так как на берега Западной Камчатки нередко выбрасывало камфарный плавник.
Стрелы «индейцев» впивались в борта лодки, когда люди Беньовского возвращались к кораблю с берега Формозы. Они ходили туда за питьевой водой. У подножья формозских пальм погибли Василий Панов, юнга Леонтий Попов и Логинов.
Мстя за смерть убийцы Нилова, вожак камчатских беглых разорил и сжег хижины островитян, бросил в огонь их лодки и зверски умертвил пятерых «индейцев». Пушкари подошли с зажженными фитилями к орудиям и обрушили на берег два десятка ядер. Вымпел британской короны развевался над краденым кораблем, окутанным дымом бесчестной битвы.
…12 сентября 1771 года португальская стража на стенах фортов Макао увидела корабль с круглой кормой и тремя потрепанными парусами на грот-мачте.
Надписи на корабле никто из португальцев прочесть не мог. Это был «Святой Петр», ведомый пленниками Беньовского, российскими штурманами, волей-неволей проложившими путь от Большерецка до Китая.
Можно думать, что мореплаватели тайком от Беньовского продолжали вести съемку берегов. Д. Н. Блудов свидетельствует, что он видел русскую карту всей дороги от Камчатки до Макао; она находилась «при деле» о побеге Беньовского[10].
В Макао затерялись могилы мореходов Максима Чурина и Ф. Зябликова. Кроме них умерло еще тринадцать человек, в том числе Александр Турчанинов.
Много горя хватили русские люди, обманутые их самозваным предводителем. В Макао «барон Ванбэнгоро-фу» совсем распоясался. Без согласия своих спутников он объявил всех их католиками и запретил им родные обряды. Вот почему над могилами умерших не выросло даже бамбуковых русских крестов. Так был закончен путь от Чекавинской гавани до грота Камоэнса.
Беньовский, прямо подражая лорду Ансону, решил продать камчатский корабль португальскому губернатору в Макао, что и не замедлил сделать.
Когда русские люди стали роптать — Беньовский ложно оговорил их, будто они хотели захватить и разграбить Макао. Португальская полиция бросила холодиловцев в макаоские тюрьмы. Ипполит Степанов так и сгиб в темнице.
Займемся теперь судьбой несчастного Герасима Измайлова, оставленного Беньовским на острове Симушире. Измайлов до июня 1772 года испытывал тяжкие бедствия — ел раковины и морскую капусту. Курильцы его не трогали, а, наоборот, давали ему приют. Тюменский купец-мореход Иван Никонов пришел на галиоте «Святой Прокопий» к Симуширу и забрал Измайлова. Он был доставлен в Большерецк, где Тимофей Шмалев вел усиленное следствие о побеге Беньовского. Тридцать шесть очевидцев убийства Нилова и бесчинств бунтовщиков в Большерецке были отправлены под крепким караулом в Иркутск, где провели два года, пока не были оправданы.
Старик Иван Черный, славный курильский землепроходец, попавший под следствие вместе со своим сыном, умер в иркутской темнице от оспы. Некоторые историки, в том числе Л. С. Берг, ошибочно утверждали, что Иван Черный пострадал за «зверства» над курильцами, тогда как на самом деле старый сотник сделался жертвой дела Беньовского.
Барон Беньовский ходит по Парижу
В Иркутске была получена весть из Китая о том, что Беньовский в 1771 году объявился в Макао.
В 1772 году в Сибирь вернулся из Пекина Василий Игумнов. Его не следует смешивать с его сыном Александром, более знаменитым российским ориенталистом. Василий Игумнов сообщил, что он виделся в Китае с миссионером-иезуитом, отцом Августином, и тот рассказал подробно о похождениях Беньовского.
Кто же был отец Августин?
Известно, с какой настойчивостью иезуиты изучали дороги в Китай, в частности — возможность морских плаваний из Ледовитого в Тихий океан. Вот почему пекинский миссионер с особым прилежанием разузнал все подробности похода «Святого Петра» от Большерецка до Кантона и Макао. Отец Августин не кто иной, как Августин Галлерштейн. В 1766 году он, вместе с другим иезуитом Петром Марциалом Сибо, был избран почетным членом Петербургской академии. Галлерштейн и Сибо посылали в Россию труды о китайских грибах и астрономах Китая[11].
Весть о Беньовском, пытавшемся обратить камчатских беглых в католичество, приятно изумила пекинских иезуитов. Галлерштейн и Сибо на время отложили в сторону описание китайских опенок и каталоги звезд, над которыми трудились эти ученые отцы. Они постарались собрать наиболее полные сведения о приходе «Святого Петра». Иезуиты узнали, что на корабле Беньовского было сто десять человек. Сам Беньовский, разговаривая на звучной латыни, уверял, что все эти люди — поляки и плывут из устья Амура в Ост-Индию с богатыми русскими товарами. Мы видим, что и в этом случае беглый барон пытался приписать себе осуществление вековой мечты русского народа об освоении морского пути от Амура до Индии.
Продав украденный в Чекавинской гавани корабль, Беньовский нанял два французских фрегата — «Дофин» и «Лаверди» и на них отправился в дальнейший путь.
Вскоре умер неугомонный Иосиф Батурин. Фрегаты шли к Индийскому океану, и аляскинские и курильские промышленные люди дивились летучим рыбам, грядам алых разноцветных кораллов и цветущим берегам Нидерландской Индии.
В начале марта 1772 года показались Маскаренские острова. Беньовский не зря выбрал для стоянки остров св. Маврикия, или Иль де Франс, где пробыл восемнадцать дней. Беглые высадились на набережной города Порт-Луи, защищенного крепостными батареями и охваченного полукругом базальтовых гор. В то время там пребывал губернатор Иль де Франса; этому наместнику подчинялась вся французская Индия. У губернатора Иль де Франса Беньовский разузнал все о тогдашнем состоянии Мадагаскара.
Холодиловцы скитались в лимонных садах, глазели на извилистые лианы и потуже затягивали на себе опояски, не раз вспоминая о большерецких харчах. Они роптали и думали уже не о «золотом острове», а о том, как бы скорее добраться до таких мест, откуда можно будет подать о себе весть на родину.
Фрегаты повезли беглецов дальше — мимо жарких африканских берегов, Канарских островов к берегам Франции. В пути умерло несколько человек; их тела опустили в море.
Д. Л. Мордовцев, написавший о Беньовском роман «Беглый король», веря запискам проходимца, заставил его на острове Мадейре похоронить никогда не существовавшую дочь «воеводы Большерецкого острога» Афанасию Нилову, пятнадцати лет. Беньовский в своей книге расписывал пламенную любовь этой самой Афанасии, последовавшей за ним на край света.
Наконец, в начале июля 1772 года, фрегаты вошли в залив Лориан и бросили якорь близ устья реки Блавэ, где стоял город, называвшийся тоже Порт-Луи. Здесь, в стенах Лорианского госпиталя, умерло пять камчатских беглецов. Остальные спутники Беньовского могли сколько угодно скитаться по побережью, наблюдая, как французские рыбаки ловят сарделей. Правда, Спиридон Судейкин нашел в этом захолустном городке время и место для того, чтобы описать свои впечатления о плавании по трем океанам.
Беньовский же, бросив своих пленников, умчался в Париж. Развалясь в кресле редакции бульварной газеты, он приводил несусветные подробности своих камчатских подвигов. Он взял Большерецк штурмом, сломив сопротивление сильного крепостного гарнизона. Он сражался с камчатским губернатором и казачьим «гетманом» (Иваном Черным?). Авантюрист заявлял, что он никогда не бегал с Камчатки, а, наоборот, завоевал ее, так же как и Формозу. Барон обливал грязью Россию и русский народ.
Он не мог миновать приемных морского министерства, ибо оно тогда управляло колониями, так как французская Индийская компания за несколько лет до этого прекратила свое существование. Победитель русских предлагал правительству Франции немедленно закрепить за ней Формозу. Но у Людовика Пятнадцатого сердце лежало больше к Мадагаскару; он уже пробовал вернуть себе этот остров сокровищ, посылал туда в 1768 году отряд под начальством Демонова.
Барон согласился и на Мадагаскар, заявив при этом, что у него есть отчаянные русские беглые преступники, с которыми он штурмовал Большерецк и брал Формозу.
Невозможно представить, что Беньовский не выложил французскому морскому ведомству сведений о Камчатке, Курилах, Алеутских островах и Аляске. Ведь данные, тайно сообщенные когда-то Делилем во Францию, нуждались в дополнении. Разгромив Большерецкую канцелярию, убийца Нилова, без сомнения, не оставил без внимания важных бумаг, а русские карты, как мы уже говорили, он имел в таком количестве, что раздаривал их в Японии. Откуда, к примеру, в Парижской национальной библиотеке появились две «бумаги», написанные на бересте верхнекамчатским сотником Архипом Шелковниковым и отправленные им в Большерецкую канцелярию в 1767 и 1768 годах?[12] Впоследствии у пиратов с Иль де Франса вдруг оказались карты Уналашки и других Алеутских островов.
Беньовский месяцев шесть расхаживал по присутственным местам Парижа, бросив на произвол судьбы своих камчатских спутников.
Холодиловцы на Мадагаскаре
Перенесемся снова в Порт-Луи, на северо-западе Франции, где остались спутники Беньовского, ждущие его возвращения из Парижа.
В марте 1773 года ом прикатил к своим пленникам и заявил, что его величество король французов милостиво посылает их в тайный морской поход. О месте назначения они узнают, когда прибудут туда на военном фрегате.
Вот когда задумались и «шельмованный казак» Иван Рюмин со своей женой, и восемь холодиловцев, и коряк Брехов, и камчадал Попов, и два матроса — Ляпин и Береснев. Многие из них испытали на своих спинах точеную трость Беньовского, китайский бамбук и линьки боцмана фрегата «Дофин». Они отказались ехать со своим «предводителем».
Весной 1773 года по пустынным вереснякам департамента Морбиган шли пешком, расспрашивая дорогу на Париж, восемнадцать человек, обутых в камчатские бахилы. Среди них были Рюмин, Судейкин и мореход Бочаров.
Через месяц они отыскали российского посла Хотимского. Только что упомянутая троица вручила ему журнал с описанием удивительных скитаний по земному шару.
В августе эти люди отправились из порта Гавр де Грас на родину и вскоре прибыли в Кронштадт.
Уже 3 октября былых камчатских беглецов, отныне прощенных, отправили в Сибирь. Ивану Рюмину с женой и канцеляристу Спиридону Судейкину было велено жить в Тобольске, Дмитрию Бочарову и восьми холодиловцам — в Иркутске, матросам Ляпину, Бересневу, Софронову, коряку Брехову и камчадалу Попову — в Охотском порту.
Что же касается Беньовского, то он в это время уже находился на Мадагаскаре. По черным прибрежным пескам Антонжильской бухты, отливавшим железным блеском, расхаживали поповский малолеток Уфтюжанинов, холодиловский приказчик Чулошников, «за матроса казак» Андреянов, Потолов с женой и шесть промышленных с корабля Холодилова. Их Беньовский уговорил плыть для поисков нового счастья на восточный берег Мадагаскара.
…Звенели водопады. Над водяными буграми светились маленькие радуги. В баобабовых лесах ворковали зеленые голуби. Холодиловцы бродили вместе с Беньовским по долинам восточного берега, высматривая место для основания «города Луибурга».
Прошел год, и на берегах Антонжильской бухты выросли стены фортов. Над ними был поднят французский флаг, которому теперь служил Беньовский.
Что сталось с русскими людьми, променявшими родину на похлебку из мадагаскарского саго?
Возможно, холодиловцы испытали каторжный труд, когда Беньовский затеял проложить сквозь тропические дебри первую на Мадагаскаре проселочную дорогу от Антонжильской бухты до города Нгусти. В XIX веке уже не осталось и следа ни от этой дороги, ни от города Луибурга…
Примечания
Подробные материалы по истории побега Беньовского хранятся в Центральном Государственном архиве древних актов, в «портфеле Миллера», тетр. 150, ч. 12.
Список русских, очутившихся на Мадагаскаре, приведен Д. Н. Блудовым. См.: Ковалевский Е. Указ. соч. С. 214.
Источники о Беньовском указаны в кн.: Перевалов В. Ломоносов и Арктика. 1949. С. 441. Пользуясь случаем, дополняю этот список: Плюшар А. Энциклопедический лексикон. Спб., 1836. Т. 5. С. 294–296. (Статья написана, очевидно, Д. Н. Блудовым.) Русский биографический словарь, ст. «Рюмин».