– А кто будет? – подалась вперед Майтрейи. Мысль о вечеринке ей очень понравилась, девушка отчаянно скучала.
– Ну, прежде всего, ваш покорный слуга! – Илья Романович с видом театрального комического отца склонил набок голову, предлагая девушке повеселиться. Майтрейи рассмеялась. – Затем Борис, конечно. Он уже совершенно здоров и жаждет вас развлечь! Глеб… Я буду ждать его всем сердцем. – Тут в голосе князя зазвучали близкие слезы. – Но придет ли он? Во всяком случае, будем надеяться!
– Да, будем надеяться! – вырвалось у Майтрейи.
Девушка тут же запнулась, смутившись, но князь не обратил на ее страстное восклицание никакого внимания. Сам он ценил Глеба так мало, что ему в голову не приходило, чтобы кто-нибудь оценил его иначе. Привыкнув именно себя считать мерилом всего и вся, Белозерский не допускал никакого инакомыслия.
– Ну кто же еще… Сейчас Москва почти опустела… Соседи наши, Шуваловы, однако, здесь, как я слышал. Правда, никогда они у меня не были, но Борис очень хорош с графом, а тот, как мне известно, находится сейчас с матерью в Москве, хотя осужден на деревенскую ссылку…
Елена, вновь открыв книгу, погрузилась в чтение.
– Итак, позовем Шуваловых, – решил князь, словно на ходу. На самом деле список гостей был им давно продуман. Опасаясь виконтессы пуще гремучей змеи, подавленный ее каменной холодностью, за которой он прозревал яростную ненависть, Илья Романович решил сделать хитрый ход: позвать на вечеринку ее бывшего жениха, Евгения, отвлечь Елену от мстительных чувств призраком первой любви. Если бы князю сказали, что виконтессу может отвлечь африканский страус, он приложил бы все усилия, чтобы раздобыть и его.
– Кто же еще? – повторил он. – Даже ума не приложу… Вот, разве пригласить чету Летуновских?
Елена перелистнула страницу и вытянула ноги, устроив их поудобнее на скамеечке и скрестив в щиколотках. Казалось, чтение романа, приобретенного у французского букиниста, поглотило ее целиком.
– Сам-то он, Казимир Летуновский, низкороден, – продолжал князь, – но зато его супруга, Теофилия, принадлежит к древнему польскому роду. И она почти ваша ровесница, дражайшая мадемуазель Назэр, так что вам будет с ней не скучно. Она презабавная и даже гадает на картах! Надо написать им, чтобы не забыли взять карты с собой. Что ж… Пожалуй, все! – неожиданно заключил князь. – Это будет совсем маленький семейный вечер, но зато соберутся люди, близко знающие друг друга…
Елена неожиданно рассмеялась, не отрывая взгляда от страницы. Князь с тревогой посмотрел на нее:
– И конечно, виконтесса, я умоляю вас почтить этот вечер своим присутствием! – Его голос был так смиренен, что звучал еле слышно.
– Я непременно буду! – коротко ответила Елена. Это прозвучало нелюбезно, но даже подобного обещания хватило, чтобы окрылить оробевшего Илью Романовича. Он развеселился, с отеческой нежностью простился с Майтрейи, низко поклонился Елене и ушел.
Во дворе его ждал Илларион. Лицо дворецкого было так искажено, что князь, воодушевленный успехом начатого предприятия, остановился.
– Что ты ходишь последние дни с такой рожей, будто у тебя зубы болят? – по обыкновению деликатно осведомился он.
– Там у вас в кабинете опять… Эти… – буркнул Илларион.
«Эти» были представителями шулера, которому князь проиграл огромную сумму. Ростовщики, получившие на руки роковой вексель, приходили уже несколько раз. Князь твердо обещал уплатить через неделю после проигрыша. Срок был завтра.
– Что им неймется, ведь не сбегу я, в самом деле, – процедил сквозь зубы Илья Романович и поспешил в дом. На крыльце, обернувшись, он бросил Иллариону: – Если ты хоть кому-то… Хоть слово о них… Я тебя… Не ходи за мной! Или ты шпионишь, в самом деле?!
Илларион, мрачнее тучи, остался на крыльце. Вышедший из флигеля Архип демонстративно выплеснул ведро воды на самую середину двора, так что брызги попали на серые щегольские панталоны дворецкого. У Иллариона гневно раздулись ноздри. В другое время он бросился бы на дерзкого старика, но сейчас промолчал. Удивленный Архип подождал минуту, ожидая начала склоки, и, явно разочарованный, вернулся во флигель.
– Чем обязан, господа? – войдя в кабинет, осведомился князь у поднявшихся ему навстречу «господ», явно иудейского происхождения. Впрочем, вид у этих молодых людей был совершенно европейский: они были выбриты, пострижены и завиты по моде, одеты в скромные черные сюртуки.
– Завтра срок векселю, – заявил тот, что был главным и носил золотые очки. Второй, скромно державшийся сзади, состоял при нем лишь в роли свидетеля, на тот случай, если бы доведенный до отчаяния должник вздумал применить силу или уничтожить векселя.
– Я помню об этом отлично! – хладнокровно заявил князь, проходя к своему письменному столу и непринужденно усаживаясь в кресло. – Но вексель придется переписать!
Молодые люди переглянулись.
– Это невозможно! – заявил старший. – Обычные отговорки! Завтра срок векселю, и вы либо уплатите сполна, либо мы подадим его ко взысканию. Тогда – арест имущества, опись и аукцион. При нынешних низких ценах из-за эпидемии это будет очень для вас убыточно.
Князь рассмеялся, хотя его сердце сжимали ледяные когти ужаса.
– Господа, к чему такие крайние меры? – спросил он. – Кажется, всем известно, что я плачу по счетам. Притом завтра я буду очень занят. На днях состоится помолвка моего сына с одной из богатейших наследниц Европы. Надеюсь, вы не собираетесь портить наш семейный праздник? Если помолвка сорвется, вы не получите ровно ничего! Дом не заложен, это верно, но у меня ведь есть и другие кредиторы! Подумайте, много ли вам останется? Я со всеми рассчитаюсь после свадьбы!
Илья Романович лгал напропалую – стараниями осторожной Изольды Тихоновны никаких других кредиторов у него не было. Но ростовщики, сбитые на миг с толку, переглянулись. Уже это промедление могло спасти князя.
– Кто? – спросил старший.
– Кто мои кредиторы? Это мое дело! – важно отвечал Илья Романович.
– Нет, кто невеста?
– Мадемуазель Маргарита Назэр, воспитанница виконтессы де Гранси, – все так же высокомерно отвечал князь. – Наведите справки, если вам угодно. Эти дамы – мои гостьи, сейчас находятся в моем доме… Скандал не нужен вам так же, как и мне.
Молодые люди отошли в угол, о чем-то совещаясь. За те несколько минут, что они спорили, Илья Романович успел несколько раз умереть и воскреснуть. Он ждал приговора. Наконец ростовщик в золотых очках повернулся к нему:
– Мы подождем свадьбы вашего сына. Вексель может быть переписан… Но под проценты.
Проценты были дичайшие, но князя это уже не волновало. Когда Илья Романович ставил подпись на гербовом листе, в мыслях он уже снова был богат.
Вечером того же дня, когда князь Белозерский объяснялся с ростовщиками и строил планы своего спасения, Афанасий стучался в ворота дома, где устроилась на жительство его сестра. Стучал он долго, так что начинал опасаться, что вновь придется уйти ни с чем. Приходил он сюда каждый вечер, но ни разу не застал сестры. Иной раз вовсе никто не выглядывал на стук, иногда высовывалась ощипанная, как воробей, вырвавшийся из кошачьих лап, всклокоченная девчонка-прислуга и с вытаращенными от страха глазами сообщала, что хозяйка «спят» или «молятся», а жиличка, то есть Зинаида, «ушедши».
Вот эти хождения Зинаиды, которые он никак не мог отследить уже потому, что вынужден был весь день проводить с Иеффаем на Хитровом рынке, зарабатывая на хлеб, и беспокоили Афанасия. Зная сестру, ее дьявольское упрямство и поистине адскую злопамятность, он очень сомневался, что она внемлет его угрозам и оставит свои надежды получить денежную компенсацию с виконтессы. «Явится ведь к ней, к самой, брякнет такое, что мне потом хоть топись… – Афанасий продолжал колотить в дубовые ворота, которые могли бы выдержать удары тарана, могучим кулаком. – Нет, ее надо приструнить хорошенько, чтобы навеки забыла про это! Чтобы знала – выклянчит хоть рубль – этот рубль ей на саван и пойдет!»
Ходил он в эти дни и в особняк на Маросейке, который сняла Елена, но там все словно вымерло, в доме оставалось несколько слуг. Ходил и к Яузским воротам, туда, где видел Елену в последний раз. В сумерках, стоя за оградой, вслушиваясь в разговоры проходивших по двору слуг, он уяснил себе, что виконтесса со своей больной воспитанницей по-прежнему находятся во флигеле. Саму Елену ему ни разу увидеть не удалось, она неотступно находилась при больной. Не встречал он рядом с особняком и сестры, что несколько его успокаивало. И в то же время сердце бывшего каторжника наполнялось тревогой всякий раз, когда девчонка-служанка высовывала всклокоченную голову в щель и шептала: «Нету, нету, с утра ушедши, и не сказывали, куда!»
Наконец, после особенно внушительного удара, одна створка ворот приотворилась. В углу двора зашелся яростным хрипом пес, сидевший на цепи. Голос он потерял во время прежних визитов Афанасия. За спиной девчонки виднелась могучая фигура самой хозяйки дома, вдовой купчихи. Та стояла в длинном казакине старинного покроя, голова была повязана платком, длинные концы которого спускались по спине. Женщина хмурилась:
– Чтой-то ты, батюшка, ровно Наполеон, ворота нам ломаешь? Нету твоей сестрицы, ушла. И что я тебе скажу, батюшка – ты ей родня, приструнил бы ее! Моему дому чистый страм от соседей: больно поздно она возвращается. Одна да одна, а грех-то завсегда рядом с одинокой бабой ходит…
– Уж я приструню! – пообещал Афанасий, предъявляя кулак, которым можно было бы «приструнить» и быка. Это купчихе, помнившей еще «поучения» мужа-покойника, очень понравилось. Она расплела руки, грозно скрещенные на груди, и поклонилась:
– Уж сделай милость, зайди, чаю с нами попей. Может, и сестрица твоя возвернется. Вчера об этом часе пришла.
Афанасия провели на хозяйскую половину и усадили за стол, уже накрытый к чаю. Хозяйка по своему обыкновению немедленно завела речь о муже-покойнике: