Явилась осень, с ее серыми темными днями, ранними сумерками, долгими дождями. Обнаженные поля опустели, на риге ударили цепами по разобранным снопам пшеницы и ржи. Татьяна, притихшая, осунувшаяся, бродила по дому, кутаясь в шаль, выглядывая то в одно окно, то в другое, хотя увидеть отовсюду можно было одну и ту же картину – дождь поливает размокший двор, и ключница, похожая на ощипанную галку, покрывшись черным платком, семенит из кухни в кладовую. Прасковья Игнатьевна, оторвавшись от забот, улучала минутку, подходила и ласково обнимала приунывшую невестку за плечи.
– Когда я была тяжела Евгением, – говорила она, – мне тоже все недужилось… Это ничего, милая, значит, роды легкие будут!
Вскоре после того как лег первый снег, Татьяна подарила счастливому супругу сына. На другой год родилась дочь. Став матерью, молодая графиня вдруг сделалась совершенной провинциальной помещицей. Она тонко вникала во все тайны и подробности кухни, кладовой и девичьей, горячо интересовалась местными сплетнями и очень мало – «прожектом», который, впрочем, не занимал уже и Евгения.
Граф Шувалов по-прежнему считается «добрым барином», который «выручит». Если бы не бдительность Прасковьи Игнатьевны и молодой супруги, мужики прибегали бы к его «выручке» куда чаще, чем это им в действительности требовалось. После рождения детей роль Евгения в доме умалилась настолько же, насколько возросла роль жены. В сущности, графу ничего не остается делать, кроме как сидеть у себя в кабинете и читать сто раз читанные книги. Дружить ему не с кем. Окрестные помещики его сторонятся как ссыльного и вольнодумца. Кашевин, с которым Евгений намеревался «пить водку и гонять зайцев», окончательно разорившись и распродав имущество, однажды исчез в неизвестном направлении и даже не заехал проститься.
Прасковья Игнатьевна, узнав о его отъезде, только вздохнула:
– Вот горький-то! Пропал человек… Помещик должен на своей земле жить, как и мужик! Мужик в городе балуется и пропадает и помещик – так же. Оба землей живут!
И Татьяна, выучившаяся на все смотреть глазами свекрови, согласно кивнула, перебирая светлые кудри на затылке дочки.
Майтрейи (этим именем по старой памяти иногда называет ее муж) обрела в браке то счастье, о котором мечтала и рассказывала Елене. Ее союз с Глебом также благословлен детьми: в первые два года брака она родила двух сыновей-погодков. У родителей не явилось никаких сомнений в том, как назвать детей. Борис и Глеб, по мнению матери, самые очаровательные и умные мальчики на свете. Майтрейи обожает и балует их так, как только может обожать и баловать своих сыновей индианка, для которой материнство – это религия. Лелея давнюю девичью фантазию «жить жизнью труда», Майтрейи непременно решила сама кормить, воспитывать и учить детей, отказавшись от услуг кормилиц, нянь и гувернеров. Ее неумелость и неловкость полностью искупаются той самоотверженной нежностью, которую молодая мать изливает на мальчиков.
Муж доверяет ей воспитание сыновей всецело – он слишком занят делами службы. Иногда Глеб с горечью говорит, что сделался куда больше чиновником, чем ученым и врачом. Семья живет на его жалованье. Перед женитьбой Глеб поставил невесте всего одно условие: состояние Майтрейи будет сохранено неприкосновенным для их будущих детей. Условие это было с восторгом принято и неукоснительно соблюдается.
Впрочем, Глеба также нельзя назвать нищим. Борис Белозерский перед отъездом на Кавказ поручил Летуновскому разделить наследство князя на две части, несмотря на то, что Глеб от своей доли отказывался. Но, узнав, что ему досталась бесценная библиотека, столь дорогая его сердцу, молодой врач пришел в смятение. Он даже писал в Париж к Елене, спрашивая ее совета, как поступить. Виконтесса отвечала ему, что не видит другого достойного кандидата на роль владельца библиотеки ее отца.
После того как Глеб принял наследство, библиотечный флигель был надежно заперт и опечатан. Сам же особняк со всеми службами выставили за очень умеренную цену для сдачи внаем, но в нем никто не пожелал селиться. О гибели старого князя Белозерского в Москве долго еще ходили легенды, одна фантастичнее другой. Говорили, будто белая фигура в саване появляется в лунные ночи то в одном окне брошенного дома, то в другом. Иногда в мансарде видели блуждающие огни, а в запертых конюшнях слышали конское ржание. Извозчик, дожидавшийся как-то заполночь седока на углу улицы, где стоит особняк, «своими глазами видел», как из-под ворот злополучной усадьбы выскочила маленькая паршивая собачонка, которая начала быстро-быстро вертеться на месте, пока не обернулась огромным волком с оскаленной пастью и горящими красными глазами. Волк этот будто бы пробежал мимо извозчика и, обернувшись, даже что-то ему сказал человеческим голосом. Это последнее впечатление так жестоко подорвало силы извозчика, что он вынужден был подкрепить их в ближайшем трактире, и преуспел в этом так изрядно, что его пришлось вместе с лошадью свести в часть. Россказни слабонервного извозчика решительно не выдерживали никакой критики и не вызывали доверия, но факт остался фактом: запертый особняк у Яузских ворот был негласно включен в московский перечень «домов с привидениями», и никакая сила уже не могла заставить кого-нибудь снять его или купить.
В одной из оживленных московских торговых улиц весной одна тысяча восемьсот тридцать первого года открылся трактир «с номерами», устроенный самым лучшим манером. В нем вы уж не сыщете ни подслеповатых окошек, где трещины в стеклах заклеены обрывками «Московских ведомостей», ни прогнивших полов, ни «нумеров», очень похожих на гробы, с тою только разницей, что в гробах не водятся клопы. Заспанный половой с неумытой физиономией уж не подаст вам остывших щей, в которых плавают тараканы, попавшие туда не иначе как из человеколюбия и желания восполнить недостаток в мясе. Завсегдатай обычных трактиров, спросивший здесь привычную «пару чаю», долго еще сидит, изумленно скребя затылок, пытаясь распробовать ароматный крепкий напиток, знакомый ему по названию, но никак не по вкусу. Словом, все устроено прекрасно, слава заведения растет, и это целиком заслуга хозяев-молодоженов, взявшихся за дело с твердой целью преуспеть и разбогатеть.
Хозяин, Вильгельм Сапрыкин, бывший камердинер графа Шувалова (о чем он не устает напоминать поставщикам и самым почетным «чистым» посетителям), ведает трактиром. Его супруга Елизавета взяла на себя заботу о номерах наверху – и любо посмотреть, как эта молодая женщина, одетая и причесанная «по-господски», затянутая в корсет, такой же несгибаемый, как ее воля, командует горничными девушками. Она входит во все мелочи, проверяет белье, пишет счета, помыкает прачками, посудомойками, мальчишками-рассыльными. Ее боится сам повар, которого она несколько раз «уличила». «Уличать» – особенный талант госпожи Сапрыкиной, который приводит в трепет всех, кроме ее неизменно веселого супруга. «Уличив» и морально уничтожив очередную жертву, госпожа Сапрыкина с шиком извлекает из кармашка золотые часики, свадебный подарок бывшей хозяйки, княжны Головиной (о чем она не устает напоминать поставщикам и почетным «чистым» посетителям), щелкает крышками и смотрит на циферблат выпуклыми красноватыми глазами, словно пытается в чем-то «уличить» само время. От нее не утаишь и копейки.
Дела у супругов идут прекрасно. В первый же год трактир «с номерами» окупил все затраченные на устройство средства, во второй – принес небольшую прибыль, несмотря на то, что госпожа Сапрыкина готовилась к известному событию, которое мешало ей «уличать» персонал с прежней неутомимостью. Третий год был воистину самым удачным для супругов. Госпожа Сапрыкина не посрамила звание дщери Британии и, несмотря на свою необыкновенную худосочность, произвела на свет такого богатыря, что повитуха только диву далась. Прибыль от трактира «с номерами» получилась настолько внушительная, что Вилим, в восторге качая на руках пухлого, круглого младенца с чрезвычайно рыжими волосами и необыкновенно громким голосом, вдохновенно напевал ему:
– А-а-а, вырастешь большой! А-а-а, откроешь ресторацию с музыкой! Там в оркестре будет барабан, такой большой – бум, бум, бум!
Младенец, ошеломленный такой блестящей перспективой, дрыгал пухлыми красными ножонками и хохотал басом.
– Нет, Вилим, нет! – отвечала счастливая супруга, с нежностью взирая на эту идиллическую сцену увлажнившимся взглядом. – Мы составим капитал и дадим мальчику приличное образование. Он будет большим коммерсантом, купцом, как мой отец!
Госпожа Сапрыкина несколько преувеличивала: ее почтенный родитель был всего-навсего старшим приказчиком у крупного купца-мануфактурщика, но никак уж не купцом. Однако собственный, отлично устроенный трактир «с номерами», чистая публика, которая с ней раскланивалась, раболепство горничных, которые не смели дышать при хозяйке, боясь быть «уличенными», золотые часики на груди – все это придавало Елизавете Сапрыкиной новый вес и блеск в собственных глазах, так что мы не будем строго судить счастливую молодую мать за ее фантазию. И Вилим, очень высоко ценивший ум и деловую хватку супруги, целиком соглашался с тем, что купцом быть куда лучше, чем иметь ресторацию, пусть даже с оркестром и барабаном «бум-бум-бум».
В пряничной столице одного из крошечных немецких княжеств на главной пряничной улице стоит самый что ни на есть пряничный домик с фахтверковым фасадом. Его маленькие, чисто вымытые окошки смотрят приветливо и весело, на коньке красной черепичной крыши воркуют белые голуби, а в крошечном садике едва поместились два куста роз, но уж будьте уверены: это самые пышные и прекрасные розы во всем пряничном городке. На заднем дворике стоит яблонька, которая весной бывает вся усыпана цветами, зато осенью приносит всего два-три червивых яблочка, что очень огорчает хозяйку пряничного домика.
Впрочем, судя по безмятежному выражению лица этой милой женщины, других огорчений в ее жизни нет. И отчего ей грустить, в самом деле? Она приехала в пряничный городок вместе с мужем ранней весной одна тысяча восемьсот тридцать первого года откуда-то из Польши. А может быть, из Моравии, не соглашались со сторонниками польской версии завсегдатаи лучшей в пряничном городке пивной. Но уж точно, пара прибыла не из Богемии, потому что первое время ни муж, ни жена не умели связат