Как крыса грызет орешек — крутит, вертит, ищет трещинку, скол, прореху в блестящей броне, — так и я попытался решить вставшую передо мной задачу.
Для начала — скопировал все файлы с флэшки в свой архив в сети. Потом минут пять формулировал для Тигры простые правила жизни на сегодняшний день. Не выходи из дома. Никуда не звони, ни с мобильника, ни с домашнего. Не заходи в сеть под своим именем.
Голова шла кругом. Вчера вечером я считал себя одиноким мужчиной «без отягчающих обстоятельств». Теперь на мне повисла Тигра, да еще и со своим запроектированным ребенком, а «отягчающее обстоятельство» мне просто доставили почтой.
Старшая сестра Аркаши Зингера держала клуб на Таганке. Мой однокашник, соответственно, не устремился в большую биологию. Сегодня я должен был сделать у них снимки первой в Москве черной дискотеки.
Тигра до моего ухода не проснулась, и так было даже лучше — на личные заморочки сейчас не было времени.
Ночью подморозило, но, судя по бледному небу, новых снегопадов не предвиделось.
Таксист всю дорогу перебирал радиостанции. Америка нудно угрожала Северной Корее санкциями. В Израиле и Турции опять что-то взорвалось. На Дальнем Востоке произошли каскадные отключения электроэнергии. Дума приняла в первом чтении законопроект о государственном регулировании цен на все типы ламп накаливания. Поздновато, но приятно. В Костромской области ожидалось прободение облачного покрова, страдающим сердечными и сосудистыми заболеваниями рекомендовали оставаться дома. Кассовые сборы нового блокбастера «Эверест» в первые выходные проката составили пятьдесят миллионов долларов…
Зингер встретил меня в дверях «Вечной тьмы». Трава и бухло достаточно серьезно изменили его внешний вид. К паспортным двадцати семи можно было смело докинуть десятку.
— Классно, что ты занялся хорошим делом, — сказал он. — Хоть повод увидеться появился.
По темным коридорам провел меня в небольшую комнатку, увешанную плакатами рок-див.
— Что будем снимать? — спросил я.
— Торопишься, — обиженно сказал он. — Рассказал бы хоть, кто где, а то я никого из наших уже год не видел. Кофе? Ройбуш? Матэ?
— Что-нибудь.
Я просто обязан был сказать ему про Карена и Дрюху, но не сделал этого. Повспоминали однокурсников и одноклассников. Потом он спросил про Тигру.
— Разбежались, — ответил я. — Да ладно, давно уже, проехали.
За тройным стеклопакетом бесшумно проплывали машины. Первый же глоток кофе напомнил мне, что я забыл позавтракать.
— Ты представляешь себе, что такое черная дискотека? — Зингер перешел к делу.
— В общих чертах. Читал. Лондон, Бремен, Чикаго. Минимум света, максимум цвета.
— Теперь добавь Москву. Сейчас спустимся вниз, посмотришь. На той неделе открылись, фурор и аншлаг! Хотим закрепить успех, нужны качественные снимки. Справишься?
Я достал из рюкзака портфолио с лучшими работами.
Зингер просмотрел его, одобрительно кивая.
— Порядок. Справишься. Только одна тонкость — снимаем для ночного журнала.
— Это название?
— Отстаешь от жизни, Сав! Слышал про издательство «Ночная книга»? Нет?
Вытянул с полки обычный детектив в мягкой обложке.
Я потрогал пальцем черный корешок, перелистал страницы. Флюоресцирующие буквы при дневном свете терялись на идеальном антрацитовом глянце.
— Как-то это противоестественно, — чуть поморщившись, сказал я. — Та же хрень, что и черные макароны. Поглощение негатива.
— Рост тиражей — триста процентов в год, — пожал плечами Зингер. — Нормальный бизнес, эмоции побоку. Люди просекли фишку, что света в ближайшее время не прибавится, отреагировали. Лучше читать цветное по черному, чем бегать за «светиками» или надеяться на «субъективный фактор».
— Веди, — сказал я.
Лифт унес нас в глубокий подвал. Сейчас, днем, в зале было пусто. Широкий овальный танцпол, по краям на возвышении два яруса столиков и диванчиков. От десятков тысячеватток, освещавших черные стены, тек душный, перегретый воздух.
— Дим! — крикнул Зингер через зал парню за диджейским пультом. — Включи рабочий режим, хочу похвастаться перед фотографом. И девчонок позови, пусть попрыгают.
Дима кивнул и убежал через служебный вход.
— Весь танцпол — это динамик. Музыка бьет под коленки. Офисное здание, ночью жаловаться некому, — ощерился Зингер. — У нас лучшие басы в столице.
Свет погас везде одновременно. Первые секунды глаз еще мог ухватить меркнущие зигзаги нитей накаливания, а потом пришла темнота. Невероятная, подземная, абсолютная.
— Ну как? — весело спросил Зингер. — Плющит?
Я не успел ответить, потому что пол под ногами дрогнул. Снова и снова. Это даже не было звуком — просто легкие ритмичные удары. Наверное, так ощущаются легкие землетрясения.
Внезапно я стал различать очертания зала. Синие полосы обрисовывали каждую ступеньку, грани колонн, углы, косяки, балки. Будто я попал в координатную сетку. Края столиков, ножки стульев светились пронзительно-зеленым. Цвет задал окружающему пространству четкие рамки. Я поднял руки к глазам. Белые нашивки на рукавах тоже ярко блестели. Зингер оказался виден весь, кроме лица — его костюм был разрисован желтым и розовым под скелета. Зингер без головы.
На танцпол выбежали две красотки из подтанцовки. На лицах — светящиеся маски, а трико расписаны длинными продольными полосами.
Мир вокруг меня состоял из цветных нитей, плывущих, качающихся, дрожащих, бьющихся в такт с подземными барабанами. Тьма и ритм.
Оставалось придумать, как это можно сфотографировать. И кое-что поважнее.
Вход в метро казался разинутой пастью. Люди огибали меня, спешили во мрак. Я последовал за ними.
С недавних пор ступени эскалатора тоже стали подкрашивать флюоресцентом. Тлеющие столбики ламп только мешали — света они почти не давали. Голубые перила, а между ними — оранжевые полоски ступенек — как рельсы и шпалы, уходящие вниз. Темные силуэты людей. Цветные нашивки на плечах, спинах, локтях. Неразличимые лица.
На платформе стоял наряд одноглазых. Они проводили меня внимательными взглядами сквозь приборы ночного видения. Интересно, как я выгляжу в инфракрасном диапазоне?
В вагонном сумраке покачивался лес темных голов. Я проехал до «Китай-города».
На выходе подошел к таксофонам.
— Господина Смирягу, пожалуйста!
В трубке заиграла та же мелодия, что сопровождает все рекламные ролики «Технопарка».
— Слушаю. — Голос был не грубым, скорее матёрым.
— Господин Смиряга? — спросил я, закрыв шарфом трубку. — Андрей Тягаев попросил меня встретиться с вами и передать один предмет. Вы свободны сегодня?
— Подъезжайте, — сказал собеседник.
— Не-е, мы так не договаривались! — капризно ответил я. — Андрей совсем, что ли, очумел? Не можете сами приехать, так пришлите кого-нибудь.
— Где встретимся? — спросил Смиряга, начальник отдела безопасности центра, где работали Дрюха и Карен.
— Сегодня в одиннадцать, в клубе «Вечная тьма» на Таганке. Я забронирую столик на ваше имя.
Не дожидаясь ответа, я нажал на рычаг. И сразу набрал второй номер. Там не играла музыка. Трубку сняли с невнятным «алло».
— Карен Саарян кое-что для вас приготовил, — сказал я. — Вы еще заинтересованы?
— Да, — сухо ответил ничем не примечательный голос. — С кем имею честь?
— После одиннадцати вечера из клуба «Вечная тьма» выйдет человек по фамилии Смиряга. Можете попросить у него то, что вы ищете.
— Вы меня с кем-то путаете, — поскучнел собеседник.
— Значит, файл «Фотогорение» возвращается домой.
Несколько секунд в трубке был слышен только шорох статики.
— Что хотите за информацию?
— Если все получится, тогда и обсудим, — сказал я.
— Разумно.
Я повесил трубку и быстро ушел от автомата, то и дело оглядываясь. Паранойе только дай волю!
Турбюро, где работал Миха Никольский, занимало целый этаж в офисном здании на Покровке. К Механику я приезжал по два-три раза в месяц. Здесь ничего не изменилось — в меру бестолковые, но предупредительные девчонки-менеджеры опять попытались отправить меня за рубеж. Или у меня внешность такая незапоминающаяся?
Механик вышел из недр офиса и увел меня за собой. Он отпустил длинные волосы и вид имел слегка потусторонний. В расстегнутом вороте побрякивали висящие на тонкой цепочке крестик, полумесяц, звезда Давида и какая-то тантрическая штучка.
— Потрясающая новость! — сразу решил поделиться он. — Только, чур, не смеяться! Ты слышал, что старообрядцы вообще отказались от искусственного освещения?
— Это от какого — от искусственного? — не понял я. — От ламп дневного света, что ли?
— От любого рукотворного, — наставительно сказал Механик. — Свет — от Бога, и не нам за Божьи дела браться! Они молятся, и у них светло!
Я постарался не смеяться, потому что пообещал.
Тут его позвали к телефону.
Молчаливый сын Механика, которого тот частенько забирал с продленки к себе на работу, сидел за столом у окна и никак не реагировал на нашу болтовню. Вытянув губы трубочкой, он склонился над альбомом, куда перерисовывал с календаря турецкий отель. Городушки из кубиков выглядели вполне законченными, и мальчишка уже взялся за небо. Выбрал из большого набора коротенький серый карандаш, оставил в углу свободный кружок солнца и начал не слишком умело заштриховывать все вокруг.
— Давай, покажу, как…
Механёнок охотно отдал карандаш мне.
— Смотри, закрашиваем равномерно все небо…
— А солнце? — возмутился мальчишка.
— Не спеши! — я закончил и взял ластик. — А теперь — вот так, только слегка, не нажимая…
В относительно ровном сером небе появилась круглая светлая проплешина.
— Ух ты!!! — детскому восторгу не было предела. — Как настоящее!
Вернулся Механик, озабоченно глядя на часы.
— Извини, — сказал я. — Давай… и я побегу.
— А подождать можешь? — спросил он, думая о чем-то своем. — Или лучше — пойдем со мной. А то уже без одной минуты!