Да чёрт!
Я хотела порвать. Действительно собиралась не подпускать к себе Севера и самой не поддаваться. Вот только…
Только там в лесу, одурманенная душным запахом прелой листвы и влажного мха — обречённо и как никогда ясно поняла, что бежать от себя бесполезно. Не потому, что Дан не отпустит. Я сама не хочу! Не хочу никакого побега. Не хочу сожженных дотла хрупких мостов. Не хочу перечёркнутых чувств, зачем-то выпавших неподъёмным испытанием на мою долю.
Хоть кричи от безысходности. Рано или поздно Север перегорит, и тоска снова накроет меня лавиной. Мой персональный ад пойдёт на второй круг.
Тугая струя воды тонкими ручейками оплетает ладонь и стекает в слив, смывая собой остатки сомнений. Отряхнув руку, решительно достаю из сумки купленные контрацептивы. Приписка «экстренные» не сулит ничего хорошего, но нежелательные последствия вызывают куда больший страх.
Внимательно читаю инструкцию, полностью игнорируя внушительный список побочных эффектов. Едва ли там есть что-то страшнее загубленного будущего. Я не хочу связывать Дану руки, но и становиться матерью одиночкой не намерена. Или того хуже носить его фамилию, закрывая глаза на вечные измены. Да ни за что.
И всё же моё сердце кричит мне, что я непроходимая дура. А разум настаивает, что это единственный выход.
В упаковке всего две таблетки. Одну сразу же отправляю в рот, запиваю пригоршней воды из-под крана. Вторую следует выпить через двенадцать часов. Нужно будет поставить будильник.
— Я рассчитывал застать тебя в душе. Принёс полотенце и свою футболку.
— Не нужно, — порывисто оборачиваюсь на голос Дана.
Острый взгляд пробегается по мне, всё больше мрачнея. Рука задумчиво оглаживает подбородок.
— Если женщина долго молчит, значит, она что-то замышляет, — он плавно отталкивается от дверного косяка, направляясь в мою сторону. — И что-то мне подсказывает… — прикосновение к щеке пускает моё сердце в пляс, — Ничего хорошего.
Я вот только что уверенно проглотившая таблетку, вдруг робею под изучающим взглядом, то прошивающим насквозь холодной строгостью, то укрывающим тревоги снежным настом. В груди щемит неясно и безнадёжно, а по телу дрожь расходится сладкая-сладкая.
Просто стоять вот так вот рядом. Сколько получится.
Это всё, чего я хочу.
Север наклоняется вперёд, не глядя отправляя полотенце на полку. На нём только джинсы и тёмный фартук, открывающий часть груди и развитые плечи. Губы замирают в считаных миллиметрах от моего уха, шумный выдох опаляет кожу.
— У меня из безалкогольного только молоко.
Его слова стекают тёплой щекоткой по шее. Я даже не могу пошевелиться.
— Будешь какао?
Замолчи! Говорить таким искушающим шёпотом бесчестно.
— Я не любитель… — под кожу пробирается приятная слабость от прикосновения жёстких пальцев к подбородку.
Дан пристально смотрит мне в глаза, будто вчитываясь… Подчиняя.
— А если мы его приготовим вместе? — большой палец мягко оглаживает мою скулу, слегка натягивает край рта в подобии улыбки.
— Звучит заманчиво, — выдыхаю ему прямо в губы.
— Тогда пойдём? Пока мы не забыли про наш первый ужин.
Просторная кухня встречает нас одуряющим ароматом запекающегося мяса и мелко нарубленной зелени, собранной горкой на разделочной доске.
— Мать с утра нагрузила едой на неделю вперёд, — произносит Дан, перехватив мой взгляд, брошенный в сторону духовки.
Он придирчиво осматривает содержимое холодильника. На столешнице начинают появляться продукты.
— Покажи, в какой посуде, я сама приготовлю, — предлагаю, убирая волосы за спину.
Дан хитро прищуривается, и я моментально оказываюсь прижатой к рабочей поверхности. Его руки стискивают массив из бурого камня по бокам от меня.
— Я тебя позвал не для того, чтобы эксплуатировать на кухне, — короткий непривычно нежный поцелуй заигрывает волосами на затылке. — Просто расслабься и получай удовольствие.
Тёплая ладонь проскальзывает под грудь, оттуда уверенно спускается ниже, замирает на мгновение на животе… Неуверенно поглаживает, едва касаясь ткани.
Мы одновременно вздрагиваем. Дан откашливается и суматошно выливает в небольшую кастрюлю стакан молока. В тишине слышен слабый треск огня из конфорки, а спину согревает теплом его тела.
Молчание дышит домашним уютом, словно этот ужасный год мне приснился. Словно Север не отверг мои чувства, а я дождалась его из армии и целовала на перроне, не видя неба за пеленой блаженных слёз. В этом хрупком выдуманном мгновении мы бесконечно счастливы… и могли бы сегодня зачать новую жизнь. Наше общее продолжение.
— Ты перестала дышать, — шепчет он неожиданно. — Анька… Всё хорошо будет, слышишь?
Я зажмуриваюсь, пытаясь запереть в себе эмоции.
Заткнись, Даня! Не рви мне душу!
Всё-таки выдыхаю. Осторожно, чтобы не сорваться на всхлип.
Дан высыпает в закипающее молоко какао-порошок. Я молча беру венчик и осторожно помешиваю. Мысли разбегаются в стороны, уступая какой-то нездоровой заторможенности.
— Надеюсь, ты не имеешь ничего против сладенького? — ложка в его руке замирает над ароматным варевом.
Качаю головой, наблюдая за тем, как тонкая нить сгущёнки исчезает в пышной пене. Дан выключает плиту и добавляет щепотку корицы. Пахнет умопомрачительно. Но меня почему-то начинает слабо мутить.
— Мне нужно присесть, — поворачиваюсь и устало упираюсь в обнажённую грудь руками. — Отпустишь?
— Не отпущу, — он сжимает меня: комкает в неразборчивых быстрых объятиях, выдавливает из загоревшихся от тесноты лёгких последний воздух и замирает, снова пряча лицо в волосах. — Отпустил уже раз…
Я вскидываю голову, твёрдо всматриваюсь в муторные, колючие глаза моей самой большой ошибки.
— Этого хватило.
Горько, но так и есть.
Дан хмурит брови, а я сажусь у окна. Он вкладывает мне в руки кружку обжигающего какао. Смахивает зелень в салатницу, режет огурцы. И постоянно спрашивает. Обо всём. Что люблю, что нет. Мои односложные ответы постепенно обретают подробности. Его лицо всё чаще озаряет улыбка.
Дан, как и любой пикапер, хороший слушатель. Его душа осталась покрытой мраком, моя — вывернута наизнанку. Это одновременно странно и естественно. Взвинченность отпускает. Я пью какао, искренне наслаждаясь общением. Смеюсь рассказам о том, как Лис добивался своей девушки.
Дан хохмит, ругается на дичь, которая никак не спешит зарумяниваться, иногда невзначай проводит пальцами по моим волосам, и всё это так мило. Так умиротворённо. Конечно же, не идиллия, но как минимум затишье.
Я не хочу думать о завтрашнем дне. Будет так, как будет. Поживём — увидим.
— Скажи, Анют, — смеётся он, пытаясь с помощью зубочистки определить степень готовности утки. — Как тебе удаётся так быстро находить общий язык с этими маленькими… Твою ж дивизию! Отомстила-таки, дрянь болотная!
Пригвоздив наш ужин взбешённым взглядом, Дан шумно закрывает духовку и опускает руку под струю воды. Пытаюсь встать, чтобы осмотреть ожог, но слабое головокружение раскручивается до адской карусели. Выпитое какао просится сойти с аттракциона если не ртом, то хотя бы носом. Всё-таки нужно было дочитать инструкцию, сейчас бы как минимум знала, какие ждать сюрпризы.
— Я на минутку, — бросаю, выходя из кухни. Дан что-то отвечает. С улыбкой. Вероятно, говорит, что всё в порядке, но я неуверенна. В ушах стоит гул, и голова тяжелая из-за чего предметы выглядят немного размыто.
В ванной умываюсь холодной водой. К счастью, этого достаточно, чтобы привести себя в чувство.
На ватных ногах добираюсь до кровати. В комнате душно. Белоснежная подушка пахнет Даней: морозным инеем и терпкой полынью. От знакомого запаха мгновенно плывёт в голове. Непослушными руками жадно провожу по смятой наволочке. Распрямляю каждую складочку, как если бы это был чистый лист, а сон, смежающий веки — билетом в один конец. Туда, где мы будем счастливы. Обязательно будем.
Глава 29
Дан
Я смотрю на Анюту, такую беззащитную во сне и медленно вожу пальцами по обнимающей меня руке. Наслаждаюсь теплом, очерчиваю родинки, едва различимые в вечерних сумерках. Осторожно убираю прядь волос со щеки, стараясь не разбудить. Кажется, она проспит до утра. Пусть. Пусть отдыхает. Вымоталась. Сама говорила, что мать сегодня на смене, а отец ещё пару дней в рейсе.
Оглаживаю её взглядом, кончиками пальцев. Вскользь изучаю расслабленный профиль и поражаюсь, как можно знать девчонку всю жизнь… не зная о ней ничего. Не удивительно, что вырубилась. Доконал я её устроенным допросом.
Понимаю, что выгляжу как натуральный маньяк, но ничего не могу с собой поделать. Мне хочется узнавать-узнавать-узнавать обо всём: любимое время года, какую музыку слушает, какие книги читает. У нас не так много общего, но каждое попадание в радость. Даже если это всего лишь стрёмный, совсем неприсущий среднестатистическому пацану восторг при виде сверкающей рождественской гирлянды.
Мы, не сговариваясь, обошли только тему отношений. Ане она тяжело даётся, а я не хочу мотать ей нервы. Смысл бросаться громкими словами? Делом нужно доказывать, иначе не то. Анюта сама со временем убедится, что в ней есть абсолютно всё, необходимое мне для счастья. Своё бы удержать, какой там на сторону смотреть. Чувствовал я это давно, а осознал только с мыслью, что она может носить под сердцем нашего ребёнка.
Телефонный звонок выдёргивает меня из глубины мыслей. Чертыхаюсь первый раз нашаривая мобильный, и второй — уже сочнее — увидев номер.
Отцу-то я на кой сдался?
— Здравствуй, Дан, — лаконично и, как всегда, на ходу. — У тебя брат родился.
Ни «Как жизнь?», ни «Что делаешь?» на худой конец. Ничего лишнего.
— Поздравляю, — усмехаюсь, прикрывая за собой дверь.
— Подъезжай завтра, вместе навестим.
— А я там что забыл? — отзываюсь холодно, подразумевая «пшёл в баню, нам не по пути»