В конце недели утром неожиданно позвонил Миша Ильюшин, двухметровый десантник, старый приятель Родионова.
— Старик. — сказал он. — Не могу долго говорить, машина ждет. Я на неделю уезжаю с товаром, пригляди за хатой. Ну загляни пару раз, проверь… Ключи у соседа. Старый хрыч такой… Можешь бабешку привести, но без бардака. Порнуха в ящике. Будь здоров!..
После этого разговора Родионов долго лежал на своем диване и сердце его волновалось.
Вечером позвонила Ольга.
— Если ты не возражаешь, — сказал ей Родионов равнодушным голосом, — то мы можем пойти в гости к интереснейшему старикану, осколку старого дворянского рода. Он живет в Перово, возле парка…
Она не возражала.
Родионов долго и тщательно готовился. Долго и тщательно терся мочалкой в ванной, причесывался, гладил рубашку, обильно оросил себя недавно приобретенным в фирменном магазине одеколоном. Внимательно исследовал свое лицо в зеркале. Оделся, снова повертелся так и эдак перед зеркалом, пытаясь заглянуть себе за спину, и, наконец, отправился на свидание.
Заглянул на кухню, промочить пересохшее горло. Там друг против друга сидели Юра Батрак и профессорша Подомарева, беседовали за чаем.
— Вы, Юрий, не церемоньтесь. Берите, пожалуйста, сахарок, — угощала Подомарева.
— Да я не церемонюсь, — сдержанно отвечал Юра, не любивший вежливого обращения. — Просто я привык без сахара.
— Нет, нет, не церемоньтесь, пожалуйста, — настаивала профессорша. — Кто же пьет чай без сахара?
— Мне церемониться ни к чему, — терпеливо объяснял Батраков. — Зачем мне церемониться? Чай не водка, много не выпьешь, хоть с сахаром, хоть без сахара…
— А что же, водки разве можно больше выпить, чем чаю? — не поверила профессорша.
— Гораздо. — кратко ответил Юра, начиная уже раздражаться.
— Неужели?! — ужаснулась Подомарева. — Вы, должно быть, шутите…
— Я такими вещами не шучу! — сурово отрезал Батраков.
Подомарева замолчала и поникла головой, по-видимому, подсчитывая что-то в уме.
Родионов усмехнулся и вышел из кухни.
Глава 2Логово
Они условились встретиться у памятника Пушкину.
Родионов ни разу еще не пришел на свидание первым, хотя являлся всегда заранее. Однажды он нарочно пришел минут за двадцать до назначенного времени — и она уже поджидала его. «Не люблю подходить, не люблю, когда рассматривают меня в это время. Лучше самой наблюдать из засады.» — объяснила Ольга. И действительно всякий раз появлялась неожиданно, как из засады.
Родионов растерянно огляделся, и нигде ее не обнаружив, направился к скамеечке, где тесно сдвинув головы и размахивая руками одновременно кричали три пожилых человека в бараньих папахах, обращаясь друг к другу на непонятном наречии.
Едва он присел на скамейку, Ольга вышла из-за памятника Пушкина.
На ней было короткое черное платье с белым кружевным воротничком.
Аварец, кумык и табасаранец (как определил их Родионов), ожесточенно спорившие на скамейке возле Родионова, онемели и раскрыв рты стали глядеть на Ольгу. Павел поднялся и шагнул к ней.
Откуда-то из-за гряды домов до него вдруг долетел дальний колокольный звон, неизвестно каким образом пробившийся сквозь плотный гул и рев автомобилей, скопившихся на Тверской.
— Ты сегодня особенная, — отметил он. — Ты похожа на гимназистку…
— Старикану должно понравиться…
— Еще бы!.. Был бы он только дома, — взглянув на часы, озабоченно сказал Родионов. — С ключами-то проблем нет, он всегда оставляет у соседа…
— Ах, был бы он дома! Мы придем, а его как раз дома-то и нет. В дворянское собрание уехал, так? — язвительно сказала Ольга.
— Ольга, как ты можешь такое говорить? — возмутился Павел, увлекая ее к стоящим у обочины машинам. — Он гулять может. По парку… Старикан вообще-то очень занятный, сама убедишься…
Синий «Вольво» он отмел сразу, забраковал желтый «Запорожец» и направился к зеленым подержанным «Жигулям».
— В Перово, — сказал он, заглядывая в окошечко.
— Далеко, — отозвался водитель, поглядывая на стоящую за спиной у Родионова Ольгу. — Вдвойне если…
— Павел, я не поеду… — трогая его за локоть, сказала Ольга.
— Едем! — решительно распахивая заднюю дверь «Жигулей» приказал Павел.
Ольга беспомощно оглянулась и полезла в эту отверстую пасть.
Всю долгую дорогу она сидела, отстранясь от Родионова.
Между ними расположился невидимый молчаливый толстяк, занимая всю середину сиденья и не позволяя им сблизиться.
В двухстах метрах от дома Ильюшина, на перекрестке, Родионов остановил машину, рассчитался и повел Ольгу к коммерческой палатке.
— На всякий случай надо прихватить бутылку шампанского, — объяснил он. — Старикан иной раз любит побаловаться.
Ухмыляющийся армянин, так же как и водитель глядя на Ольгу, снял с полки черную дорогую бутылку. Самую дорогую. Родионов с небрежным видом расплатился, и они пошли дальше.
— Я подозреваю, что старикан с утра голодный, — заметила Ольга. — А разговор будет, очевидно, долгий. Они большие болтуны, эти родовитые стариканы, особенно в обществе молоденьких девиц. Надо взять что-нибудь… Еды…
— Курицу возьмем, — решил Павел. — Вон и лоток, кстати… Рыба, мясо и птица… Птица, Ольга, — бормотал он, — меня это всегда настораживало в магазинных вывесках. Мясо, рыба и вдруг, на тебе — Птица!.. Синяя птица!
— Птица стандартная, — обиделась тетка за лотком. — Свежая!
Она подняла курицу за длинные лапы и лапами этими сунулась Пашке в лицо.
— Где же она синяя, покажи…
— Нормальная птица, — отводя рукою курьи лапы, поспешил согласиться Родионов. — Но вот еще вопрос. Нет ли у вас, случайно, с четырьмя лапами? Во многих газетах про них пишут… Чернобыльский феномен.
Тетка шмякнула тушку обратно в ящик и отвернулась.
— Берем, какая есть, — извиняющимся тоном сказал Родионов. — В пакет положите…
Они двинулись дальше.
— Тут метров двести-триста еще, — объяснил он молчаливой Ольге. — Это уже пустяки. Был бы он только дома…
— Родионов!.. Не надо больше про старикана, — попросила Ольга.
Эти триста метров пути оказались самыми трудными.
Впереди на автобусной остановке кипела драка, и они свернули, перешли на другую сторону улицы и оказались вдруг в вечерних сумерках, так густы здесь были деревья.
Неожиданно в разрыве разросшихся кустов акации обнаружилась неприметная пивная забегаловка, около которой, повиснув без сил на невысоком заборе, корчился в бесплодных судорогах тошноты бледный пьяница. Делая вид, что оба ничего не замечают, они прошмыгнули мимо, перебежали через дорогу и свернули за угол. Здесь Родионов пошел впереди, поскольку идти пришлось по узкой тропиночке меж деревьев. Он отвел ветку березы, освобождая путь для Ольги, но неожиданно упругая эта ветка вырвалась из его пальцев, оставив в них несколько листочков, и хлестко ударила Ольгу по лицу.
— Ничего, Родионов. Не больно, — успокоила она, прикусывая вырвавшееся шипение.
— Извини, так получилось, — стал оправдываться Пашка, и она досадливо поморщилась.
— Да не извиняйся. Я же сказала, не больно.
— Но ты же зашипела, — растерянно заметил Родионов.
— Тебе показалось. Пустое…
— Она сама оторвалась. Извини, я не нарочно… — еще раз сказал Пашка, чувствуя, что запутывается в паутине ненужных слов.
— Ладно тебе. Сколько слов потрачено зря! — с раздражением сказала Ольга. — А еще литератор…
— На то и слова, чтобы тратить, — само собою вырвалось у Родионова.
— Бред какой-то! — передернула плечами Ольга. — Родионов, еще слово и дальше пойдешь один.
Они молча вошли во двор.
— Вот этот подъезд, — сказал Родионов. — Пятый этаж. Есть лифт…
— Родионов! — Ольга остановилась.
Пашка виновато притих. В подъезд вошли молча. Сделали вид, что не ощущают удушающего запаха мочи, не видят отвратительных рисунков, глубоко процарапанных в штукатурке. С уханьем опустился лифт.
Родионов первым вошел в полутемную кабину, примостился в уголке и предупредил:
— Осторожно, тут лужа какая-то… И еще какая-то дрянь, не наступи.
— Поднимемся пешком, — не входя в лифт сказала Ольга зазвеневшим голосом.
Они стали подниматься по узкой лестнице с погнутыми перилами, но добравшись до третьего этажа, услыхали доносившееся сверху сопение, урчание, звуки подозрительной ритмической возни.
— Едем на другом лифте, — проговорил Родионов глухо, нажимая пластмассовую, оплавленную чьей-то зажигалкой кнопку.
Другой лифт оказался почти чистым.
Общий коридорчик, открывшийся за стекляной дверью, весь был заставлен бытовой кособокой рухлядью, санками, велосипедами, какими-то замызганными выварками…
Боже мой, горестно подумал Пашка, подхватывая падающие на него лыжи, на хрена же я все это затеял, всю эту муку?
Он позвонил в дверь к соседу. Дверь тотчас же приоткрылась и в узкую щель кто-то молчаливый и сопящий просунул ключ.
Напрасно Павел вздохнул облегченно — ключ этот, так мягко скользнувший в замочную скважину, ни с того ни с сего неожиданно заупрямился и ни за что не хотел поворачиваться. Родионов потащил его обратно, но не тут-то было, ключ застрял намертво. И так, и эдак прикладывался к нему Павел, давил и влево, и вправо, тряс, нажимал изо всей силы, а потом мягко пошатывал — все было тщетно.
Ольга устало прислонилась к стене и молчала. Это было нехорошее молчание. Молчание грома.
Пашка приседал, внимательно исследовал замок, снова ласково надавливал, потом упирался изо всех сил, снова приседал. Отвратительно вспотели пальцы.
— Пойдем, Павел, — попросила Ольга. — Видно, не судьба нам сегодня встретиться с благородным стариком и поговорить о возвышенном…
— Ключ ведь в замке. Как оставишь? — сказал Родионов, почти уже смирившийся со своим поражением. — Надо тогда хотя бы предупредить соседей. Пусть мастера вызовут.
На его звонки долго не открывали. Квартира, откуда им десять минут назад выдали ключ, казалась вымершей. Родионов хотел было уже плюнуть на все это дело, отошел от ненавистной двери, и сейчас же недовольный голос раздался из-за нее: