— Ольга пропала! — не дойдя нескольких шагов до Ирины, хрипло объяснил Родионов.
— Ну… ну и что? — постепенно овладевая собой, отозвалась Ирина. — Как это пропала?
— Ирочка! — выдохнул Павел. — Она же не звонит уже столько времени. Все рассыпалось, развалилось… Не звонит.
Чуть заметная улыбка тронула губы Ирины.
— Вот как? — иронично переспросила она. — По-твоему, она пропала. Не звонит, значит, пропала. Это логично.
— Не звонит. Пропала, — сокрушенно сказал Родионов, останавливаясь перед ней. — Никаких следов. Что это у тебя за шрамы на руке?
— Она не пропадет, Паша, — ласково сказала Ирина. — Она не пропадет. А шрамы, так это, Паша, я вены резала. Была такая блажь. — Ирина спрятала руки за спину.
— А… Вены… Так-так… Где она? — шагнул Родионов к Ирине. — Адрес!
— Ты у меня спрашиваешь, миленький мой?
— Выхода нет! — нетерпеливо перебил Павел. — Адрес!
— Во-первых, никакого адреса я не знаю и знать не хочу. Во-вторых, отдышись, Паша, успокойся. Ну идем, я тебя чаем напою. Я ведь теперь замужем, милый мой. Но все равно, идем! — она решительно взяла его под руку и повела на веранду.
— Ты. Замужем? — удивился Родионов, не вникая, впрочем, глубоко в смысл сказанного ею, но как-то сразу успокаиваясь и отходя сердцем. Многое упрощалось теперь в его отношениях с Ириной. — Поздравляю от всей души!
Родионов торопливыми судорожными глотками стал хлебать горячий чай. Ирина села напротив и глядела на него. Родионов поперхнулся и закашлялся. Слезы выступили на его глазах.
— Не связывайся с ней, Паша, — серьезно и грустно сказала Ирина. — Хотя ты, конечно, меня не послушаешь… Папашка, как узнал, не стал тебя больше трогать. Знаешь, как он выразился, когда узнал? Прямо, как в американском боевике… Он сказал, что ты — покойник.
— Неужели? — вытирая ладонью слезы, отозвался Пашка. — С чего бы так?
— С того, Паша, что она сестра Филина. Вот с чего…
Глава 3Взгляд из-за штор
Утром Родионов перевернул очередной листок календаря и увидел, что лето кончилось.
«Что бы там ни случилось, она должна быть в Москве. Все пути ведут в Москву. Все возвращаются к первому сентября. Должна же она где-нибудь учиться. И даже наверняка, так и есть. Она учится. Она собирается выходить из дому и нужно ее перехватить, вот что… Возможно, эти рассуждения нелогичны, но в них есть резон. Нет особенной стройности и логики, но есть же тут хотя бы маленький резон, а это уже — шанс!..»
Ледяной ветерок тянул вдоль улицы, студил лицо, набивался в волосы. Пашка летящей нетерпеливой походкой двигался к цели своего назначения. Только бы не опоздать, не проворонить ее выход. Косное пространство нехотя поддавалось его усилиям, Он успел раз двадцать сбегать мысленно туда и обратно, злясь на неповоротливое тело, изо всех сил трудившееся, но мало успевающее. И тогда он не выдержал и перешел с ходьбы на размеренный бег. Но и теперь скорость его передвижения была по-прежнему удручающе медленной.
Чем ближе подходил он к цели, тем тяжелее давалась дорога. Время и пространство, словно сговорившись, дразнили его, растягивались и сгущались. И в самый невыносимый момент, когда он стал задыхаться от нетерпения, его муки наконец кончились. Он увидел впереди поваленный фонарь при входе во двор и три белые башни.
Родионов присел на фонарный столб, запахнулся поплотнее, приготовился к долгому ожиданию, но тут же встал. Принялся расхаживать взад-вперед, поглядывая в сторону высоких белых домов, пытаясь угадать ее окно.
Если бы она выглянула сейчас, хотя бы в щелочку между штор, он бы точно ее поймал!
Родионов распрямил плечи и стал прохаживаться медленнее. Он должен выглядеть уверенным и спокойным, а не каким-нибудь сутулым дерганым неврастенником.
Сердце его дрогнуло. Он замер и прислушался к себе. Да, это так — она сейчас точно глядела на него, и это длилось долго, почти целую минуту. Потом она отвернулась и отошла вглубь комнаты.
Как только Родионов понял, что она отошла от окна и скрылась от него за каменной стеной, он снова опустился на фонарный столб. Ноги не держали. Он стал ждать, когда она опять подойдет к окну. Но в этот день Ольга больше не подходила, потому что ни разу не ощутил он радостного напряжения в себе, хотя просидел, проходил, промаялся еще несколько долгих часов. Множество народу прошло мимо него в этот день, но среди всего этого множества не нашел он ни одной женщины хотя бы отдаленно похожей на его Ольгу. Врешь, старик, подумал Родионов. «Не четвертая, так пятая…» Все-то ты наврал.
Такой женщины не было и быть не могло.
К глухой торцевой стене ближнего дома снова, третий или четвертый раз за день подъехал крытый грузовичок и притиснулся задком к таинственной железной двери. Вновь там закипела слаженная молчаливая работа. Что-то грузили, позвякивая стеклом, изредка глухо покрикивая друг на друга. Родионов рассеянно наблюдал за погрузкой. Когда машина отъехала, дверь плотно захлопнулась, но спустя минуту приоткрылась и высунулось оттуда внимательное круглое лицо без примет и настороженно поглядело на Павла. Лицо скрылось, но тотчас взамен его высунулись в щель еще два лица, уставились на Родионова, пошептались о чем-то, покивали друг другу и одновременно втянулись обратно. Казалось, все три морды принадлежали одному существу, тулово которого находилось там, внутри, в темной глубине за железной дверью.
Павел вздохнул и отвернулся.
Он продолжал расхаживать взад-вперед, десять шагов к ее дому, но только до заповедной черты, до поверженного фонаря, десять шагов обратно. А потом, дойдя в очередной раз до фонаря, он развернулся, прошел десять шагов обратно и не остановился больше. По темнеющей улице побрел к троллейбусной остановке. Самое главное, что Родионов знал теперь точно — Ольга была там, в одной из трех белых башен.
На следующее утро повторилось то же самое. Родионов позвонил в редакцию, отпросился, сказав, что идет в библиотеку сверять тексты, а сам отправился на дежурство. И опять несколько недолгих мучительных секунд чувствовал он на себе ее внимательный взгляд. Один только раз за весь день. Но за эти недолгие секунды он успел определить, что Ольга там, в среднем доме, и находится она то ли на восьмом, то ли на девятом этаже. Больше ничего конкретного узнать и почувствовать ему не удалось.
А на третий день к нему подошли трое крепких, коротко стриженных парней, и один из них, тускло глядя Родионову в глаза, недобро предупредил:
— Что ты тут маячишь, шнырь? Еще раз увижу, прибью.
Двое других стояли рядом, запустив руки в карманы кожаных курток и так же недобро разглядывали Пашку. Родионов невесело усмехнулся, но сказал твердо и раздельно:
— Где хочу, там и хожу, — и быстро осмотрелся, ища на земле какое-нибудь оружие, годное для битвы — камень, забытый строителями, или обрезок арматуры, или кусок тяжелой сырой доски, желательно с торчащим гвоздем… Но ничего вокруг не было, кроме поваленного фонарного столба…
«Восьмой этаж, третий подъезд!»
Это мгновенное озарение было абсолютно достоверно. Он все-таки и теперь поймал ее взгляд, даже в эту неподходящую и неблагоприятную минуту, даже стоя спиной к ее окнам…
— Ах ты, стукачок! — перекладывая жвачку с одной стороны челюстей на другую, разозлился враг. — Ты гляди, Репа, обнаглел как!..
— Вот же гнус! — изумился Репа, недобро покачивая головой. — Ты че, конкретно, в натуре, наглеешь, типа…
— За угол! — приказал Родионов. — Тут слишком открытое место…
— Ну идем, идем, — согласился Репа, как бы подобрев и подтолкнул Пашку в спину, — идем…
В наступившей тишине где-то в соседнем доме распахнулось окно, и оттуда вырвалось нестройное мощное пение, визг гармошки, топот и пьяные веселые выкрики.
Родионов шел чуть впереди, а когда завернул за угол, то не успел даже обернуться…
Самое последнее, что успел он запомнить — «восьмой этаж, третий подъезд!»
Глава 4У Иверской горели три свечи…
Пока Родионов приходил в себя, пока стоял он у родного тополя, обняв его дрожащей рукой, содрогаясь сердцем от внезапных порывов тоски, обиды и одиночества, в нем подспудно вызревал еще неясный ему самому, но опасный и окончательный план. Не было в нем никакой видимой логики, разумной связи элементов и деталей. Один-единственный образ овладел его сознанием, вокруг которого все группировалось и к которому привязывалось все остальное, еще туманное, расплывчатое, но пугающее.
«Ствол!.. Нужно добыть ствол…» — повторял он, чувствуя облегчение от того, что вот найдено решение, и решение это конкретное, вполне исполнимое. Наконец-то кончится вся эта неопределенность, вся эта игра вслепую, с неясными правилами и неизвестными последствиями.
Всякое внутреннее усилие и движение человека, даже если оно совершается в глубокой тайне, незаметно для окружающих — непременно вызывает к действию силы и энергии, о существовании которых он никогда и не подозревал.
— Ствол, — повторил он еще раз и оттолкнулся ладонью от шершавого бока «их дерева». Этим он как бы сталкивал себя с круга своей прежней жизни, вступая туда, где будет теперь все развиваться по смутному и страшному «плану». Что он будет делать с этим стволом, он еще не представлял себе, но по крайней мере средство было найдено. Никто не посмеет теперь отшвырнуть его с дороги, как щенка. Никто не отважится поглядеть на него вприщур, прикидывая, куда бы лучше ударить… Попробуй теперь останови меня, радовался Родионов и, улыбнувшись криво, проговорил вслух:
— Сумасшедший с револьвером. Это хорошо.
Только не себя! — отмел он дружеский вкрадчивый совет. И только не убивать никого… Но как же, зачем же тогда… В воздух! В воздух можно… Или в ногу…
Мысли его путались, ничего связного не придумывалось, и он снова и снова возвращался к исходному пункту своих размышлений, к единственной твердой опоре. «Ствол!»
Он добежал почти до дому, когда увидел сидящего за столом в соседнем дворе Длинного. «Ага! — на ловца и зверь! Отлично!..»