Вид вышедшего из себя противника, как ни странно, подействовал на Стрепетову умиротворяюще. Она подобрала веник, уперла руки в бока.
— Ну-ну, дальше что? — подчеркнуто спокойно сказала она. — Зарежем человека из-за тараканов?
— Что есть таракан? — опустившись на табурет, произнес Юра угасшим голосом…
— Юра, случилось что-нибудь? — спросил Родионов. — От Ольги что-нибудь?..
— Ольга погибла, — тускло ответил Батраков, не взглянув на Пашку. — Звонили три дня назад. По всем телефонам звонили, которые в ее книжке нашли. На машине разбилась…
Наступила тяжкая тишина, только Стрепетова терла и терла тарелки в раковине. Потом выключила воду и промокнула руки об фартук.
Родионов, покачиваясь, побрел к себе. Знакомое чувство того, что он все это предвидел, что именно этого он и ожидал, овладело им. Ему показалось, что он понял смысл этих страшных слов еще до того, как Юра их произнес. И уже заранее все его существо сопротивлялось и кричало: «Нет! Такого не может быть! Это ошибка, чего-то недопоняли, испорченный телефон…» Но он знал, что это чистая правда, что таких ошибок не бывает, и все-таки сопротивлялся изо всех сил, отталкивал эту правду беззащитными ладонями, не впускал ее в себя. А она вломилась, сметая все преграды, не обращая внимания на все его наивные ухищрения.
Батраков на всякий случай шел за ним следом.
Родионов остановился у телефона и с ненавистью поглядел на аппарат.
— Кто сказал? — отрывисто и глухо спросил он.
— Все уже знают, — неопределенно двинул рукою Юрка и бросился подхватывать Павла, который качнулся к стене и стал сползать по ней на пол…
Потом он пил холодную воду из стакана. Юрка держал стакан у его рта, а Пашка, сделав несколько глотков, отстранился и сказал:
— А точно замечено, Юра. Банально, а ведь точно…
— Что замечено? — не понял Батраков.
— А вот, что зубы стучат об стакан. Вот, гляди…
Он снова начал пить, показывая Юрке, как стучат зубы по стеклу…
— Все, пойду, Юра, — сказал Родионов, поднимаясь с корточек.
Вошел в свою комнату, ударился лодыжкой о косяк, вскрикнул и поморщился от боли, но не понял, откуда она взялась и почему ему так плохо. Затем, когда острая боль утихла, присел на край дивана и так просидел до самой ночи, тупо глядя в одну точку на полу, в которой открылся ему целый мир. Заглянула в комнату Наденька, впустила Лиса, что-то говорила, но он ничего не слышал, только на все слова ее отрицательно качал головой, и она снова убежала по своим детским делам. Ночью Родионов повалился на бок и незаметно заснул, не догадавшись поднять на диван ноги. Так и спал по-вокзальному до самого утра.
Утром поднялся и пошел к Батракову. Открыл дверь, не постучавшись. Тот курил, лежа в углу на жестком тюфяке и стряхивал пепел себе на грудь. Юра прищурился, узнал его и кивнул головой, указывая на стул.
— Кто тебе сказал? — спросил Родионов, вяло опускаясь на стул. — Ты сам трубку брал?
— Не помню уже, — Юра задумался. — По-моему, Степаныч. Или Любка…
Родионов поднялся и отправился к Любке.
— Любаша, откуда ты узнала?
— Все говорят… Степаныч и Кузьма Захарьевич… Вера Егоровна…
Родионов повернулся и пошел по коридору. В нем нарастало какое-то безумное чудовищное подозрение. И оно еще больше укрепилось, когда и Степаныч не смог сказать ему ничего определенного.
— Тут, Паш, как повезет… Как уж повезет… — вздохнул тот. — Меня вот, Паш, в Казахстане бульдозером переехало… «Катерпиллер» американский, полторы тысячи тонн весу…
Родионов махнул рукой и вышел.
Кузьма Захарьевич сходу принялся утешать его.
— Вы успокойтесь, Павел… Переведите дух. Баба Вера, по-моему, а вообще все говорили, что она попала под машину. Иномарка какая-то. Они теперь носятся. Пьяный был, наверно, подлюка…
Родионов уже стучался к Вере Егоровне. И тут повторилось то же самое, никаких концов не отыскивалось. Он обошел все комнаты и жильцы все как один кивали друг на друга… Круг замкнулся.
— Юра! — крикнул Родионов с порога, врываясь в комнату. — Это все чудовищно! Концов нет. Все твердят, что погибла, но никто не может мне сказать, откуда это им известно. Что-то тут есть, я не верю. Так не бывает… Зачем она притворилась мертвой царевной? Да, она притворилась мертвой царевной. Она хотела меня спасти, я знаю…
— Паша, не терзай себе душу, — поднимаясь с тюфяка, проговорил Юрка. — Так не шутят. Не придумали же мы это. Будь мужиком. Выпей вон водки. — он ткнул пальцем в направлении стола, на котором стояла недопитая бутылка.
— Я всех опросил, — твердо сказал Пашка. — Кто-то же должен быть первоисточником. А тут никто вспомнить не может. Тут дьявольское что-то…
— Паша, — Батраков налил полстакана водки и выпил одним духом. Отдышался. — Вот что, Паша. Вот что… Неважно, откуда эта информация, но все это правда. Так что перестань дергаться понапрасну. Забудь…
И Родионов поверил. Но не до конца.
Он перетащил в свою комнату телефон. Долго выяснял номера моргов, а затем принялся дозваниваться.
«Да, была похожая, в синей кофте, шатенка, лет тридцать… А еще есть другая, пятьдесят лет, седая, в плаще…»
Когда он уточнил, есть ли, была ли лет двадцати, золотоволосая, предположительно в белом платье, отвечали приветливо: «Естественно, есть и в белом. Есть с ножевым ранением, есть с огнестрельными… Но обе брюнетки…»
И когда он, поражаясь тому, что способен на иронию, спросил злобно и язвительно, есть ли у них там мужчина мефистофельского обличия, бледный, со шрамом через всю щеку, при галстуке — отвечали тем же вежливым терпеливым голосом: «Да. Есть». «Один?» — совсем уж глупо брякнул Пашка. «Один старый, двухнедельный. Брюнет. Другой третьего дня поступил, с сединой на висках. Еще есть двое, близнецы, у обоих шрамы, но без галстуков. Смотреть надо…» «Что, и все эти люди умерли насильственной смертью?» — поразился Родионов. «Абсолютно! — уверил голос и прибавил странное разъяснение. — Мегаполис…» «Страшное время». — вздохнул Пашка. «Ужасающее!» — радостно подтвердил голос из морга.
Вот и все. Почему это произошло именно с ней? Неужели она всех виновней?
Сколько смерти в мире, сколько смерти!
Не больше, чем жизни, Паша. Не больше, чем жизни…
Глава 9Бритая сволочь
Как это часто случается, когда все чувства и мысли сосредоточены на близком человеке, особенно если человек этот недавно умер — то и дело в ропоте и шуме окружающего мира вдруг явственно и внятно слышится слово, произнесенное милым грустным голосом, а в ровном и однообразном колыхании уличной толпы взгляд неожиданно выхватывает знакомую, ускользающую походку.
Она! — и Пашка бросался со всех ног следом, натыкаясь на встречных людей, обегал неторопливую, замешкавшуюся у витрины тележку, прорывался к заветному перекрестку и окликал уходящий белый плащ. На него оглядывалось чужое носатое лицо, равнодушная пародия…
Сердце его взволнованно и сильно стучало, он шел обратно, с трудом припоминая, зачем это он выходил сегодня из дома и куда хотел идти. И никак не мог вспомнить.
Он видел Ольгу несколько раз.
Особенно поразил его один случай, когда, пережидая красный свет светофора, он увидел в окне медленно проплывающего мимо троллейбуса — ее лицо. Правда, налет уличной сырой пыли на стекле, рябь отразившихся веток и суета теней помешали толком разглядеть ее лицо. К тому же девушка, мельком взглянув на него, отодвинулась в смутную глубину салона и отвернулась. Пашка пробежал несколько спотыкающихся шагов вслед за быстро ускользающим от него троллейбусом, ударился плечом о фонарный столб и не стал продолжать напрасной погони. Но долго еще стоял он, потирая ушибленное плечо, невидящими остановившимися глазами взирая на текущий по улице мир, на громадные непонятные дома, зачем-то поставленные на той стороне дороги. «Зачем, зачем? — мысленно повторял Пашка. — Зачем?» И тут же новый вопрос выплыл, такой же бессмысленный и непонятный: «А что зачем? Что? Что зачем?»
А потом жизнь полностью налаживалась, как будто в ней ничего и не ломалось. Пашка шел в булочную, твердо зная, за чем он туда идет. Купить половинку черного и батон, вот зачем. Все было уже совершенно нормально. Привычная и устойчивая реальность навсегда вернулась и прочно обосновалась вокруг. Пашка, возвращаясь с хлебом и думая о ней, услышал совсем близко, над ухом:
— Паша…
И конечно, никого не было ни рядом, ни за спиной. Ни единого прохожего, только в дальнем конце переулка кто-то ловил такси. И Родионов укоризненно и ласково сказал в эту живую пустоту:
— Ольга, перестань шутить со мной. Выходи давай… — и испугался своему спокойному безумию.
И все-таки теперь, когда она погибла так неожиданно, нелепо, дико, Пашке стало как будто даже легче дышать и жить. Это было непохоже на прежние, пережитые Родионовым кончины знакомых и близких ему людей, той же тети Марии, когда смерть уносила их куда-то в неприступные, страшно далекие места. Уносила в дальние небеса или опускала в бездонные мраки, пролагала непроходимые пространства между этой жизнью и той — таинственной, запредельной…
Теперь все было совершенно по-другому. Ольга как бы вышла в соседнюю комнату… Даже не так, она была тут, на расстоянии дыхания. Между ней и Пашкой пространства-то было в толщину бумажного листа, она просто на один миг опережала его во времени. Он шел за нею, отставая всего лишь на малую долю секунды. Еще не остыло пространство, где она только что дышала, еще шевелились облетевшие ветки сирени, случайно задетые ее движением, еще стоял в воздухе легкий скрип песка под ее стопой.
Это было мучительно и сладко, ощущать ее рядом, почти вплотную к себе. Все время чувствовать ее присутствие, ожидать нечаянного столкновения — стоит ей чуть замешкаться, заглядеться на что-нибудь, споткнуться — и тогда он точно натолкнется на нее. Он чувствовал иногда ее внимательный, ласковый и чуть насмешливый взгляд оттуда, из того чудесного мира, где она теперь. Она приготовит все к его приходу, потому что они как-никак обвенчаны у Иверской, где пылали три свечи…