В Кремле Березовский царит,
Но врежет беспутному Путин —
И тот в Соловки загремит.
– Сашка! – Белобрысая Сережина голова высунулась из-за двери. – Ты где бродишь? А ну иди сюда!
Александра зажмурилась.
– Сашка! Кому говорю!
Бесполезно спорить. Серега весь дом разнесет, как разнес недавно город Грозный – по кирпичику.
– Я забыла соль… – пробормотала она, цепляясь за последнюю надежду ускользнуть от армейского гостеприимства, однако Сергей, похоже, даже и не расслышал, хватая Александру за руку и втаскивая в квартиру, стены которой сотрясались от грозного пророчества:
Басай по заслугам получит,
Хаттаба задрючим в момент,
И будем мы жить еще лучше,
А Путин у нас – президент!
Гелий открыл глаза и долго лежал в темноте, пытаясь понять, где находится. Вообще-то он боялся темноты, но вот эта темнота была не страшной. Она была теплой, она пахла лекарствами и еще почему-то компотом. Темнота не наваливалась черным молчаливым зверем, а оживлялась мерным капаньем воды в плохо закрученном кране и тихим шепотом:
– Болеть нынче накладно. С другой стороны, если заработки хорошие – чего ж не поваляться? Говорят, в Москву племяша пошлют, на обследование. А потом оставят ждать, когда очередь подойдет.
– Это сколько же деньжищ уйдет? – отозвался шепотом второй голос.
– А хрен знает. Лишь бы вылечили. У нас-то в Нижнем вроде как только печенку пересаживают да почки, а чтоб сердце – про такое еще никто не слышал.
– А в кардиоцентре в нашем?
– Не-е! Только в Москве. Видал по телевизору? Люди годами лежат и ждут, пока кто-нибудь копыта откинет, чтоб сердце им подошло. Группа крови, еще какая-то хреновина совпадать должны. А делают такие операции только в ночь на пятницу.
– Это еще почему?
– Да хрен их знает. Лучше получаются, наверное, на пятницу-то.
– Ишь ты! А я думал, в ночь на пятницу только сны сбываются.
И голоса негромко рассмеялись.
– Тише! – спохватился первый. – Пацан проснется.
– Ничего, – успокоил второй. – Ему столько всякого вкололи, что дай бог, если к завтрашнему вечеру проснется.
– Все равно-о… – Послышался сладкий зевок. – Заболтались мы. Давай уж спать.
– А курнуть напоследок?
– Ну ладно, курнем. Двинули.
Послышались осторожные шаги, и вдруг что-то мягко обрушилось на пол.
– Ах ты, хвост морковкой! – смешно и сердито проворчал первый голос. – Уронил!
– Чего уронил-то? – забеспокоился второй.
– Да соль же! Моя принесла давеча, я нарочно просил, тутошнюю преснятину невозможно жрать. Люблю солененькое!
– Так она тебе что, целую пачку принесла? – давился смехом его собеседник.
– А чего? – обиделся первый. – Я ж на всех, на всю палату, чтоб в столовке не клянчить. Ладно, хрен с ней, пусть валяется, утром уберу.
Почти напротив Гелия приоткрылась дверь, и он увидел, как двое мужчин осторожно проскользнули в коридор. Они были в неуклюжих пижамах, это Гелий разглядел при ярком свете, проникшем извне, а еще он успел увидеть никелированные спинки нескольких кроватей и большое темное окно с белыми занавесками, которые призрачно реяли от сквозняка.
Похоже на больничную палату.
Вот почему пахло лекарствами! Он в больнице!
Снова в больнице? Или – все еще?
Гелий свернулся клубком, крепко зажмурился и напрягся, пытаясь отличить сон от реальности. Он отлично помнил, как очнулся на клеенчатой кушетке в поликлинике, куда принесли его ребята после того, как он грохнулся на крылечке техникума без сознания. Он помнил серые спокойные глаза докторши из поликлиники, потом другую докторшу – постарше, добродушную и хлопотливую, которая привезла его на «Скорой» в больницу. В приемном покое ему сделали укол – и дальше настала сплошная путаница. Сознание Гелия сделалось похожим на слоеный пирог, где чередовались реальность и сновидения. Пирог… слоеный пирог… вчера на поминках Вадика Черникова подавали слоеный пирог с мясом – любимый Вадькин, как сказала его мама. Поминки были… а может, они всего лишь привиделись Гелию? И побег из больницы привиделся ему, и возвращение домой, где мотался из угла в угол мрачный, почерневший, осунувшийся от тревоги за брата Эльдар. Тревога эта, впрочем, нимало не мешала ему беспрестанно пить, так что, увидев Гелия живым и невредимым, он залился пьяными слезами – и вырубился. По счастью, в это время Эльдар сидел на диване, поэтому Гелию только и осталось уложить его поудобнее и накрыть потеплее: с утреннего похмелья брата всегда бил страшный озноб. Потом он лег спать сам. Потом было утро – да, Гелий проснулся, как всегда, рано, хотя сегодня в техникум не надо было спешить. Но он помнил о Вадькиных поминках, о том, что все они, его друзья, собирались съездить на могилку, в Марьину рощу, и поэтому напялил на себя старую куртку Эльдара, покрепче прикрыл старую, рассохшуюся дверь сеней и пошел в дом, где жил Вадик, – благо это было недалеко, тоже в Лапшихе.
Так. Вроде бы все эти воспоминания очень похожи на реальность. Но каким образом в них затесалась та сероглазая докторша из поликлиники? Гелий отчетливо вспомнил ее стоящей возле Вадькиной калитки, и как она говорила с укоряющим выражением: «А зачем сбежал? Тебя для того отвезли в больницу, чтоб сбегал?» А потом добавила: «Что, до брата не дозвонился? Он о тебе волновался…»
Нет, это был все-таки сон или бред. Той докторше совершенно неоткуда было взяться в Лапшихе.
Бред, бред…
Гелий уткнулся лицом в подушку и принялся молиться богу и всем святым, чьи имена только приходили на память, чтоб все было сном. Страшным сном, в конце которого – его возращение домой с поминок, и приоткрытая дверь сеней, и пропахшая борщом горница, посреди которой, мучительно согнувшись, лежал мертвый Эльдар, а все вокруг было усыпано солью.
Гелий резко сел.
Нет! Этого не было! Это лишь кошмар, порожденный болезнью, привязавшейся к нему после того, как он разрядил дедов наган в проклятущего Дему. Он не сбегал из больницы, не приходил на Вадькины поминки, не огрызался на сероглазую докторшу, не видел закоченелой руки брата, сжимающей смятую пачку с надписью «Сiль кам'яна». Все это ему приснилось, и теперь осталось только встать и тайком уйти из больницы, иначе Эльдар с ума сойдет от беспокойства.
Гелий сел, спустил ноги с кровати, но тут же вынужден был снова лечь – голова закружилась так, что его даже затошнило, будто от голода. Ну да, ведь слоеный пирог с мясом, винегрет и всякие там блины, которые подавались на поминках, ему лишь приснились, на самом деле он ничего не ел со вчерашнего дня, потому что в доме не было денег, и еды никакой не было. Стипендию они с братом давно проели, вернее, Эльдар ее пропил, а зарплату ему должны были дать только в понедельник, и то не факт, что снова не задержат. То есть борщ, запах которого преследовал Гелия даже теперь, варить было не из чего! Во сне Гелий тайком сунул в карман куртки большой кусок пирога, чтобы отнести брату… а наяву Эльдар останется голодным, как и он сам. Голодным и пьяным.
Да ладно, не в первый раз, подумаешь. Зато брат жив!
Осторожно приотворилась дверь, и уже знакомые силуэты в пижамах проскользнули в палату, принеся с собой густой табачный дух. Гелий еле сдержался, чтобы не раскашляться. Еще немного пошептавшись, мужики улеглись на кровати. Один почти сразу начал сладко похрапывать, а другой все ворочался с боку на бок, взбивал кулаком подушку, пил воду – словом, никак не мог угомониться.
Гелий лежал, ругая себя за то, что не смылся раньше, чем вернулись соседи. Теперь жди вот, пока этот непоседа заснет! Но ничего, по коридору вон тоже кто-то ходит туда-сюда. Во сне он сбежал совсем уж глубокой ночью, когда и медсестра вздремнула на своем диванчике.
Во сне?..
«Во сне», – твердо сказал себе Гелий и лег на спину, глядя в темный потолок.
Черт, как жаль, что у них так туго с деньгами, а точнее, их просто нет. По-хорошему, Эльдару нужно лечиться. Закодироваться или зашиться – да мало ли какие штуки придуманы для алкашей! Мерзкое слово, но Гелий вполне отдавал себе отчет в том, что его брат – алкоголик, запойный, и бесполезно ждать чуда, надеяться, что он завяжет сам. Ведь Эльдар пьет не от пристрастия к пьянству – он заливает водкой свою неудавшуюся жизнь, которая и вовсе разбилась вдребезги с того раннего утра, как Гелий убил Дему, а старший сын Корнилова Слава увез его на рыбалку и потом, на следствии, холодно заявил, что Гелий был с ним все время, с трех часов утра, а значит, никак не мог между четырьмя и пятью (криминалист утверждал, что смерть наступила именно тогда) прикончить «этого старого козла». Да-да, Слава так и выразился – без всяких церемоний, и, что характерно, это никого особенно не шокировало. Гелий понимал, что поселок вздохнул с облегчением, узнав об участи Демы, однако закон, как говорится, есть закон, тем более что участковый Малявка просто на стенку лез от ярости, будучи не в силах найти убийцу. Поговаривали, что происходило это отнюдь не от служебного рвения: Малявку крепко взяли за жабры Демины дружки, а особенно – его «крыша», которая не собиралась оставить без последствий такой урон своему авторитету.
Впрочем, о происходящем Гелий узнавал урывками, да и то с опозданием. Все эти дни он провел дома, лежа в постели. Рыбалки тоже не получилось: стоило затрепыхаться на песке первой же снятой с крючка рыбешке, как Гелий вспомнил дергающуюся ногу Демы – и свалился без памяти. Потом Слава осторожно намекнул Эльдару, что это здорово напоминало эпилептический припадок, но уверенно сказать он не может, поскольку не специалист. Этот беглый вывод оказался, однако, точен… Внезапная болезнь Гелия никого в поселке не удивила: Петька Ховрин тоже лежал с нервным припадком, сначала к нему одна за другой приезжали «Скорые», а потом мальчишку увезли в больницу аж в Москву. Народ немножко поудивлялся, что Гелий после такого потрясения вообще собрался на какую-то рыбалку, но, собственно, что ж тут удивительного? Решил немножко развеяться, а силенок-то и не рассчитал.