о сообщил ей:
— Сейчас самое время сбросить с себя одежду, Ева.
Голос его ничуть при этом не дрогнул, будто он предлагал ей стакан виски или прогулку на автомобиле. Еве показалось даже сначала, что она ослышалась. Тем не менее смысл его слов не оставлял никаких сомнений. Она почувствовала, как страх уже который раз за вечер уступает место., гневу. Она попыталась придать своему голосу холодность и твердость, но он предательски дрожал. Даже по ее собственному разумению, он звучал слабо и беспомощно.
— Послушайте, я не решаюсь верить в то, что происходит. Ваши мерзости зашли уже слишком далеко. Вы только что заявили, что желаете поговорить со мной о Фрэнси, а сами… Я немедленно уезжаю из вашего дома, вы это понимаете?
— Ах, Ева! Может быть, уже довольно притворяться? Ты меня разочаровываешь. Честно говоря, я ожидал от тебя большего. По крайней мере, мне показалось, что ты, на худой конец, умна. — Потом он добавил, несколько смягчившись: — Прежде всего, я не приглашал тебя в гости сегодня вечером, ведь так? Ты пришла сюда по собственному желанию, и спрашивается, зачем? Не иначе как тебе захотелось потрахаться со мной. Мы ведь уже обсуждали как-то возможность такого события, помнишь?
Он пальцами руки коснулся щеки Евы. Она с негодованием отпрянула, вздрогнув от неожиданности и отвращения и не скрывая этого. Однако находящиеся прямо перед ней глаза Брэнта яркой леденящей пустотой невольно притягивали взгляд женщины, парализовывали ее и как бы отбирали у нее силу. Она ничего не отвечала, и ее молчание, а также хорошо заметная паника, охватившая ее, обманули многоопытного Брэнта. Он решил, что она, наконец, примирилась с происходящим, и его губы расползлись в победной улыбке.
— А ведь я прав, Ева, что бы ты там ни говорила. Ты явилась сюдапереспать со мной. Разве не так? И не стоит разыгрывать из себя недотрогу. Подобные вещи, знаешь ли, происходили с людьми и раньше. Но тебе следует поторопиться — слишком много времени ушло на болтовню, а мне еще нужно проявить внимание к своим гостям.
Где-то там, в глубине души, Ева надеялась на то, что слова Брэнта пусть грубая, но шутка, что он для чего-то испытывает ее, но когда она привычно проговорила свое «нет, я не хочу, не буду…», то почувствовала, как плохо ей повинуются язык и губы. Пальцы Брэнта снова напомнили о своей железной хватке острой болью в руке.
— Нет, Ева, ты хочешь и будешь! Обещаю, тебе понравится. Впрочем, я собираюсь быть с тобой в любом случае — разве тебе это не понятно?
Голос Брэнта набирал металл и становился все жестче.
— Хватит играть в глупые игры, куколка. Давай сократим до минимума бессмысленную болтовню, хотя бы для разнообразия. Слушай, а вдруг ты просто мазохистка вроде Фрэнси и жаждешь, чтобы тебя изнасиловали? Так, возможно, тебя стоит для начала побить?
Теперь уже обе руки Евы находились в плену у Брэнта, он притягивал ее за руки к себе, прожигая ее насквозь голубыми холодными углями своих глаз, но продолжая при этом говорить спокойно и как бы равнодушно, что еще более усиливало в груди Евы чувство нереальности происходящего.
— Прекрати, остановись, — продолжала Ева настаивать на своем, тихо всхлипывая. — Я не позволю тебе овладеть мной (она даже не заметила, как отбросила официальное «вы» и начала говорить Брэнту «ты»). Ты ошибаешься, пойми, ты ошибаешься. Я ни в чем не похожа на Фрэнси!
Ее слова звучали жалко и неубедительно даже для нее самой, и Брэнт расхохотался и сжал ее несчастные запястья с неимоверной силой. Ева уже не могла сдержать крика боли.
— Не надо! Зачем ты делаешь мне больно?
Брэнт сделал еще одну попытку урезонить Еву и опять заговорил спокойно и даже вежливо:
— Ева, машина уже запущена в ход, и ее невозможно остановить. Если ты предпочитаешь, чтобы тебя взяли силой, полагаю, что я способен осуществить это в лучшем виде. Если же ты не разденешься сама, то я сорву с тебя твои тряпки. Кто знает, вдруг страх и боль вызовут у тебя, наконец, желание… Вероятно, ты предпочитаешь, чтобы с тебя платье снимали вместе с кожей?
Несмотря на ее слабые протесты и попытки к сопротивлению, Брэнт перешел к более решительным действиям — одной рукой он удерживал ее уже онемевшие от боли руки, другой же придавил горло как шлагбаумом. Она почувствовала, что задыхается, и была в состоянии только хрипеть — ничего, кроме ужасных харкающих звуков, уже не вырывалось из ее глотки. Брэнт тем временем ослабил удушье, добившись того, что его жертва почти перестала сопротивляться, и той же рукой, которой только что душил ее, схватил голову Евы за затылок и начал покрывать ее лицо жадными и грубыми поцелуями. Более того, пальцы Брэнта стали атаковать лицо Евы, давить на ее рот и щеки, в то время как голова женщины продолжала оставаться в стальных тисках его локтевого сгиба и практически не могла шевелиться. Сильные, как металлические пружины, пальцы Ньюкома вынудили Еву приоткрыть рот, куда тут же, словно варвар в захваченную крепость, ворвались его язык и губы, и Ева ощутила, как они уже вовсю хозяйничают там.
Задыхаясь и плача, Ева опять попыталась оттолкнуть его от себя, но он был подобен скале — такой же твердый и неумолимый. Его рот по-прежнему продолжал сокрушать ее нежные губы. Ко всему прочему, сознание Евы начало странным образом мутнеть и плыть, и она в панике припомнила, что перед экскурсией в «игротеку» выпила какую-то дрянь из рук Ньюкома. А если по его распоряжению бармен подмешал в ее стакан наркотик? Вполне вероятно, поскольку она чувствовала, что ее силы все больше и больше убывают, и еще раньше отметила про себя, что язык и губы во время разговора повиновались ей с трудом. Теперь же у нее сложилось ощущение, что ее мозг постепенно отделяется от тела, унося сознание в иные миры, хотя именно сейчас ей требовались полный контроль и самообладание. Словно в полусне, она продолжала попытки сопротивления, но не могла избавиться от привкуса, появившегося во рту от жалящих поцелуев Брэнта, от его губ и зубов.
Неожиданно для Евы Ньюком предпринял новую атаку — прижимаясь ртом к ее губам, он, пользуясь тем, что она была в полубессознательном состоянии, внезапно выпустил ее руки из своих стальных объятий и, рванув за ворот платья, одновременно толкнул женщину с силой назад. Она стала падать на пол, и он, уловив это мгновение, разорвал и сорвал с Евы платье одним резким движением. Теперь она оказалась перед ним совершенно обнаженная, если не считать крохотных трусиков, и задрожала от унижения и наркотиков, которыми он ее все-таки напичкал, и, кроме того, от прохладного воздуха, сразу охватившего все ее тело.
«Так, значит, он все-таки собирается изнасиловать ее? — пронеслось в мозгу у Евы. — Это были не просто попытки испугать и приручить очередную жертву. Он с самого начала имел в виду именно это!..»
В ее несчастной голове смешались обрывки фраз, крики, хаотически громоздились всевозможные ужасы, но мысль о насилии прочертила свой путь ясно и безапелляционно.
«Дэвид, спаси меня! Ведь я нахожусь в „игровой комнате“ Брэнта Ньюкома только из-за тебя. Боже мой! Насколько же я недооценивала жестокость и решительность этого изобретательного садиста. После стольких предупреждений, стольких слов, сказанных о нем самой себе. Это все кошмар, который бывает только во сне. Дэвид, я столько раз повторяла твое имя! Разбуди же меня, Дэвид!»
Голая, с опухшими от варварских поцелуев губами и не совсем осознающая происходящее из-за действия наркотика, Ева тем не менее отползала по ковру от Брэнта, словно загнанное, испуганное животное.
— Пожалуйста, не надо больше, правда! Все зашло слишком далеко. Я так больше не могу. Прекрати, все равно я не буду твоей…
Он смеялся. Его глаза отражали свет рефлекторов, словно полированные камушки. А за блестящей голубой роговицей — ничего! Такие же глаза бывают у котов, выходящих по мартовским делам на прогулку… Ничего не выражающие, пустые, но загадочные глаза, обремененные особой тайной, известной лишь посвященным. Сколько раз Ева видела подобные глаза у кошек в детстве, а вот теперь перед ней — человек. Ева отметила краем уплывающего сознания, что он тоже, наверное, принял наркотик, отчего его зрачки расширились и знаменитые голубые глаза Брэнта приобрели от этого фиолетовый оттенок.
Брэнт Ньюком не приближался к ней. Он стоял, возвышаясь над ней, подобно памятнику языческому богу, и наблюдал за ее робкими неверными движениями. Руки его между тем — сильные красивые руки атлета — споро расстегивали брюки. Брэнт раздевался.
— Вот так-то лучше, Ева Мейсон. Куда лучше! — сказал он неожиданно смягчившимся голосом. — У тебя и в самом деле великолепная фигура. Тупица Фрэнси мне все уши прожужжала, что ты костлявая, как вешалка, но под одеждой все выглядит совершенно по-иному. Будь умницей, сними с себя, наконец, эти трусишки. Ведь ты не откажешь мне в такой безделице?
Минутная передышка на полу позволила Еве кое-как сосредоточиться и напрячь все свои силы. Она вскочила и бросилась к двери и уже стала поворачивать ручку, как он настиг ее сзади. Обхватив ее тело руками, Брэнт хохотнул прямо в ухо отчаявшейся женщине. В то время как его ладони двинулись вниз по Евиному торсу, касаясь ее трепещущих грудей, а затем дальше, по бедрам, забираясь в промежность и заставляя ее стонать от стыда и унижения. Ева пыталась развернуться и оттолкнуть Брэнта, но наркотик, добавленный в ее выпивку, действовал с каждой минутой все сильнее и сильнее, лишая ее тело всякой возможности противостоять Брэнту. Вероятно, почувствовав, что она лишилась последней надежды на спасение и предалась отчаянию, Брэнт, в свою очередь, резким движениям развернул Еву лицом к себе и тыльной стороной руки ударил ее по щеке, а потом, размахнувшись, и по другой. Ева вскрикнула от боли и поднесла инстинктивно ладони к лицу, защищаясь от ударов, но мгновенно руки Брэнта оказались уже на ее бедрах, срывая и разрывая тонкую полоску ткани, ее последний защитный покров.
Затем Брэнт снова толкнул Еву — на этот раз по направлению к кровати. Пытаясь сохранить равновесие, она сделала несколько неверных шажков назад, но тут ей под колени угодил край огромного ристалища — главного украшения «игротеки» Брэнта, и она упала прямо на кровать, то есть совершила все именно так, как и было рассчитано Брэнтом. Ярчайший свет софитов ослепил ее на мгновение, а потом, словно в дымке, она увидела в зеркале, занимавшем собой весь потолок, собственную фигурку, показавшуюся е