– Я взял ее взаймы, на время. – Доминик улыбнулся и прошагал мимо дворецкого, который тут же бросился следом.
– Милорд, чем могу служить?
– Где Жан? – спросил Доминик о своем камердинере, переступая порог просторной гостиной с солнечными золотистыми стенами и позолоченной мебелью. Мать сидела в другом конце комнаты в компании двух леди, как всегда ослепительная, в зеленых шелках и изумрудах. Она тут же заметила Доминика. Никто, разумеется, и понятия не имел, что он сейчас находится не в стране, где владел несколькими прекрасными поместьями, и что он не общался с леди Катрин долгие месяцы.
– Добрый день, мама.
Хвала леди Катрин, она не стала задыхаться от волнения или вскрикивать, хотя Доминик прекрасно понимал, как ошеломлена она была. Выражение лица матери не изменилось, хотя она заметно побледнела. Графиня медленно встала.
– Я сейчас же позову Жана, – сказал Жерар.
– Я хочу помыться и сменить одежду, – обратился к нему Доминик. – Попроси его приготовить горячую ванну. Да, Жерар… Открой бутылку моего лучшего пинонуар. Того, восемьдесят седьмого года.
И он шагнул вперед.
Катрин Фортескью Педжет была изящной, маленького роста женщиной с русыми волосами и восхитительными формами. Она казалась крошечной, но держалась с таким достоинством, что никто не замечал этого до тех пор, пока высокий мускулистый сын не подошел к ней. Леди Катрин оставалась исключительно красивой и необычайно очаровательной – за последние пять лет, прошедших с момента смерти Уильяма Педжета, она отвергла с дюжину серьезных предложений руки и сердца. Теперь же она медленно расплылась в улыбке при виде Доминика, и тот увидел, как трудно ей было управлять собой.
– Ты выглядишь просто восхитительно! – заметил он, нисколько не кривя душой. Леди Катрин действительно была великолепна в своем зеленом туалете и казалась такой молодой, что ее вряд ли можно было принять за мать графа.
– Доминик, – поприветствовала его леди Катрин вдруг охрипшим голосом. И он понял, что мать едва сдерживается, чтобы не заплакать. – Тебя так долго не было в стране!
Доминик бросился к графине, схватил ее за руки.
– Да, очень долго, и я счастлив наконец-то оказаться дома!
Он расцеловал мать в обе щеки, а потом позволил ей представить его гостьям. Обе женщины восторженно поприветствовали Доминика, а потом пообещали леди Катрин увидеться с ней чуть позже на этой неделе, ведь ей, очевидно, необходимо побыть с сыном. Сунув руки в карманы сюртука, Доминик ждал, пока Катрин проводит дам к дверям гостиной, благодаря их за посещение дома и обещая нанести им визит через несколько дней.
– Вы должны взять с собой лорда Бедфорда, – сказала одна из женщин, леди Хатфилд.
– Приложу все усилия, – пообещала леди Катрин. Когда дамы ушли, графиня обернулась: ее лицо было мертвенно-бледным.
– Со мной все в порядке, – тихо сказал Бедфорд.
Слезы наполнили ее зеленые глаза.
– О, Доминик! – Леди Катрин бросилась к сыну и крепко обняла его. Потом отступила, внимательно рассматривая Доминика. – Что с тобой случилось? Три недели назад Себастьян Уорлок сказал мне, что тебя ранили. Он дал понять, что ты вернешься в Лондон, когда сможешь путешествовать. Но этот негодяй больше ни слова не проронил! – При этих словах краска залила прекрасное лицо леди Катрин, сердитые искры вспыхнули в глазах. – Я была в такой ярости, когда он отказался сообщить мне подробности!
Доминик взял графиню под руку и повел к дивану. Он ни за что не стал бы лгать своей матери – но не хотел и лишний раз тревожить ее рассказом о том, что был разоблачен во Франции и стал мишенью для наемного убийцы.
– Как тебе известно, я присоединился к Мишелю Жаклину и его мятежникам в Луаре, – пустился в объяснения Доминик, вспомнив, что сумел отправить письмо матери после первой встречи с Мишелем. – Мы вступали в бой с французской армией в мае и июне, несколько раз. Наши первые два сражения были весьма успешными – мы обратили французские войска в бегство. Но удача отвернулась от нас в третьей битве. Разразился ожесточенный бой. Меня ранило.
Он с досадой пожал плечами, презирая ложь, которую только что преподнес матери. Но иного выхода не было. Леди Катрин навеки потеряла бы покой, узнай она, что к сыну подослали убийцу.
– Уорлок отправил ко мне своих людей, чтобы вывезти меня из Франции. Я едва могу вспомнить, как пересек Ла-Манш, но в конечном итоге я выжил. И как ты видишь, пребываю в полном здравии.
Леди Катрин смерила его недоверчивым взглядом:
– Насколько серьезно ты пострадал?
Доминик улыбнулся матери:
– Пустяки, поверхностная рана.
Разумеется, он никогда не признался бы ей, что был одной ногой в могиле.
Леди Катрин с тревогой смотрела на него: эти объяснения ее явно не убедили.
– Почему ты не писал? Уорлок сказал, что тебя перевезли в Англию, но отказался сообщить, где ты находишься! Я так испугалась, когда не получила от тебя весточки!
Доминик поколебался, решая, стоит ли откровенничать, и признался:
– Я находился в Южном Корнуолле, в обществе сторонницы якобинцев.
Мать чуть не задохнулась от ужаса, а Доминик постарался обрести хладнокровие, которое утратил при мысли о Джулианне.
– Но она была очень добра и заботилась обо мне. На самом деле она считала меня офицером французской армии, – добавил он, и глаза матери изумленно округлились. – Естественно, я не мог раскрыть свою личность, и вот так, слово за слово…
Доминик вспомнил их пылкий роман, и улыбка сбежала с его лица. Уже не в первый раз задавался он вопросом, что чувствует сейчас Джулианна, по-прежнему ли она в ярости на него.
– Я опасался, что мое письмо будет перехвачено ею или ее друзьями.
– Боже, – резко бросила мать, – эти якобинцы повсюду! Не могу поверить, что сторонница якобинцев выходила тебя, раненного!
Она взяла лицо сына в свои ладони и поцеловала в обе щеки.
– Ее общество было приятным, – признал Доминик.
Леди Катрин вздохнула:
– Ах, так она была красоткой и помогла скоротать время!
Он решил оставить замечание матери без комментариев.
– Посиди со мной, – предложила она и подвинулась на диване, освобождая место Доминику.
Он послушно уселся рядом.
– Когда я покидал страну, здесь, в Великобритании, радикалы составляли ничтожную долю грамотного населения.
Леди Катрин мрачно взглянула на него:
– Они и остаются маленькой группой, Доминик, но постепенно становятся крикливыми, оголтелыми – такими же неистовыми, как якобинцы в Париже. На следующей неделе они собираются проводить свой партийный съезд здесь, в Лондоне. А этот отвратительный радикал, Томас Харди, созывает съезд в Эдинбурге. Такие будут приветствовать французскую армию, если она когда-либо подойдет к нашим берегам.
Доминик пристально посмотрел на графиню. Ему была ненавистна сама мысль о том, что мать еще не оправилась от своих французских переживаний, точно так же, как и он сам. Тяжкие воспоминания определенно по-прежнему мучили ее. Когда Доминик разыскал ее во Франции почти два года назад, им пришлось провести несколько ночей в смежных комнатах захудалых гостиниц, с трудом пробиваясь к Бресту в надежде обрести спасение. Доминик знал, что графиню до сих пор мучили ночные кошмары и бессонница.
Он вернулся во Францию спустя несколько недель после того, как благополучно доставил леди Катрин в Лондон, чтобы разыскать Надин. Они с матерью не разговаривали вот так, обстоятельно, вот уже полтора года.
– Как ты жила все это время? – спросил Доминик.
– С ума сходила от волнения, разумеется.
– Я не это имел в виду. Каким показался тебе Лондон?
На ее лице появилась улыбка, увы, мимолетная.
– Революция изменила этот город. Ежедневно все только и твердят, что о кровавых бесчинствах во Франции, не говоря уже о войне. А теперь даже появились слухи о нападении. Ты можешь себе представить? Разве способны французы вторгнуться в Великобританию? Как бы они посмели?
Доминик старался выглядеть спокойным.
– Безусловно, в ближайшем будущем этого не произойдет. И если они когда-либо нападут на нас, они вторгнутся в страну с дальних ее уголков, с севера, возможно с Шотландии, или, напротив, с юга, где так сильны якобинские симпатии. – И он снова подумал о Джулианне.
Леди Катрин на мгновение задержала взгляд на Доминике, а потом взяла обе его ладони в свои.
– Моя жизнь протекает между Лондоном и Бедфорд-Хаус, езжу туда-обратно. Бываю на чаепитиях и званых ужинах, в театре и на балах, и время от времени появляется какой-нибудь поклонник, ухаживания которого я поощряю. Все это происходит не потому, что меня интересуют эти разъезды, балы и ухаживания, просто я еще жива, и это именно то, чем положено заниматься женщине.
Сердце Доминика дрогнуло.
– Прости, что я исчез так надолго.
Доминик вдруг подумал о том, что леди Катрин стоит снова выйти замуж, и он удивился, что такая мысль не приходила ему в голову раньше.
– Я знаю, ты не любишь говорить об этом, но я рада, что ты – истинный патриот, Доминик, – тихо сказала графиня. – И я горжусь, что ты до последнего оставался во Франции…
Мать не закончила свою мысль, и это заставило Доминика вздохнуть с облегчением: он никогда не откровенничал с ней по поводу своей деятельности во Франции.
– Я беспокоюсь о тебе, мама. Ты не кажешься счастливой.
– Я счастлива, что ты дома! – воскликнула она. – Но как я могу быть абсолютно счастливой, когда моя страна уничтожается – часть за частью, день за днем, неделя за неделей? Это вызывает у меня отвращение.
Глаза матери наполнились слезами.
– Восстания роялистов вспыхивают повсюду, – обнадежил Доминик, – в Лионе, Тулоне, Марселе…
– Я знаю, – прервала его она. – Возможно, все это в итоге закончится хорошо.
Доминик отвел взгляд.
– Тебе не нужно притворяться, – тихо сказала мать. – Я пытаюсь быть оптимисткой, но я не чувствую оптимизма. Совсем не чувствую. Ты был в наших краях, в поместье? Там что-нибудь сохранилось?