– Я предлагаю тебе как следует подумать о бедном Трейтоне, который сидит сейчас один в камере, во власти тюремных надзирателей.
Он направился к дверям гостиной.
– А еще лучше подумай о том, как Трейтон будет раскачиваться на виселице, потому что его наверняка признают виновным, если я не вмешаюсь.
Потеряв дар речи, Джулианна уставилась на него. Как же она ненавидела собственного дядю!
– Я не так уж и плох, Джулианна. Фактически я – патриот и сделаю все, что должен сделать, ради безопасности этой страны. – Он надел шляпу и вежливо кивнул племяннице. – Жду твоего ответа к концу недели.
Джулианна молча посмотрела ему вслед. А потом подбежала к двери и резко захлопнула ее, бессильно сползла на пол вдоль деревянной поверхности.
Глава 13
Доминик проследовал за слугой Д’Аршана в гостиную. Ожидая Надин, он вспоминал, как, появившись утром на пороге комнаты, застал Джулианну закрывавшей правый ящик письменного стола. Внутри у Доминика все перевернулось. Она явно рылась в его бумагах.
Конечно же Джулианна не шпионила за ним для своих друзей-радикалов. Но помнится, она рассказывала ему, как соратники-якобинцы из Парижа попросили ее выяснить местонахождение семьи эмигрантов, которая обосновалась в Корнуолле. Интересно, о чем же еще ее могли попросить?
Доминик решительно не хотел в это верить.
Надин появилась на пороге гостиной, прерывая его мрачные мысли. Бледно-розовое платье очень шло к ее оливковому цвету лица, а на губах и в глазах играла улыбка. В это мгновение Надин напомнила ему женщину, которую он знал с детства. Но его настроение не улучшилось. Надин была подругой и союзницей, Доминик слепо доверял ей – он доверил бы ей свою жизнь. Он не мог в той же степени доверять Джулианне, женщине, которая была его любовницей, – женщине, которой он был по-настоящему увлечен.
– А я все гадала, когда же ты снова навестишь меня, – сказала Надин, и в ее глазах застыл вопрос.
Доминик подошел к ней, взяв за руки и расцеловав в обе щеки.
– Тебе стоило просто попросить меня приехать.
– Я подумала, что нам с тобой требуется некоторое время, чтобы привыкнуть к тому, что мы снова вместе после такой долгой разлуки.
Доминик повел ее к дивану. Надин всегда была вдумчивой и осмотрительной. Ее замечание не удивило Доминика.
– Мы всегда думали одинаково. Мне и самой требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к новым обстоятельствам.
Надин взглянула ему в глаза, взяла Доминика за руку, сердечно сжала ее, – надо же, а он успел забыть об этой привычке невесты.
– Я вижу, что ты взволнован, Доминик. Это ясно читается по твоим глазам.
Доминик колебался. Он собирался сказать Надин о Джулианне, но переходить к подобной теме следовало чрезвычайно осторожно.
– У меня на уме множество вопросов, касающихся войны и революции.
– Появились какие-то новости?
– Новости есть всегда, – ответил Доминик и, пытаясь отвлечь ее от щекотливой темы, добавил: – Герцог Йоркский вздумал осаждать Дюнкерк, который стал бы желанным трофеем для Лондона. Но мне кажется, что Йорку стоит выдвинуться на Париж.
– Я согласна, что дорога на Париж не будет оставаться открытой бесконечно долго, но я ведь не генерал. – Она пожала плечами, притихнув ненадолго, и вдруг спросила: – Что-то не так?
Доминик наконец-то улыбнулся.
– Я приобрел привычку то и дело погружаться в раздумья, Надин.
Она не улыбнулась ему в ответ.
– Мы оба сильно изменились, ты не находишь, Доминик? После всего, через что нам пришлось пройти, у меня такое ощущение, словно я танцевала все те ночи напролет с кем-то другим, с кем-то, лишенным настоящих забот, с кем-то, не знающим ничего о войне и смерти.
– Все действительно ощущается именно так, – согласился Доминик. – Мы были так невинны, ведь правда? Только представь себе: я считал чуть ли не трагедией отказ арендатора платить за пользование землей… Я никогда не считал тебя излишне незрелой и наивной, когда мы обручились, но сейчас ты намного практичнее и искушеннее, словно стала совершенно другой женщиной.
Надин кивнула:
– Я едва узнаю ту девочку, которой когда-то была. У этой девочки не было ни малейшего представления о несчастьях и жестокости, существующих в этом мире. У нее не было никаких забот, никаких настоящих проблем – она была счастлива все время! Ну кто может быть счастлив все время, Доминик? – добавила она. – Так что у меня тоже появилась привычка погружаться в раздумья.
– Сегодня ты выглядишь вполне счастливой, – осторожно заметил Доминик.
– Я счастлива быть с тобой, – тихо сказала Надин. – Ты изменил тему разговора ловко, но все-таки недостаточно умно. Итак, что же на самом деле тебя беспокоит?
Уйти от неприятного разговора не получится, осознал Доминик. Он какое-то время изучающе смотрел на Надин, перехватив серьезный, проницательный взгляд невесты.
– Нам нужно обсудить наши отношения, Надин, но я не хочу тревожить тебя – я не собираюсь этого делать. Тебе и так пришлось пройти через множество испытаний.
Надин положила руку ему на предплечье.
– Мы всегда были честны друг с другом. И я отказываюсь общаться с тобой иным образом. Если есть что-то, что ты хочешь сказать, ты должен это сказать, даже если чувствуешь, что это может потревожить, – заметила она, многозначительно добавив: – Ты наверняка будешь удивлен, Доминик. Очень немногое по-настоящему тревожит меня сейчас – за исключением смерти и анархии, войны и революции.
Надин была права. Они всегда были честны друг с другом, и Доминик пришел сюда, чтобы рассказать ей о Джулианне. Он знал, что обязан говорить с ней откровенно – знал, что обязан сделать это ради Джулианны.
– Я не был до конца честен, когда сказал твоей семье, что провел последние месяцы за городом.
Надин улыбнулась:
– Я знаю. – Она встала, быстро подошла к дверям гостиной и выглянула в коридор. Потом закрыла двери и вернулась к дивану, спросив: – Все это время ты был во Франции?
Предпринятые Надин меры предосторожности встревожили его.
– Ты думаешь, что за тобой кто-то следит?
Она замялась.
– Нам многое нужно обсудить.
Его глаза в изумлении округлились. Надин подозревала, что за ней шпионили – в ее собственном доме!
– Зачем кому-то следить за тобой?
– Сначала расскажи мне, почему ты почувствовал, что должен обмануть мою семью. – На ее лице мелькнула улыбка. – И еще я хочу знать, что ты делал во Франции и как долго там пробыл.
Она села на диван рядом с ним.
– Я провел во Франции более полутора лет, – поведал Доминик. Смутные, туманные, ужасающие картины стали приобретать четкость, вставая перед мысленным взором. Но Доминик отогнал страшные мысли, деловито продолжив: – Когда я нашел Катрин в Париже и не обнаружил тебя, я отвез ее домой – это было в конце ноября.
Доминик вспомнил, что его мать и Надин отправились во Францию весной 1791 года.
– Потом я вернулся, чтобы продолжить тебя искать. Я бросил эти попытки спустя несколько месяцев, но в то время я уже был Жаном-Жаком Карре, владельцем магазина гравюр и якобинцем. Я так много узнал о якобинцах, включая тех, кто сидел в Национальном конвенте, что осознал: мне стоит остаться во Франции, продолжить играть в эти шарады и отправлять информацию, которую мне удается собрать, на родину. – Доминик прервался, думая о своих соседях, которых ему приходилось ежедневно обманывать. Он то и дело перекидывался парой слов с пекарем, упиваясь одним триумфом республиканцев за другим, но это было лишь видимостью, маской, за которой он скрывался. Потом он возвращался в свой магазин, закрывал его вечером и вновь становился Домиником Педжетом.
– Продолжай, – прошептала Надин.
– Но весной появились слухи о восстании в Луаре. Можешь себе представить, как это задело – и взволновало – меня. В этих сплетнях проскальзывала и фамилия лидера мятежников – Жаклин.
– Мишель? – изумленно выдохнула Надин. – Мишель – наш Мишель! – руководит вандейскими мятежниками?
– Да. Мишель жив, здоров и отважно сражается с французской армией везде и всюду. Я присоединился к нему в прошлом году, в мае.
– Ты был в Сомюре? – вскричала объятая ужасом Надин.
– В начале мая мы отбили атаку целой дивизии, а в июне установили контроль над рекой и городом.
Доминик знал, что не должен воскрешать в памяти яркие воспоминания тех дней, но страшные картины сами собой всплывали в его сознании: погибшие и умирающие в кровавой реке, священник отец Пьер, бездыханно лежащий на его руках, Мишель, кричащий, что они должны отступить…
– Доминик… – Надин с тревогой взглянула на него, погладив по щеке.
Он стряхнул с себя воспоминания и вернулся в настоящее.
– Мне очень жаль. Нас разбили у Нанта в конце июня.
– Я слышала. Не могу поверить, что ты был там. Погибли тысячи! Что стало с Мишелем?
– В последний раз, когда мы виделись, он был цел, невредим и полон решимости.
– Есть ли какой-нибудь способ отправить ему письмо?
Доминик вздрогнул от неожиданности.
– Он – мой друг, я знаю его долгие годы, – объяснила Надин.
– Да, такой способ есть, – ответил Доминик и замолчал, не решаясь продолжить.
Надин взяла его руку в свои ладони.
– У тебя плохие новости, не так ли?
– Ты помнишь отца Пьера?
– Конечно помню. Он женат на моей кузине Люсьен, он хоронил мою мать.
– Он погиб в той последней битве.
У Надин перехватило дыхание.
– Он же был стариком! И он сражался с французской армией?
Доминик кивнул, приобняв ее рукой за плечи. Надин дрожала, но не прильнула к нему, не прижалась крепче, как сделала бы это два года назад. Доминик потянулся к карману своего сюртука и вручил Надин платок, которым она промокнула глаза. Доминик видел, что Надин сдерживается из последних сил, чтобы не разрыдаться.
– И когда эта проклятая война кончится? – бросила она.
– Не знаю.
Надин отстранилась, и Доминик не стал ее удерживать. Она взглянула ему в глаза.