— А я уверен, что это вы проиграете, — не согласился он. — И уже подумываю, каким интересным образом вы расплатитесь за проигрыш.
— Я — тоже, — сказала Леони. — Деньги для вас ничего не значат, поэтому дам волю своему воображению.
— Я придумаю ставки повыше, — пообещал Лисберн. — Деньги — такая банальность. Нужно что-то более значимое.
Опершись руками на стол, она слегка запрокинула голову.
Он не мог знать, что Леони подсчитывает в уме. Она умело это скрывала. Но ему было понятно, что мисс Нуаро взвешивает и отмеривает. Впрочем, он занимался тем же самым.
Лисберн почувствовал момент, когда ответ у нее созрел. Однако она молчала. Секунду. Другую.
Играет с ним, лиса!
Затягивает время, притворяется, что думает.
Она так пленительна!
Лисберн ждал.
— Я знаю, — заявила Леони. — Боттичелли.
Он услышал собственный вдох — быстрый и невольный. Тут же сделал безразличное лицо, но понял, что опоздал.
Все, что он мог предположить, оказалось ошибкой. Вот что было главным. Главнее всего!
— Вы говорили о ставках повыше, — напомнила Леони. — Я не знаю, насколько ценна картина. Знаю только, что уникальна. — Она смотрела него невинным взглядом.
В какой-то момент напряжение между ними стало ощущаться физически.
Затем Лисберн рассмеялся.
— Я серьезно недооценил вас, мадам. Действительно, высокая ставка. Дайте-ка подумать. А что вы поставите против Боттичелли? Что бесценно для вас? Время, прибыль, ваши клиенты? — Он подождал, пропустив два удара сердца. — Что ж, готовы поставить две недели?
— Две недели? — переспросила она с отсутствующим видом.
— Со мной, — сказал он. — Мне нужно две недели.
Голубые глаза впились в него.
— Вашего исключительного внимания, — продолжал Лисберн. — В месте, которое я выберу сам.
Он не был уверен, — мисс Нуаро искусно маскировалась и была способна, как ему казалось, контролировать появление румянца на лице, — но тем не менее ему удалось заметить легкий розовый оттенок у нее на щеках, который, едва появившись, тут же исчез.
— Вы ведь поняли, о чем я? — уточнил Лисберн.
— Я не наивна, — сказала она.
То, что он увидел, было, должно быть, краской смущения, которая исчезла окончательно. И теперь ее лицо побледнело. От страха? Вот это да! О чем, интересно, она подумала? О том, что он сделает с ней? Чем они будут заниматься? Но ведь она модистка, очень красивая модистка. Огромное количество мужчин наверняка вели себя с ней омерзительно.
Лисберн не принадлежал к такому сорту мужчин, однако у него возникло чувство, что он поступил неправильно. Жар начал заливать шею. Стало трудно дышать.
— Я не насилую женщин, если вы об этом подумали, — сказал он.
— О, нет! — усмехнулась Леони. — Я думаю, что женщины сами выстраиваются в очередь и ждут, когда вы лишите их добродетели.
Тогда почему она побледнела?
Или ему показалось? Сейчас у нее уже нормальный цвет лица.
— Я хочу полностью заполучить ваше внимание на две недели, вот и все, — объяснил он.
— И все?
— В течение двух недель я не должен быть на втором, третьем или восемнадцатом месте после вашей работы.
— И? — спросила Леони.
Лисберн улыбнулся.
— А вы циничны.
— И что? — опять усмехнулась она. — Это не относится к делу, потому что вы все равно проиграете. Но мне интересно услышать, что именно вы задумали.
— Что именно? — переспросил он.
— Да.
Лисберн пристально посмотрел на нее и склонил голову набок, раздумывая.
Затем подошел к мисс Нуаро вплотную.
Он коснулся ее плеча немного выше объемного рукава.
Она стояла, замерев, сердце бешено колотилось, взгляд прилип к его шейному платку, идеально повязанному, с выверенными складками и отутюженному.
— Мадам, — сказал Лисберн.
Леони подняла на него глаза. И это было ошибкой.
Она увидела эти прекрасные губы, сложенные в легкую улыбку, которая в один миг может стать опасной. Увидела его глаза, зеленые — таким должно быть море между Сциллой и Харибдой, тут и там ловившее солнечный свет и сверкавшее золотистыми искорками. Опасные воды! Но ей, даже осознававшей эту опасность, все равно хотелось броситься в них с головой.
Потом улыбка пропала, он наклонился и поцеловал ее.
Прикосновение его губ. И все! Мир вокруг изменился, стал огромным и теплым, возникло мимолетное предчувствие… чего-то особенного. Но оно исчезло раньше, чем Леони смогла бы описать то, что увидела или почувствовала.
Лисберн начал отодвигаться, но вдруг…
— Проклятье! — выругался он.
Отпрянуть — самое умное, что она могла сделать. Но Леони вдруг растерялась и в этом состоянии изумления не могла ясно думать.
Ухватив за талию, он приподнял ее над полом, пока их глаза не оказались на одном уровне. И снова поцеловал.
На этот раз это было не просто прикосновение губ. На этот раз это было нечто большее. Явная демонстрация физической силы — поднять ее на руки для него было не тяжелее, чем сорвать цветок. Теперь он целовал ее решительно, словно бросал вызов. И она приняла этот вызов, хотя не знала, что делать. Ей-то казалось, что она как раз знает, но вкус и ощущение от его губ были сладостными и опасными и абсолютно не имели ничего общего с тем, что она когда-то назвала поцелуем.
Леони обняла его за плечи, чтобы обрести опору, пока мир рушился вокруг. Что-то как будто сжало ее сердце, и волна чувств захлестнула Леони.
Один миг, и все закончилось. Словно годы прошли, целая жизнь между До и После.
Он опустил ее на пол. Она отстранилась от него, но все еще ощущала на ладонях фактуру ткани его сюртука. Комната накренилась, словно палуба корабля в сильную непогоду.
Лисберн пристально посмотрел на нее. Она ответила таким же взглядом, пока пыталась собраться и восстановить равновесие, а в это время в голове крутилась только одна мысль: «Не вздумай упасть в обморок!»
— Э… Что-то в этом роде, — сказал он.
— Я поняла.
— Правда?
— Я не наивна, — отрезала Леони.
— Неужели? Я был готов поклясться…
— Но без опыта, — сказала она излишне горячо. Леони еще не полностью овладела собой. Все произошло так быстро, что голова у нее продолжала кружиться. Это он на нее так подействовал, или она сама подложила себе свинью?
Одна вещь была до боли очевидна — Леони допустила грубую ошибку. Чему тут удивляться! Она ведь по происхождению из Нуаро-Де-Люси и, наверное, самая разумная из их рода, хотя это ценилось не слишком высоко.
— Тут очевидная разница. Правда, это совсем неважно, потому что вы так и так проиграете.
— Я думаю, нет, — не согласился Лисберн. — И надеюсь, что сумею обогатить ваш опыт.
На что бы ни рассчитывал Лисберн, но он никак не ожидал, что она… настолько невинна.
Нет-нет, это какой-то абсурд! Мисс Нуаро — француженка и модистка. Из Парижа! Ей двадцать один — совсем не дитя. Ее сестры уже сбили влет двух самых искушенных лондонских кавалеров.
Неопытная, сказала она. Не похоже! Однако… То, как осторожно Леони повела себя в первый раз… И эта легкая неуверенность во время поцелуя, в котором ощущался намек на обещание и… чувство.
Возможно, это всего лишь следствие ее неуверенности в мужчине, с которым она почти не знакома. Он не мог бы сказать наверняка. Поцелуй был так мимолетен.
Отмахнувшись от своих мыслей, Лисберн проводил ее взглядом. В трепещущем облаке муслина она вернулась назад к столу.
— Нам нужно крайне аккуратно определить условия. — Леони опять заговорила отрывисто и по-деловому. А он все пытался восстановить душевное равновесие. — Что вам сгодится в качестве доказательства?
— Доказательства чего?
— Того, что леди Глэдис завоюет общество.
— Все общество? — удивился Лисберн. — У меня и в мыслях нет ставить под сомнение вашу гениальность, мадам, но мне кажется, за полмесяца этого невозможно добиться ни одной молодой особе, если только она не леди Клара Фэрфакс.
Леони застыла на месте. Искушение подойти к ней и коснуться губами затылка, чтобы она растаяла, было почти невыносимым.
Но Лисберн уже и так донельзя ускорил события.
Он никогда такого не делал.
Терпение ему не отказывало. Он получал такое же большое наслаждение от игры в преследование, как и от самого завоевания.
Однако пока был слишком стремителен и неловок.
Лисберн заставил себя подумать. Это нужно было сделать намного раньше. Он попытался вспомнить, что она сказала.
Глэдис! Мисс Нуаро становится очень эмоциональной, когда говорит о Глэдис.
— Как вы думаете, чего хочет добиться сама Глэдис? — спросил он.
— Странный вопрос. — Леони отошла за стол и встала к нему лицом, как будто поняла, о чем он подумал, глядя на ее шею, и захотела, чтобы между ними оказалось как можно больше предметов мебели. — Вы прекрасно понимаете, что леди Глэдис будет счастлива, если люди перестанут смотреть на нее, как на одну из тех кошмарных собачонок, которых дамы везде таскают с собой.
Сначала он не понял. Глэдис, разумеется, плевать хотела на то, как другие реагируют на нее, и уж тем более ей было все равно, как ее слова и поступки обижают или уязвляют окружающих.
— Любому хочется, чтобы благосклонность дамы не казалась проявлением ее дурного характера, плохого воспитания, отвратительного вкуса, чтобы не смотреть на нее со страдальческой улыбкой, — сказала Леони. — Леди Глэдис почему-то считает, что страдальческая улыбка — самая добрая реакция на нее, которой она достойна. Я стремлюсь к большему, милорд. Мне нужно, чтобы джентльмены сами стали добиваться ее общества. В том смысле, чтобы она получила предложения руки и сердца. Я хочу, чтобы кавалеры приглашали ее танцевать по собственной воле, а не потому, что им так приказали родственники. Я собираюсь сделать так, что она получит приглашение не на один, а на несколько загородных приемов.
Ему вдруг вспомнилось, какой несносной была Глэдис в то время, когда он пытался взять на себя роль главы семьи и не дать боли поглотить его. А ее папаша!