Он держал в объятиях прекрасную женщину, от которой исходил чудесный аромат и тепло и рядом с которой можно было бы оставаться хоть целую вечность. И он распустил ей волосы, которые тяжелой волной покрыли ее плечи и упали на спину.
Ему захотелось увидеть, как эти рыжие кудри лежат на ее обнаженной спине.
Он нащупал крючки на застежке сзади и принялся расстегивать на ней платье, начав с самого верха, от линии выреза. Леони сделала короткий вдох, потом выдохнула, но не сказала ни слова. Она сидела очень тихо и ждала.
Лисберн тоже молчал. Думать не получалось. Слишком велик был риск сказать что-нибудь не то.
Сосредоточившись на крючках и петельках, он быстро проделал путь вдоль спины вниз. И понял, что сам задышал чаще, когда платье разошлось на две половинки и стал заметен аккуратно простроченный корсет. Из-под отделанного черными кружевами корсета виднелась нижняя сорочка из тонкого полотна. Саймон не удержался, поцеловал Леони в затылок и продолжил ласково целовать, спускаясь ниже и ниже, пока его губы, дразня, не наткнулись на край сорочки.
Он услышал, как она сделала глубокий вдох и осторожно выдохнула. Выдохнула прерывисто.
Его тоже немного потряхивало, пока он расстегивал два больших крючка у нее на талии со стороны спины. Теперь платье распалось целиком. Между двумя его половинками образовалось длинное, узкое, ничем не прикрытое пространство, которое доходило до складок юбок. Но даже сейчас, чтобы избавить ее от верхней половины платья, нужно было хорошо потрудиться, отстегнуть пышные рукава, а потом стянуть их. Тем не менее это ему удалось, и достаточно быстро, учитывая, что до сих пор Лисберну редко приходилось иметь дело с подобными деталями дамского туалета. Просто не было нужды. Опытные женщины сами находили способ освободиться от всего ненужного заранее. Но в большинстве случаев он не обращал внимания на наличие одежды на женщине.
Сейчас все было по-другому, хотя он вряд ли сумел бы объяснить, почему и с какой стати.
Просто у него возник план, общая идея о том, как отдельные части соединяются в единое целое. Более того, он принялся изучать, как устроено ее платье, и придумывать, как разобрать его на составные.
Лисберн попросил ее встать, что Леони и сделала, не глядя на него. Опустившись на колени, он развязал ленты на ее туфлях и снял с нее обувь. Поднялся, потянув за собой вверх подол ее платья. Под ним нащупал завязки нижних юбок, которые создавали пышный объем платью, развязал их и спустил вниз. Затем поднял платье и через голову стянул его с нее. Кинул на пол, где оно улеглось с легким шорохом.
— Всю жизнь мечтал сделать это, — сказал он.
Леони оглядела себя.
Преграды по-прежнему оставались — корсет, нижняя сорочка, панталоны, подвязки, чулки.
А еще кожа. Мягкие части, розовые части.
Он становился нетерпеливым.
Повернул ее спиной к себе, залез под нижнюю сорочку и развязал панталоны. Они соскользнули по ногам вниз. Зажмурившись, Леони сглотнула и переступила через них.
У него неистово забилось сердце, как у мальчишки, который переживал такое впервые.
Саймон привлек Леони к себе и, наклонившись, поцеловал ее шею, потом плечи. Она задрожала. Он — тоже. Сердце пустилось вскачь, а руки стали ватными, когда он начал расшнуровывать на ней корсет. Шнуровка заканчивалась узлами как раз над округлыми ягодицами. При всей искусственности линий платья формы ее тела были абсолютно реальными, изгибы тела — прелестны.
Совершенны!
Аромат от нее разлился в воздухе. Запах лаванды пропитал насквозь нижнее белье и от близости к коже стал еще более насыщенным. Сердце стучало, как барабан, быстро и неровно.
Ему хотелось покончить со всем как можно быстрее. Но он заставил себя расшнуровывать корсет, не торопясь, постепенно, так же, как разобрал ее прическу, как освободил ее от платья. Он ведь не мальчик, а мужчина, и понимал главное — нельзя торопить женщину, пока она сама ясно не даст понять, что нужно поторопиться.
Корсет раскрылся, и Леони подняла руки, чтобы поддержать груди. В этом жесте было столько невинности, что у него комок стал в горле.
Он принялся покрывать ее спину поцелуями, а сам в это время распускал завязки на нижней сорочке. Леони продолжала цепляться за корсет, прикрываясь им. Поцелуями он провел линию по ее плечам к обнаженным рукам, которых еще не видел такими. Погладил их. Ощутил ладонями их округлую теплоту, шелковистость кожи. Поцеловал за одним ухом, потом за другим. Послышался слабый звук — то ли смешок, то ли всхлип, он не понял.
Взяв ее за руки, убрал их от корсета. Тот соскользнул вниз. Когда она попыталась его подхватить, положил в это время руки на ее груди. Леони задохнулась. Тонкая ткань сорочки была теплой от тела. Держа груди в ладонях, он легонько сжал их.
— О! — только и произнесла она.
Лаская груди, Лисберн целовал ее в затылок, потом за ушами. Она отпустила корсет, который наконец свалился на пол. И снова затрепетала, затаив дыхание.
Если бы он мог ясно соображать, то слегка задумался бы. Попытался бы понять, что означает такая ее реакция. Но сейчас ему трудно было сложить два и два. Его хватило лишь на то, чтобы прикинуть, как добиться от нее того, что хотелось. То, что есть разница между девушкой, у которой есть хотя бы минимальный опыт, и той, у которой такового нет вообще, ему даже в голову не пришло.
Лисберн развернул Леони к себе лицом и впился в нее поцелуем, обхватив руками почти обнаженное тело. На этот раз не было никакой нерешительности и никакого сомнения. Защита рухнула, и она оказалась в его объятиях мягкая, теплая и податливая. Его Венера! Теперь не осталось места для размышлений, что правильно и неправильно, что хорошо, что плохо.
Глубокий поцелуй опьянил Саймона. Кожа у нее была бархатистая. Он стянул с нее нижнюю сорочку и отбросил в сторону. Взяв ее груди в ладони, поцеловал, а потом легонько пососал их. Поласкал живот, проведя рукой ниже, наткнулся на завитки рыжих волос у нее между бедрами. Когда тронул ее там, она тихо ахнула.
Лисберн помедлил.
— Тебе больно?
— Нет. — Леони открыла глаза. Такие голубые! — Мои чулки, — сказала она слегка охрипшим голосом.
От этого его бросило в жар, еще немного, и он полностью потеряет контроль над собой. Ему удалось произнести:
— Я хочу, чтобы они остались.
Леони вздрогнула.
— А ты?
— Я сниму сюртук.
Она подняла на него широко открытые и потемневшие глаза.
— Этого мало.
Протянула руки и развязала ему шейный платок. Руки у нее дрожали, как и у него. Сдернула платок с шеи и уронила на пол. Быстро расстегнула пуговицы на его жилете, потом на сорочке. Распахнула ее на груди.
— Вот, — прошептала она. И поцеловала его в основание горла. А затем наградила еще поцелуями, двигаясь ниже и ниже, как целовал ее Лисберн перед этим.
Если он не будет действовать быстро, то опозорится.
Саймон уложил ее на кушетку.
Он не хотел торопиться. Так и сделал — раздевал ее медленно, ласкал осторожно и нежно, как будто приручал птичку. Полагался только на свое чутье, не слыша ее голоса, не видя выражения ее глаз, не ощущая ее прикосновений.
Волнуясь, быстро избавился от того, что оставалось на нем — обуви, чулок и брюк, словно больше не хотел терять ни секунды, словно испугался, что птичка упорхнет. Сорочка была достаточно длинной, чтобы прикрыть его естество, но не могла скрыть его возбуждения. Он мельком заметил, что Леони не может оторвать взгляд от этого места.
Затем стянул сорочку через голову и отбросил ее в сторону.
— Mon Dieu, — сказала она.[17]
Кровь застучала в ушах, но он остановился, услышав этот тихий возглас удивления. Леони изучала его. Широко открытые глаза бегали вверх и вниз, рассматривая напряженное естество.
Потом она набрала полную грудь воздуха, тихо выдохнула и произнесла по-французски неверным голосом:
— Ты очень красив. Иди ко мне. — Протянула к нему руки, и Саймон опустился на кушетку, в ее объятия.
Леони было страшно, но она не могла остановиться.
Марселина даже словом не упомянула об этом: о том, что творит простое прикосновение… о том, какое чувство возникает, когда он губами касается кожи… о пережитом потрясении, когда он положил ладони на ее груди и поласкал их. А сейчас его длинное роскошное тело нависает над ней, пряди вьющихся волос щекочут ей подбородок, потому что он целует ее шею, а потом ниже — грудь. Она содрогается, когда его губы находят сосок, который он берет в рот и сосет. Поток жара несется от этой точки в глубину живота и заставляет все тело извиваться и выгибаться, а ее саму издавать какие-то утробные звуки, чего за ней никогда не наблюдалось.
Такое нельзя описать словами: то, что невозможно оставаться неподвижной… невозможно перестать дотрагиваться до него… то, что приходится зарываться в него лицом, потому что ей мало ощущения его близости, ей не хватает его запаха, вкуса его тела.
Никто не может описать, что представляет собой желание, которое подхватывает и несет тебя, как яростный поток.
Да никому больше и не нужны эти описания.
Он погладил ее живот. Потом рука соскользнула вниз и оказалась между бедер, там, где он уже дотрагивался до нее. Леони знала, что он это сделает, но все равно удивилась. Затем Лисберн и сам целиком сдвинулся вниз, и неожиданно его руку в том месте сменили губы. Она почувствовала, как он целует ее там. Ее тело выгнулось. Она затрепетала. А он теперь к поцелуям добавил работу пальцами. Наслаждение было запредельным. И оно продолжало нарастать и увеличиваться, становиться непереносимым. Однако ей как-то удавалось справляться с собой. Она не могла остановиться и умерла бы, если бы остановился он.
В какой-то момент Леони перестала понимать, что он с ней делает. Тело стало думать за нее. Она лишь ощущала, как кровь мчится по жилам, как стучит в висках. Всю ее охватила дрожь, ноги — тоже. Вдруг внутри нее словно что-то взорвалось, она тихо вскрикнула и вонзила в него ногти, чтобы удержаться на месте, чтобы не воспарить к потолку.